Случившееся в нью-йоркском публичном доме не окрылило. «Конечно, я изменил своему убеждению, изменил обещаниям, данным Мама́, но раскаяния я не чувству, только все бывшее осталось в памяти как тяжелый сон. Я был в полном сознании во все время…»
Больше всего удивило, что запретный плод не оказался столь сладким, как представлял до того. «Я не ощущал никакого сладострастия, и верно говорят, какая у меня холодная кровь».
Еще в ранней молодости Великий князь ощутил тягу к мужской компании. Сильные, волевые мужчины вызывали зависть и восторг. Годы шли, но обычная юношеская бисексуальность не проходила. Мужчины продолжали притягивать. Знал, что это нехорошо, что подобная тяга повсеместно осуждается, квалифицируется как «содомский грех».
Когда плавал вокруг света на фрегате, то однажды ночью он «сблизился больше допустимого» с одним офицером. Имя его К.Р. не доверил даже дневнику. Затем были угрызения совести, слезы от сознания собственной греховности и молитвы Всевышнему простить слабость.
Хотя «недопустимой близости» больше долгие годы не было, но образ того офицера, у которого «было мало целомудрия», но который «был честным и прямым», не исчез из памяти.
О, если б совесть уберечь,
Как небо утреннее, ясной,
Чтоб непорочностью бесстрастной
Дышали дело, мысль и речь!
Но силы мрачные не дремлют,
И тучи – дети гроз и бурь —
Небес приветную лазурь
Тьмой непроглядную объемлют…
Неведомые силы тащили во тьму, в грех, который не давал покоя. Умом все понимал, порой презирал себя, отгонял все дурное, порочное. Победы давались дорогой ценой, но они переполняли душу радостью. Наконец-то с теми «лукавыми сомнениями» покончено. Он глава семейства, чадолюбивый отец, примерный христианин. И того довольно. Знал, что силы на борьбу с «искушением» дает только вера.
Когда креста нести нет мочи,
Когда тоски не побороть,
Мы к небесам возводим очи,
Творя молитву дни и ночи,
Чтобы помиловал Господь.
Знал, что Господь посылает людям тяжелые, порой просто немыслимые испытания, и лишь те, которые выдержат, выстоят, преодолеют, только те и достойны Его Милости. Однако наступали моменты слабости, и все отступало перед греховным «зовом плоти». Опять сладостная «пелена порока» заволакивала, затемняла сознание. Случались новые грехопадения. Затем опять раскаяния и страдания.
Накануне Великого Поста 1893 года занес в дневник: «С сокрушенным сердцем готовился к исповеди. Опять должен был нести духовнику покаяние в том же грехе, как и четырнадцать лет назад. Невольно рождался в голове мучительный вопрос: ужели не в последний раз каюсь я в этом грехе? К этому примешивался, и стыд и жалко было огорчить старого О[отца] Двукраева своей неисправимостью. И действительно, он был глубоко огорчен.
Я жадно слушал его наставления, желая почерпнуть в них силы на борьбу. Он грозил мне тем, что грех мой перестанет когда-нибудь быть тайным, что все о нем узнают. Меня самого пугала эта мысль, хоть перед своей совестью грех одинаково дурен, знают ли о нем или нет, но огласка была бы ужасна. Только незаслуженной ко мне милостью Божией могу я считать неизвестность моего греха. И вот, я получил отпущение и твердо надеюсь исправиться».
Константин не принимал участия в «собраниях содомитов», не раскрывал свои половые наклонности в общениях с родственниками, знакомыми, товарищами по службе. Он грешил почти всегда лишь в мыслях и изредка… с молодыми банщиками в полковой или городской банях (с 1891 года Великий князь состоял командиром лейб-гвардии Преображенского полка – самого престижного подразделения императорской гвардии).
«Последние два месяца, – записал К.Р. в марте 1894 года, – я более усиленно боролся с искушениями, бросил сделки с совестью и старался не давать себе повода грешить. А этим поводом была для меня баня; не ходишь в баню, так и не греши или грешу только мысленно. И вот за обедней в полковом соборе увидел я своего банщика. Заметив его, я поскорее отвел глаза в сторону и более на него не заглядывал».
Мысль о раскрытии сокровеннейшей тайны пугала. Но жена и дети служили индульгенцией в глазах общественного мнения…
Муки совести не давали покоя. Однажды возникла ситуация, надолго выведшая душу из равновесия. Случилось то в феврале 1894 года.
«Я очень смущен. Сегодня пришел ко мне сюда в дежурную комнату наш старый полковник Катерининов. Он доложил мне про очень неприятное дело. Право же, не знаю, как изложить его письменно; есть вещи, про которые не только писать, но и говорить неловко и стыдно, и это дело именно такого рода».
Хозяин другого дневника подобное никогда бы не записал. Зачем оставлять «нежелательные улики» потомкам? Но князь Константин был не из числа таковых. Он был слишком искренним и честным. Что мирская молва, если Господь ведает!
Дело же, с которым пришлось столкнуться командиру Преображенского полка, оказалось из разряда скандальных, оно касалось как раз осуждаемых половых пристрастий. В нем оказались «замешаны наши молодые подпоручики Рудановский и Сабуров (Дмитрий). На них пало обвинение в противоестественных половых наклонностях, Рудановский виноват, безусловно, а на Сабурова имеется только подозрение, которого, за недостатком улик, рассеять нельзя. Следовательно, оба должны быть удалены из полка».
В те времена ни о какой «сексуальной революции» никто слыхом не слыхивал, а нравы были традиционно строги и бескомпромиссны. Одного лишь подозрения в склонности к «содомскому греху» было достаточно, чтобы подозреваемый навсегда распрощался с военной карьерой и стал изгоем. Подобное «клеймо позора» смыть было практически невозможно.
Великого князя Константина мучил сам факт, который, конечно же, не являлся украшением репутации вверенного подразделения Гвардии. Но еще большие страдания доставляла мысль о том, что вот они, молодые подозреваемые, стали жертвами моральных норм, а он, их начальник, может быть куда более грешный, защищен положением, своим Царскородным происхождением. При этом второй, Сабуров, пользовался его расположением, проявил себя в службе с наилучшей стороны.
«И я, подверженный тем же наклонностям, вынужден карать людей, которые не хуже меня. Это тяжело. К тому же я люблю (Сабурова) и, равно как многие из его товарищей, не верю в его виновность: и вот, как командир полка, оберегая честь общества офицеров, я должен удалить человека менее виновного меня самого. А я, только ради того, что про мой грех ничего не известно, являюсь судьею в деле, в которое может быть случайно попал невинный.
Как это мучительно! И между тем я высказал Катерининову свое решение об удалении из полка обоих названных офицеров совершенно спокойно, ни минуты не задумываясь, как будто сам я ни в чем не виновен».
Рефлексирующая душа К.Р. долго не могла успокоиться. Мучили вопросы и сомнения. «А мог ли я поступить иначе? С ноября месяца я не грешу и не теряю надежды победить в себе грех навсегда; но если Господь судил мне и в будущем поплатиться за прошлое, я смиренно понесу кару, преклонясь перед Божьим правосудием. Господи, прости и помоги, хоть ради моей душевной муки».
Великий князь понимал, как узок мир, как трудно в людском водовороте, где приходилось ему вращаться с рождения, утаить свои порочные наклонности. Он боялся огласки многие годы. Не за себя переживал, было стыдно перед детьми, перед Царем, перед знакомыми, которых уважал. И уже в зрелые лета, почти на пороге своего пятидесятилетия, возникла угроза разоблачения его двойной жизни.
В конце 1905 года князь получил письмо от одного офицера, который растратил деньги военного училища, немалую по тем временами сумму в 3000 рублей. За этот проступок он был уволен со службы без права на ношение мундира и без права на пенсию. Однако разжалованный решил отомстить начальству и первому среди них – Великому князю Константину Константиновичу как Начальнику военно-учебных заведений империи.
В своем послании бывший офицер с циничной откровенностью писал о том, что растратил деньги «из-за отстрой нужды», добавив амикошонски: «С кем не случается греха, хотя бы с вами». Далее автор писал, как он видел Великого князя в бане и как ему потом банщик рассказал, что у Великого князя с ним там было.
Письмо заканчивалось многозначительным замечанием, что его автор «держит все пока в секрете», но «если оно появится в печати», то Великому князю будет «неудобно оставаться на занимаемом мною посту». В заключение шантажист просил принять его «для личного разговора».
Константин испытал сильнейшее волнение. Вот оно, возмездие! Он долго не мог прийти в себя, казалось, что земля вот-вот разверзнется под ногами. Стыд и возмущение переполняли душу.
Постепенно успокоившись, Константин Константинович уже спокойно обдумал ситуацию. Он вспомнил, что в указанный день (мерзавец даже точную дату привел) он действительно был в Красносельских банях, но никакого греха в тот раз не было.
Проведя ночь без сна, Великий князь принял твердое решение: ни при каких условиях этого господина не принимать. Что же касается возможной огласки, то «будь что будет. Разве я не стою наказания?».
Он молился истово, только на Всевышнего была вся надежда. Своих сил одолеть искушение долго не хватало.
Научи меня, Боже, любить
Всем умом Тебя, всем промышлением,
Чтоб и душу Тебе посвятить
И всю жизнь с каждым сердца биением.
Научи Ты меня соблюдать
Лишь Твою милосердную волю,
Научи никогда не роптать
На свою многотрудную долю.
Все, которых пришел искупить
Ты Своей Пречистою Кровью,
Бескорыстной, глубокой любовью
Научи меня, Боже, любить.
«Битва с похотью» оказалась трудной и многолетней. Постепенно дух возобладал. Великий князь Константин Константинович отрешился от порочных соблазнов. К сорока годам все это уже осталось в прошлом. Когда стал Начальником военно-учебных заведений, то ему постоянно приходилось инспектировать кадетские и юнкерские училища по всей России. Общение с молодыми курсантами и офицерами радовало, но сам не раз удивлялся, что никаких порочных мыслей и желаний уже не возникало. Он любил молодых людей лишь отеческой любовью. За это благодарил Господа.