на людей медного века, но об этом не сожалеем; находим, что не следует усваивать себе весь хлам, именуемый некоторыми прогрессом. А мы стараемся выбирать из него, как жемчужины, выдающиеся произведения литературы и искусства; следим за открытиями в науке; словом, берем лишь то, что считаем с пользой применимым к жизни и обществу.
Так, бесхитростно мы живем, и если бы г. Лоренц больше вникнул в бытовые стороны, он бы понял все это и многое другое; узнал бы, что этот народ, к которому он отнесся презрительно, имеет блестящее историческое прошлое; что грузины рыцари, ходившие в крестовый поход поборниками первого христианства, стояли у врат Кавказа на часах с мечами наголо в течение пятнадцати веков не для того, чтобы врываться в чужие страны и расхищать чужое добро, а для защиты отечества, для охраны христианской культуры и гражданского быта; узнал бы также, что у грузин есть богатейшая древняя эпическая литература, сравниваемая с мировыми произведениями; узнал бы, что в иерархии грузинских царей и народа встречаются имена необыкновенных героев и людей гениальной мудрости и т. д.
Можно бы еще многое сказать, но золотую страницу прошлого этого народа, омытую слезами и кровью всей нации, нельзя передать в газетном столбце. По правде говоря, и не стоит. К чему метать бисер…
Св. Кн. Г. М. Шарвашидзе». – Прим. перевод.)
9 ноября у меня была серьезная операция, но уже 14 декабря я замечательным образом поправилась и была в силах отправиться на санях из Ведена в Клейн Руп.
Жизнь в Клейн Рупе протекала без особых событий, тихо и спокойно, и была полна интимными радостями.
Нашими ближайшими соседями были Розены. Барон Розен был очень славным, мудрым и светлым человеком. Но истинным главой дома была его жена, мудрая женщина с сильным характером. Именно она была тем, кто задает тон и определяет баланс повседневной жизни семьи.
Все соседи любили и уважали ее. И потому ее смерть в 1915 году после рождения шестой дочери стала таким же горьким событием для соседей, как и для семьи.
Все дочери воспитывались их очаровательной теткой – сестрой матери – строго в том духе, который избрала покойная мать. Сегодня они все замужем и имеют собственных чудных детей.
Нашими другими соседями были Кампенхаузены. Я хотела бы задержаться на описании этих добрых друзей, так как они незаслуженно пострадали во время войны, когда – о, Боже! – столько несправедливых упреков пришлось выслушать ни в чем неповинным людям, страдающим из-за клеветы тайных врагов, обвинявших всех, кто не выражал недовольства германофилами.
Барон Кампенхаузен – очень образованный зоолог – был довольно привлекательной личностью с чистой, как кристалл, душой. Его жена была моей очень близкой подругой, и я всегда буду помнить те интереснейшие дискуссии, которые происходили в их доме и в которых она с энтузиазмом, искренностью и благородством чувств принимала самое активное участие.
Кампенхаузены имели несколько сыновей и одну дочь. Их десятилетний сын был моим любимчиком. Он был деликатен, писал стихи и всегда говорил обо мне как о «моем друге, старой баронессе Мейендорф».
В 1916 году Кампенхаузены, вместе со многими другими из нашей местности, по требованию военных властей, обвинивших их в сочувствии Германии, были на время войны сосланы в Сибирь. Только детям и 75-летней бабушке, к счастью, позволили остаться дома.
Незадолго до того, как был получен приказ о высылке, я прогуливалась по саду. Мой муж выглянул в окно и обратился ко мне: «Возможно, я должен подготовить ходатайство о Кампенхаузенах, ибо чувствую, что скоро придет их черед».
Ходатайство заключалось в том, чтобы позволить Кампенхаузенам совершить поездку в Сибирь за свой счет как обычным пассажирам, а не под конвоем, словно преступникам. Поскольку ехать предстояло через Петербург, где до этого никто из Кампенхаузенов не бывал, я решила сопровождать их и разместить на время в нашем доме.
Барону предстояло уехать первым. Под эскортом он был сопровожден в Волк. Мы с его женой и сыном отправились вслед за ним, надеясь присоединиться к барону на следующий день. Никогда не забуду первую часть нашего путешествия. Мы втроем молча сидели в вагоне, глядя за окно, где уже было темно и падал снег. Нам предстояло проехать около 14 верст до Вендена, и на сердце было тяжело.
В Вендене мы остановились у наших друзей. Всю ночь я слышала рыдания баронессы и ее сына, раздававшиеся из соседней комнаты. В 6 утра мы отправились в Волк, где надеялись найти барона, но, впустую прождав его, уехали в Петербург одни. Лишь на следующий день барон прибыл в наш дом, и только тогда конвой наконец оставил его.
Мои гости интересовались достопримечательностями Петербурга – Эрмитажем, соборами и так далее. Те несколько дней, которые им позволили провести в столице, промчались очень быстро. Конечно же, им очень хотелось, чтобы разрешение на пребывание в Петербурге было продлено, и я попыталась им помочь. Отправилась к Белецкому, заместителю министра внутренних дел, и он дал разрешение. В этом мне очень помогла моя кузина, княжна Шарвашидзе, фрейлина императрицы.
(Княгиня Мери Шарвашидзе была фрейлиной императрицы Александры Федоровны.
О ее судьбе – в приложении № 4. – Прим. перевод.)
С началом Рождественского поста Кампенхаузенам все-таки пришлось отправиться в Сибирь. Я дала им с собой маленькую елочку. Они хранили деревце в течение всего заключения в Иркутске и когда после первой революции вернулись домой, то высадили елочку в своем саду.
После большевистской революции Кампенхаузены уехали в Ригу, но барон был арестован и выслан оттуда в качестве заложника в тюрьму в Вендене, в нескольких милях к северу от Риги. Тем не менее он не потерял себя, и когда стало известно, что антибольшевики находятся уже неподалеку от Риги, он сказал заключенному, который находился с ним в камере: «Завтра я вернусь в наш загородный дом».
Когда наступил следующий день и тюремщик назвал имя барона, он решил, что его собираются освободить, и пошел на встречу с тюремщиком с Библией в руках. Но вместо освобождения барон был расстрелян выстрелом в затылок.
(Библия и «Восхищение героями» Карлайла были среди любимых книг барона.)
Когда Венден освободили от большевиков, тело барона было перевезено в его загородное имение и там предано земле.
В настоящий момент его сыновья живут в Германии. А жена и дочери по-прежнему живут то в одной, то в другой части их старого имения, большая часть которого была конфискована согласно Латвийскому Земельному акту 1919 года.
Еще одним нашим соседом был местный доктор Лемониус – бывший военный врач Русской армии, очаровательный и образованный человек. Он был сыном директора знаменитой гимназии в Петербурге {речь идет о Вильгельме Лемониусе, директоре 3-й гимназии. – Прим. перевод.), а его жена была дочерью директора другой такой же знаменитой школы.
Вообще вся семья Лемониусов была очень талантлива: отец играл на виолончели, дочь музицировала на фортепиано. Мой муж часто присоединялся к ним со скрипкой. Мы в это время с женой Лемониуса играли в карты и слушали концерт трио. Какие счастливые времена были тогда!
Во время Великой войны (Первой мировой, 1914 года. – Прим. перевод.) часть нашего дома была превращена в госпиталь. Лемониус служил у нас бесплатно, приходя дважды в день в любую погоду и проводя операции.
Лемониус умер от туберкулеза в возрасте 70 лет. Одной из причин ухудшения его здоровья, приведшего к смерти, было горькое известие о том, что его имя находится в списке на высылку.
Еще одним нашим другом был местный лютеранин викарий Гросс, скромный, прекрасный человек. У него была больная жена и десять детей. Как прогерманцу ему тоже грозила высылка. На время мы смогли защитить его. Позднее, когда к власти пришли большевики, Гросс был помещен в новгородскую тюрьму, где и умер от тифа.
Даже страшно подумать, как мирная и культурная атмосфера всех этих домов была разрушена злобной ненавистью тех, кто их окружал.
Крестьянское население Ливонии состояло из латышей, талантливых и одаренных людей. Но казалось, что их главным чувством была ненависть к богатым землевладельцам.
Отношение рабочих нашего имения к моему мужу тем не менее всегда было очень дружелюбным, и они, да и вся нация, были чрезвычайно благодарны ему за выступление в Думе, во время которого он публично заявил, что латыши готовы к самоуправлению. После этой его речи он получил множество телеграмм с признательностью от представителей самых разных классов страны.
Это, конечно, не спасло Александра и его мать и брата от потери без какой бы то ни было компенсации почти всей их собственности после выхода Земельного Закона 1919 года.
Такая же участь постигла всех крупных землевладельцев. Все случилось во время «медового месяца» латышской независимости. Впрочем, вся Восточная Европа прошла через это, избавляясь от «ненавистной» элиты.
Латыши очень музыкальный народ, их хоры славятся поистине бриллиантовыми голосами. Они также превосходные актеры. Концерты и спектакли в местных сельских клубах неизменно становились заметными событиями в жизни общества.
Я хорошо запомнила превосходную актрису – прачку по профессии, – которая обычно играла роли комических старух. К одиннадцати часам вечера в клубе все обычно заканчивалось самым благопристойным образом. Но после того как женщины расходились по домам, мужчины начинали жестоко пить.
Женщины из народа в целом были трудолюбивы и разбирались в национальном искусстве, мужчины и женщины читали книги и газеты.
В 1914 году кузина моего мужа – графиня Орлова-Давыдова – со своими двумя чудными детьми, девочкой 9 лет и мальчиком 7 лет, приехала к нам в гости.
Их бабушка, баронесса Стааль, также составила им компанию. Она была урожденная Горчакова и являлась вдовой барона Стааль, который в течение 17 лет был послом в Лондоне.