Первое, что Царица произнесла после того, как вернулась из черного провала, было слово благодарности тому, с кем последние недели разделяла все тяготы и горести. И в этом своем состоянии полужизни она оставалась добросердечным человеком. Ее же никто успокоить не мог. Она пришла в себя уже совсем другим человеком.
Многое, очень многое ушло безвозвратно, и следовало учиться жить «как надо» теперь уже без Саши. И неужели она его никогда больше не увидит? Неужели не услышит его голос, его неспешные и уверенные шаги, не почувствует больше запах его сигар и папирос, не ощутит его прикосновения?
Многие годы, наперекор беспощадному здравому смыслу, ей часто будет казаться, что Саша непременно вот-вот появится. Он должен появиться. Она его ждет. О нем постоянно напоминали вещи, комнаты, здания, ритуалы, дневные занятия, всё, чем жила и что окружало потом.
Проведя без него тридцать четыре года, она не забывала о нем ни на минуту, и если бы случилось невозможное и Александр III восстал из мертвых и пришел бы к ней, то, кроме беспредельного восторга, ничего бы не ощутила. Даже и не удивилась бы. Он навсегда остался для неё живым. Ни разу не взглянула на Александра в гробу. У неё не было сил на это. Это страшное зрелище в ее памяти не запечатлелось.
Часто видела мужа во сне и разговаривала, но стеснялась делиться с окружающими этими своими радостными встречами. Она боялась оскорбительных усмешек. Это осталось её тайной до самого конца.
Мария Федоровна перестала страшиться смерти, зная, что будет лежать рядом со своим милым и уж там-то, в том мире, их никто уже не разлучит. И когда кончина приближалась, то мысль о том, что она в изгнании и не будет покоиться («пока не будет») рядом с Сашей, окрашивала горечью последний срок бытия. Но это всё произойдет потом, уже в «другом веке».
В трагические же недели октября-ноября 1894 года в душе овдовевшей Императрицы была лишь темнота. Уже 20 октября, вечером, служилась в спальне первая панихида. Маленькая, изящная, вся в черном, Мария Федоровна напоминала мрачное изваяние. В ней как будто и жизни не осталось. Все делала как-то механически и ни на что не реагировала. Лишь слезы, текшие по лицу, выдавали человека с раненым сердцем. Она не могла уединиться, чтобы в тишине и печали оплакать свою невосполнимую потерю. Горе её было беспредельным.
Греческая Королева Ольга Константиновна в те дни писала из Ливадии своему брату Великому князю Константину Константиновичу в Петербург:
«Надо только удивляться, что сердце человеческое может выдержать подобные волнения! Императрица убита горем; с каждым днем это горе становится тяжелее, потеря ощущается всё больше, пустота ужасная! Конечно, один Господь может утешить, исцелив такую душевную боль. Перед ее скорбью как-то не решаешься говорить о своей, а ведь нет души в России, которая не ощущала бы глубокой этой скорби; это собственная боль каждого русского человека!»
На Престол вступил сын умершего Монарха Николай II, и уже 20 октября ему начали присягать на верность члены Династии и чины Свиты. Он был молод, неопытен. Придворные и родственники знали его лишь как «милого Ники», и первое время он терялся.
Шли к Марии Федоровне, и та, превозмогая себя, должна была следовать своему долгу, делать «Царево дело». С ней согласовывали все детали траурных процессий, предстоящих похорон. Надо было безотлагательно решать и еще один важнейший государственный вопрос: устройство семейной жизни нового Царя.
Невеста находилась в Ливадии и 21 октября, в 10 часов утра, в маленькой Ливадийской дворцовой церкви была миропомазана. Она стала православной благоверной Великой княгиней Александрой Федоровной. Надлежало определиться со свадьбой.
Мать и сын придерживались мысли, что уместно провести скромный обряд венчания сразу же после миропомазания, под крышей ливадийского дома, пока их незабвенный отец и муж находится с ними. Но это предложение вызвало бурную реакцию в Императорской Фамилии. Большинство родственников считало, что нельзя этого делать в семейной обстановке, что брак Царя – акт государственного значения и все надлежит осуществлять лишь в столице. У Марии Федоровны не было сил спорить, а Николай II не смог настоять.
27 октября, в половине девятого утра, гроб с телом покойного Александра III покинул Царскую резиденцию в Ливадии. Его на плечах несли казаки и стрелки конвоя.
Эти несколько километров до Ялты Мария Федоровна шла пешком за гробом, и из-за уважения к ней все остальные тоже двигались пешком. В тот же день, ближе к вечеру, на корабле прибыли в Севастополь, где уже ждал специальный поезд. Здесь состоялась и еще одна тяжелая церемония: Мария Федоровна прощалась с сыном Георгием, которому надо было возвращаться в Абас-Туман.
В 17 часов 20 минут поезд тронулся. Умершему предстояло преодолеть еще многие сотни верст, чтобы обрести последнее пристанище в далекой Северной столице, в родовой усыпальнице Царской Династии.
Царица почти не выходила из своего купе. Сердце болело не переставая. Настоящая жизнь осталась позади, а что будет впереди – один Господь ведает. 28 октября исполнилась годовщина их свадьбы.
Как любила этот день раньше, как была по-настоящему счастлива. А теперь, через двадцать восемь лет после того незабываемого октября, она едет в поезде с гробом Саши! Господь милостив к ней, иначе давно бы лишилась рассудка!
Она нашла в себе силы сесть за письмо сыну Георгию. После случившегося он стал ей еще дороже, сделался самым близким: несчастный больной мальчик, совсем один, в немыслимой глуши, после всего перенесенного. Он плакал в Ливадии так горячо и так часто, что матери, самой находившейся в потрясенном состоянии, даже несколько раз приходилось его успокаивать.
«Ты знаешь, как тяжело опять быть в разлуке с тобой, особенно теперь, в это ужасное время! И это путешествие в том самом вагоне, где только пять недель назад наш Ангел Папа́ был вместе с нами! Видеть его место на диване всегда пустым! Повсюду, повсюду мне кажется, что в любой момент он может войти. Мне чудится, что я вижу, как сейчас появится его дорогая фигура. И я все не могу осознать и заставить войти в мою голову эту страшную мысль, что все кончено, правда, кончено и что мы должны продолжать жить на этой грустной земле уже без него!»
На «грустной земле» было пусто и одиноко. Надо было держаться. По пути следования всё время бывали остановки, служились панихиды, и она на них присутствовала. Она обязана была делать своё дело достойно, во имя памяти ее незабвенного.
1 ноября прибыли в Петербург. Встречала вся Фамилия, высшие должностные лица. Четыре часа от вокзала многолюдная и скорбная процессия тянулась до Петропавловской крепости. После панихиды поехали в Аничков. Здесь снова нахлынуло непередаваемое отчаяние.
«С того момента, как началась для меня эта чернота, мы пережили тяжелые и душераздирающие моменты, и главным образом это был приезд сюда, в наш любимый Аничков, где мы были так счастливы в течение 28 лет. А теперь всё кажется мне таким пустым и страшным. Любимые комнаты, когда-то такие родные и симпатичные, а теперь пустые и грустные. Я чувствую себя в них абсолютно потерянной. Я ощущаю, что душа их покинула».
Каждый день служились панихиды в крепости, и в Аничкове, и ни одной Императрица не пропустила. Было очень тяжело, неимоверно трудно. 2 ноября Мария Федоровна потеряла сознание по пути в церковь. Как только пришла в себя, не сетуя и не плача, продолжала нести земную тяжелую ношу и как вдова, и как царица. Мысль о Саше ее не оставляла, и порой делалось так спокойно за него.
«Мое единственное утешение сознавать, что он покоится в мире, что он счастлив и больше не страдает. Мы могли это увидеть по экспрессии и лучезарной улыбке, которую отражало его дорогое лицо. Сейчас он молится за нас и готовит нам дорогу. Мы должны стараться следовать его хорошему примеру, который он показал здесь, и жить так, как Бог считает достойным, а затем присоединиться к нему, когда настанет наш час».
Погребение Царя в Петропавловской крепости состоялось 7 ноября. Гроб с телом опустили в могилу рядом с могилами дорогих родителей: Александра II, Марии Александровны, его деда Николая I и брата Николая. Когда гроб опускали в могилу, зазвучали оружейные выстрелы, загремели артиллерийские залпы. Люди снимали шапки, крестились. Народу в крепости собралось великое множество, и у многих на глазах были слезы.
На лице Марии Федоровны их не было. Она была величественна в своей горести и боль своего сердца не выносила на обозрение. Это было внутри и осталось с ней навсегда. Когда подходила к гробу для прощального поцелуя, то не открыла глаз и не помнила, как это произошло. Она так ни разу своего обожаемого Сашу после Ливадии и не видела.
«О, как это было страшно и ужасно – последнее прощание. Это было повторением незабываемого 20 октября, когда добрый Бог отобрал у меня того, которого я лелеяла и любила больше всего на свете и который всем вам был лучшим из отцов».
Царица-Вдова все время думала: почему так случилось, но почему именно он должен был уйти так рано, так необъяснимо скоро. Ведь Александр нужен был не только ей, не только детям, но и стране. Она видела скорбь людей, видела, как искренне оплакивают его кончину разные, большей частью совсем незнакомые люди, и понимала, что это не только её потеря. Но для неё она самая большая и невосполнимая.
«Я так и не могу привыкнуть к этой страшной реальности, что дорогого и любимого больше нет на этой земле. Это просто кошмар. Повсюду без него – убивающая пустота. Куда бы я ни отправилась, везде мне его ужасно не хватает. Я даже не могу подумать о моей жизни без него. Это больше не жизнь, а постоянное испытание, которое надо стараться выносить, не причитая, отдаваясь милости Бога и прося Его помочь нам нести этот тяжелый крест!
Да, как говорят, Бог, видимо, находит самых хороших и самых чистых и не оставляет их надолго между нами, грешниками. Да, он сделал свое дело. Ведь в каком ужасном состоянии он получил Россию. И во что он превратил её за тринадцать лет своего царствования и чего только не сделал для неё. Это чувствуется и видится повсюду».