— Немцы идут! Скорее, Маша! Почему вы так спокойны?
— Без отца я не уйду.
— Он догонит нас. Мы его встретим по дороге. Он стар, он прожил свое. А вам жить! Слышите, стрельба все сильнее… Я не могу! Они убьют нас! Пропустите, я пойду поищу Владимира Степановича…
Послышался быстро нарастающий шум поезда. Гулко грохоча пустыми вагонами, состав промчался мимо сторожки.
— Маша, сейчас пройдет спецпоезд!
Но Маша уже не слышала его. Какая стрельба в лесу! Совсем недалеко от сторожки. И вот в шум боя вплелось нечто новое, какой-то могучий подземный гул, как предвестник землетрясения. Это издалека шел на фронт тяжело груженный специальный эшелон.
После стычки с Сочневым и Митей гитлеровцы быстро прочесали узкую полосу леса от хутора до лагеря. Партизаны были почти окружены. Бой шел трудный, лесной бой, когда мерещится, что стреляют со всех сторон, и непонятно, где и как можно укрыться.
Соня и Вера лежали в центре лагеря, тесно прижавшись к земле. Страшно поднять голову. Где враги, где свои? О них забыли! Их бросили!
Соня не выдержала и приподнялась.
— Ребята-а!..
Совсем рядом у ее плеча появилась кудрявая голова Очерета.
— Що с тобой, голуба?
Он спокойно прицелился и выстрелил в кого-то невидимого.
Потом Соня заметила Груздева, который лежал за бугорком, стрелял одиночными и после каждого выстрела оборачивался и кричал неизвестно кому:
— Патронов! Давай патронов!
Наконец Соня увидела и Мирского. Он стоял за сосной и, стреляя куда-то, кому-то что-то кричал.
— Дивчата, чи вы оглохли? — Очерет потряс Соню за плечо. — То ж вас Мирский кличе! Швидко!
Девушки послушно поползли к сосне, где, очевидно, был сейчас командный пункт. Тут валялись пустые диски, на плащ-палатке — куча патронов.
— Сидите здесь и заряжайте диски! — приказал Мирский и перебежал к Очерету. — Гриць, туда! Вон где прут, гады!
Стрельба то ли стихала, то ли удалялась. Передышка?
Заряжать диски трудно — патроны не лезут, с силой выскакивают, выворачивают пальцы. Закусив губы, девушки кое-как справлялись.
— Куда же твой Сочнев провалился?
— Влип в какую-нибудь авантюру. Он сумасшедший.
— Ты его подбила.
— Я хотела, чтобы он отличился.
— Ради тебя?
— Ради меня.
Стрельба снова разгорелась, но на другом крае — гитлеровцы метались, пытаясь обойти лагерь, прорваться к железной дороге.
К девушкам подбежал Очерет, швырнул пустой диск, схватил полный.
— Нехай фриц спробуе!
Фельдшер подвел очень бледного Груздева.
— Поцарапало, понимаешь… — Груздев попытался улыбнуться, стал падать.
— Он умирает! — в отчаянии закричала Соня.
Фельдшер, не отвечая, сделал Груздеву укол. Вытащив пистолет, ушел снова в бой.
— Ругаешь меня, а сама втрескалась! — сказала Вера, продолжая заряжать диски.
— У него жена! — ответила Соня сквозь слезы.
— Ну и что?
— У него жена!
Теперь стрельба уже совсем близко, почти вплотную. Подбежал Мирский. Приклад автомата был разбит в щепки. По щеке текла кровь. Но он все-таки умудрялся стрелять из своего обломка. Прикрывая девушек огнем, скомандовал:
— Груздева на плащ-палатку! Отходим.
— Куда? — спросила Вера.
— Куда прорвемся.
Появился Очерет с трофейным ручным пулеметом. Установил пулемет на треноге и застрочил. Немцы, видно, залегли, замолчали.
— Бачь, яка музыка! — в восторге закричал Очерет. И тут заметил, что кто-то ползком пробирается к ним со стороны железной дороги. Издали машет, чтобы не стреляли. Заметили его и немцы, открыли прицельный огонь. Очерет прикрыл его пулеметной очередью. Немцы на мгновение снова замолкли.
— Фрицы залегли! — закричал Очерет. — Давай, милок, ползи до нас! Давай, давай сюда!.. Старик якийсь… Да то обходчик, хлопцы! От Базанова!
— А-а!.. — застонал Мирский. — Не добежал. Лежит, лежит. Достали сволочи! Очерет, прикрой меня огнем, доползу…
Мирский вернулся с запиской Базанова.
— Никуда не отступать! — закричал Мирский. — Остаемся! Приказ Базанова — не подпускать немцев к дороге!
— Держи-ись, хлопцы! — подхватил Очерет.
Соня заметила, как кто-то в короткой зеленой шинели, перебегая от дерева к дереву, приближается к Вере.
— Сзади, Вера! Сзади!..
Вера обернулась и, шепча «ой, мамочка!», не целясь, выстрелила из своего ТТ. Выстрела не было, боек цокнул вхолостую.
— Предохранитель! — завопила Соня. — Сними с предохранителя!
Уже близко за деревом зеленое плечо, пилотка с белым орлом, дуло автомата. Вера снова выстрелила. Собственный выстрел оглушил ее. Немец медленно вывалился из-за дерева, роняя автомат.
— Ой, мамочка! Попала! — радостно прошептала Вера и поползла за автоматом.
— Патронов! Патронов!
Патронов больше не было. Вера попыталась стрелять из немецкого автомата, но и он пуст. С тяжелой рацией за спиной она с трудом приподнялась и увидела, что Груздев стоит во весь рост. Бледный, скривив рот, преодолевая головокружение и боль, он, медленно поднимая пистолет, шел прямо на двух немцев, бегущих к нему через полянку.
Вдруг совсем рядом, со стороны болота, за спинами немцев раздалось «ура!», ударили наши автоматы.
Немцы растерялись, остановились, попятились.
И, точно поддерживая контратаку, как артиллерийский залп, грянул взрыв на железной дороге. Мощным громом прокатился он низко над деревьями. В следующее мгновение мертвая тишина воцарилась в лесу.
В лагерь ворвались Сочнев и Митя.
— Вперед! — властно командовал Сочнев.
— Вперед! — исступленно вторил ему Митя.
— Вперед! Ура-ра!.. — подхватили партизаны.
И немцы побежали. Слышно было, как, панически перекликаясь, оставляя убитых, бросая оружие, бежали они назад к хуторам. А со стороны железной дороги им вдогонку доносились все новые и новые взрывы нарастающей силы — горел эшелон, рвались боеприпасы. И небо над лесом светилось неровным светом зарева.
Негромко переговариваясь, партизаны возвращались в лагерь, сваливали у костра трофейное оружие. Фельдшер, стоя на коленях, мастерил носилки для Груздева. Двое в стороне рыли могилу, чтобы похоронить обходчика. Вера, примостившись у пня, писала радиограмму, Соня выстукивала позывные. Часовые замерли на посту.
Сочнев еще раз оглядел лагерь, кивнул Очерету, и они быстро ушли к железной дороге встречать Базанова.
Группе предстоял обратный путь…
Я вспомнил об этом случае, когда, перелистывая страницы «Истории Великой Отечественной войны», прочитал, что партизаны уничтожили тысячи эшелонов противника с живой силой и боевой техникой.
Всего один случай из тысяч. Крошечный кусочек истории. Одна строчка радиограммы. Но ведь это частица вашей жизни, товарищи моей юности, комсомольцы сорок первого года!
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Ненавижу семейные торжества. Почему я обязан тащиться к черту на кулички, чтобы торчать в шумной компании, где все в три раза моложе меня, изнемогать от одних и тех же дружеских острот по моему адресу?! Это любопытно только в первые пятьдесят лет. И зачем, спрашивается, присылать за мной провожатого! Вежливость, видите ли!..
Юноша стоит у двери, молча слушает мое брюзжание и не сводит с меня неумолимого взгляда. Еще этот галстук, к которому ни когда не мог привыкнуть. Дурацкая мода!
Впрочем, я прекрасно знаю, что злюсь на себя потому, что всегда с нетерпением жду этого дня, а когда он наступает, боюсь, что на сей раз меня забудут позвать. Ведь время идет, и люди многое забывают, очень многое!..
Мы выходим на вечернюю улицу. Фонари еще не зажгли, и юноша осторожно поддерживает меня под локоть, будто в июле может быть гололед.
— А я вас не знаю, молодой человек! — через некоторое время говорю я и останавливаюсь, не из-за одышки, конечно, а только для того, чтобы его разглядеть.
Он совершенно не смущается. Этакий коренастый, солидный парень в очках. Типичный штангист.
— Мы с Олесей на разных факультетах, — снисходительно поясняет он басом. — И сегодня я впервые иду в их дом.
— Ну и шли бы! Я при чем?
— Олесе очень хотелось, чтобы перед этим я встретился с вами.
— Проводить?
— Нет, чтобы поговорить.
Ага, значит, кое-что все же ей дорого.
Так как я не отвечаю и все еще не двигаюсь дальше, он, видимо, считает себя обязанным продолжать разговор:
— Олеся рассказывала, что познакомилась с вами ровно двадцать три года назад.
— Да, тогда меня вот так же насильно вытащили из дому! — раздраженно говорю я. — Такой же незнакомый, самоуверенный молодой человек. Почему-то люди считают, что семейный врач — это ишак, раб, обреченный до последнего вздоха жить чужими интересами.
— Семейный врач — доисторическое понятие, — замечает юноша. — Как цирюльник. Или алхимик.
Я взрываюсь:
— Доисторическое! И вы собираетесь стать врачом! Специалистом по левой ноздре!
Я разражаюсь саркастическим смехом. И быстро иду вперед. У меня еще достаточно сил, чтобы загонять подобного молокососа. Вот молодая смена. Новое поколение врачей с кибернетической диагностикой. При этом можно даже и не видеть больного, не слышать его голоса. Кривые. Диаграммы. Формулы. Семейный врач! Разве этот юноша может понять, как дрогнуло у меня сердце в ту глухую ночь, двадцать три года назад, когда я услышал эти два слова. Семейный врач! Разве ему это интересно? Ну, конечно, он хватает меня под руку. Он отлично воспитан.
Тысячу раз зарекался не пускаться в воспоминания перед современной молодежью. Кто из них может представить, что означал тогда простой стук в дверь. Ночью!
Жена вскочила, бросилась в комнату, где спала внучка. Я взялся за цепь. Сердце стучит на весь дом. Сейчас на пороге блеснут автомат, немецкие погоны…
В переднюю вошел человек в черном пальто, кепке, давно не бритый. Быстро прикрыл за собой дверь. Всмотрелся.
— Доктор, я за вами. Нужно помочь одному человеку. Едем.