Губы Чарльза Годдарда задрожали, и на его глазах заблестели слезы. Он вытер их большим белым платком. Кэролайн видела, что его чувства глубоки и искренни, должно быть, он очень любил своего сына. Она подумала о том, что Чарльз, к сожалению, так редко проявлял свои чувства по отношению к Джеймсу, которому так не хватало именно любви и понимания со стороны отца.
— Джеймс думал о «Годдард-Стивенсе», — продолжила Кэролайн, надеясь, что они со свекром смогут разделить хоть миг сострадания и любви к человеку, который был так дорог им обоим. Может быть, Чарльз Годдард, пусть по-своему, хоть немного сгладит ту боль, которую так изощренно причинила ей его жена. — Он думал о том, что нужно продолжить традиции семьи, поверьте, это так. Ведь его страсть к моделям не означает, что он не понимал своего предназначения как наследника дела Годдардов. Он очень много думал над тем, как поступить. Все время говорил об этом. Он знал, что от его выбора зависит все его будущее. Понимал, что его ждет ценное наследство.
При слове «наследство» Чарльз Годдард сжал губы и выпрямил плечи.
— Кстати, о наследстве, — сказал он, снова становясь самим собой. — Надеюсь, вы понимаете, что вам ничего не причитается.
Кэролайн кивнула.
— Конечно, понимаю, — сказала она. Мысль о том, что она могла бы унаследовать деньги Годдардов, даже не приходила ей в голову. Единственное, о чем она думала, — это о смерти своего мужа и о том, что носила ребенка, которого отец никогда не увидит.
— Трастовый вклад Джеймса был оставлен ему бабушкой, и теперь наследницей становится Эмили, — продолжил Чарльз, упоминая детали трастового наследства, с тем чтобы Кэролайн убедилась, что деньги Годдардов всегда останутся в семье и что они хорошо защищены от посягательств алчных искателей приключений.
— Это я прекрасно понимаю, — сказала Кэролайн, вытирая слезы и пытаясь принять такой же деловой вид, какой напустил на себя Чарльз Годдард. Но под маской достоинства она уже вся кипела от злости. Она злилась, что ее свекор мог говорить о деньгах в такую минуту. Злилась, что он мог подумать, будто для нее деньги имели первостепенное значение. Злилась, что Годдарды так лихо судили ее — и признали виновной по всем статьям.
— Как вам прекрасно известно, миссис Годдард и я не одобряли этого брака, мисс Шоу. И вы не только ничего не получите от Джеймса, вы ничего не получите и от нас. Надеюсь, что вам это понятно. Надеюсь, что вы не замышляете постоянно стучать в нашу дверь и стоять с протянутой рукой, — сказал Чарльз.
Кэролайн не знала, что было оскорбительнее: нелепые обвинения Дины Годдард или постоянные намеки Чарльза Годдарда на меркантильные интересы вдовы его сына.
— Мисс Шоу? — повторила Кэролайн, но пытаясь придать своему голосу столько негодования, сколько могла. — Мистер Годдард, вы можете презирать меня сколько угодно, но я вынуждена напомнить вам, что я жена вашего сына. Мое имя миссис Годдард. И есть еще кое-что, что вы должны знать. Я хочу вам сказать, что… — начала Кэролайн. Она хотела, чтобы он знал, что, несмотря на все его высокомерие, она все же носила его внука. Внука Годдардов. Она хотела, чтобы он знал, что кровь Годдардов течет по жилам ее ребенка и что будет новое поколение Годдардов, которое, может быть, сможет облегчить боль утраты так рано ушедшего из жизни Джеймса. Но, как и его жена, Чарльз не дал ей договорить.
— Что бы это ни было, я не желаю этого слышать, — заявил он, вне себя от негодования. — Вы не можете сказать ничего, что могло бы заинтересовать меня.
— Но, мистер Годдард, вы не понимаете, — снова сделала попытку Кэролайн. — Я пытаюсь объяснить вам, что Джеймс и я…
Чарльз снова сжал губы и нанес свой последний удар:
— Джеймс мертв. Больше не существует никакого «Джеймс и я». Если вы собираетесь играть роль вдовы Годдарда и претендовать на то, что являетесь членом нашей семьи, то очень скоро пожалеете об этом, обещаю. Поймите, что вас просто не существует, мисс Шоу. Надеюсь, все понятно?
Не ожидая ответа, Чарльз Годдард повернулся и вышел из церкви — и из жизни Кэролайн.
Пока она пыталась прийти в себя от того, что услышала, к ней подошла Эмили и легонько прикоснулась к ее руке.
— Я знаю, что вы переживаете, — сказала Эмили тихим, прерывистым шепотом. — Я ведь тоже потеряла мужа. Из-за ужасного несчастного случая. Совсем как вы — Джеймса. Мне так жаль. Очень жаль. Мне жалко нас обеих.
— Спасибо, — смогла сказать Кэролайн, все еще находясь под впечатлением обвинений Чарльза и Дины. Она смотрела в никуда, затерянная в мире утраты и боли, таком далеком от реального мира, в котором была Эмили, которая пыталась ее утешить.
Постояв немного и не зная, что еще сказать, Эмили тоже вышла из церкви и присоединилась к своим родителям.
Кэролайн смотрела, как они все трое сели в машину, на которой личный водитель отвезет их в аэропорт, и они вернутся в свой замкнутый защищенный мир богатства, где они обитают. Изолированный мир, защищенный высокими заборами и ледяными взаимоотношениями, недоступными физическими и моральными барьерами, целой армией слуг и адвокатов, получавших хорошие деньги за то, что держат на расстоянии тех, кто может нарушить их покой. Они четко дали ей понять, что не желают иметь с ней ничего общего. Ни сейчас, ни потом. Никогда. Они и раньше не воспринимали ее, а теперь и подавно нечего ожидать. Они выбросили ее в дикий мир той реальности, о которой даже не хотели слышать. Кэролайн вдруг поняла, что они не хотели иметь дело не только с ней, но и с ее ребенком. Они не хотели знать ребенка Джеймса. Наследника, который мог бы так много значить для них.
Кэролайн осталась одна, всеми покинутая, в этом храме, в котором они с Джеймсом поклялись любить друг друга до конца жизни и даже после смерти. Она повернулась к алтарю, опустилась на колени, сложила ладони и начала молиться.
Несколько дней после похорон Кэролайн потратила на то, чтобы упаковать модели судов, сделанные Джеймсом, подарить почти всю его одежду благотворительному обществу при пресвитерианской церкви и окончательно убрать и закрыть коттедж. Заливаясь слезами, Кэролайн попрощалась с Калебом и его женой, с Сисси, Филом и Дженни и одна отправилась в аэропорт. Теперь не будет никакого медового месяца, никакой поездки в Париж, не будет романтических ужинов вдвоем, ночных прогулок по набережной Сены, не будет любви под стрельчатой крышей маленького отеля. Они с Джеймсом планировали вернуться во Флориду и поселиться в маленьком отеле, пока не найдут квартиру в Палм-Бич. Но теперь его не было, и Кэролайн не знала, куда ей ехать, что делать. Сисси попыталась было уговорить ее переехать в Манхэттен, но Кэролайн чувствовала, что у нее не хватит сил освоиться в новом городе, особенно таком престижном и безжалостном, как Нью-Йорк. Фил и Дженни предложили ей остаться в Мэне, но она знала, что в Кэмдене ей трудно будет найти работу, потому что лето прошло и туристский сезон закончился. Поэтому она в конце концов решила вернуться в Лэйк-Ворт.
Она думала о том, что Флорида — ее родина. Там тепло, все улицы ей знакомы, и, несмотря на горькие воспоминания, там единственный дом, который хоть когда-нибудь у нее был. Там были друзья, такие, как Франческа и Селма, а самое главное, там была работа. «Элеганс» должен был открыться через неделю после Дня труда, и Кэролайн знала, что ее работа позволит ей содержать себя и ребенка. Кроме того, она рассчитывала на то, что будет занята. Даже несмотря на непредсказуемость поведения графини и всякие неприятности, она хоть как-то будет отвлекаться от своего горя.
Итак, она вернется во Флориду, но не к своим родителям, которые все еще жили в Порт-Сент-Луисе. Несмотря на то что они письменно выразили свои соболезнования, Эла и Мэри Шоу не было рядом с Кэролайн на похоронах Джеймса. Кэролайн лучше вернется в свою комнатку у Селмы, каморку, которую она называла домом, пока не встретила Джеймса Годдарда и пока они не полюбили друг друга.
На третий день после возвращения в Лэйк-Ворт Кэролайн позвонили из-за океана.
— Это графиня, — сказала Селма, которая ответила на звонок.
«Тамара заканчивает свой летний сезон в Европе и поэтому звонит, — подумала Кэролайн. — Она собирается дать тридцать три поручения, которые следует исполнить немедленно! Прямо сейчас! Без отлагательства! До того, как она вернется в Штаты и снова откроет «Элеганс»».
Кэролайн с усталой улыбкой взяла трубку, приготовившись услышать, что надумала графиня. Она надеялась, что та загрузит ее работой настолько, что она забудет про все. Надеялась, что ее будут критиковать, поправлять и заставлять все переделывать. Это было бы спасением. Настоящей терапией ее нервов. И конечно же, ей были нужны деньги. Те несколько сотен долларов, которые были на их общем счету с Джеймсом, оставались теперь единственным подспорьем для Кэролайн. Она не раз вспоминала тот чек, который им подарили на свадьбу и который Джеймс уничтожил. Эти деньги ничего не значили для него, но для нее теперь они могли оказаться спасением. Десять тысяч долларов — это хорошая сумма. На них можно было купить уверенность в ближайшем будущем, а также одежду и еду для ребенка. Если бы Джеймс не был таким импульсивным…
Кэролайн тщательно следила за ходом своих мыслей. Она не могла себе позволить сожалеть хоть о чем-нибудь… ни о чем, что касалось их брака с Джеймсом.
В трубке раздался голос Тамары, приглушенный расстоянием, и даже прежде, чем Кэролайн смогла поздороваться, графиня полностью захватила инициативу.
— Ах ты, скромница! Вышла замуж бог знает где, даже не устроив настоящего торжества! — прокричала графиня. — Мне каждую неделю в Лондон присылают «Яркие страницы» — и вдруг что я вижу? Скромное сообщение о твоей свадьбе! С Джеймсом Годдардом!
— Графиня, я должна кое-что… — начала Кэролайн.
Но Тамара ее не слушала.
— Скажи мне, какого черта ты делаешь снова в Лэйк-Ворте? Ведь ты теперь просто неприлично богата, — продолжала она. — Я позвонила по номеру в Мэне, который ты дала мне, но там почему-то назвали твой старый номер!