Еще один удар по смыслу жизни был нанесен примерно в середине двадцатого века. Открытие молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты подтвердило великую идею Дарвина: все формы жизни в биосфере, от червя до человека, появились в результате слепого и бессмысленного механического процесса, который сводится к копированию с генетической мутацией и неизбежно приводит к видообразованию. Хотя сам Дарвин избегал утверждать, что это единственный эволюционный механизм в природе, так заявляли многие сторонники его теории. Поскольку создание сложных форм требует биологической эволюции, то само возникновение жизни стало изображаться результатом какого-то невероятного молекулярного столкновения, а не управляемого законами природы эволюционного процесса, такого как самоорганизация. Иначе говоря, жизнь была признана статистической случайностью – космическим счастливым совпадением, настолько маловероятным, что нам не следует ожидать его где-либо еще во Вселенной.
Это общее настроение соответствовало господствующей научной идеологии девятнадцатого и двадцатого веков, известной как редукционизм и предполагавшей, что лучший способ постичь реальность – разбить все физические явления на их простейшие части и процессы и наблюдать стандартное поведение фундаментальных составляющих природы в изоляции. Согласно евангелию редукционизма, когда это возможно, социальные науки и психология должны сводиться к биологии, биология – к химии, а химия – к фундаментальной физике. Хотя редукционистский подход оказался чрезвычайно успешным и дал нам большинство величайших физических теорий, он также породил убежденность в том, будто все формы жизни, включая людей, являются не более чем скоплениями атомов, обязательно следующих фиксированным и произвольным механическим траекториям, которые определяются исключительно математикой, а не разумом.
В результате редукционистский подход к науке способствовал популяризации философской позиции материализма, согласно которому реальность состоит лишь из физических явлений. С одной стороны, этот взгляд помог еще больше очистить науку от сверхъестественных концепций, таких как душа и дух, но, с другой, классический материализм отрицал существование предположительно нематериальных вещей, таких как сознание, и в основном игнорировал понятия энергии и информации. Таким образом, материализм редуцировал нас до зомбиподобных мясных машин, лишенных воли, чувств или внутреннего опыта. По мнению большинства материалистов, жизнь и разум в лучшем случае считаются эпифеноменами, то есть, по сути, не имеют значения; они просто есть. Всякое ощущение свободы воли, возникающее у нас при принятии решений, – всего лишь иллюзия. Мы не инициаторы своих действий, а пассивные наблюдатели, которых мозг постоянно обманывает, заставляя верить, будто мы контролируем причинно-следственные связи.
В совокупности эти интеллектуальные достижения сформировали редукционистское мировоззрение, как его называют философы. Этой парадигме было мало просто упразднить бога и душу из физической картины мира – она также стремилась очистить природу от любых следов цели или прогресса. Что касается важных экзистенциальных вопросов, например «как мы сюда попали?» и «куда мы идем?», то на них редукционистское мировоззрение отвечает просто: «повезло» и «вероятно, никуда». Принять такое мировоззрение было в высшей степени рациональным решением, ведь именно так поначалу все и представляется тому, кто небезосновательно отказался от сверхъестественных объяснений природных явлений. Но парадигма, маячащая на горизонте, ведет нас к совершенно иному выводу – такому, который принципиально изменит представления людей о Вселенной и нашем месте в ней. В частности, она покажет, что явления, которые мы называем жизнью, сознанием и интеллектом, имеют глубокое космическое значение.
Эти идеи приходят, когда мы обсуждаем те роли, которые энергия и информация играют в возникновении и росте сложности. Такие обсуждения относятся к области относительно новой академической дисциплины, известной как теория сложных систем и объединяющей основные науки нашего времени, в том числе (но не только) физику, биологию, нейронауки, компьютерные науки, эволюционную теорию и статистику. Исследователи с междисциплинарным опытом объединили эти науки и их методы, сформировав комплексный подход, в равной степени теоретический и экспериментальный, направленный на понимание того, как природные динамические системы возникают и развиваются с течением времени. Динамическая система – это общий термин для любой системы, состоящей из набора взаимодействующих компонентов, в которой могут описываться различные последовательности структурных или функциональных состояний. Динамические системы могут быть физическими, химическими, биологическими, когнитивными, социальными или технологическими. Теория сложных систем изучает динамические системы во всех масштабах, от мельчайших до невообразимо огромных, включая самую большую динамическую систему из всех – саму Вселенную.
Методы, которые применяют исследователи сложных систем – наследники кибернетиков и специалистов по теории хаоса двадцатого века, – позволяют достичь того, на что редукционистский подход принципиально неспособен, а именно понять, как природные составные элементы спонтанно самособираются в синергетическом танце, создающем удивительные эмерджентные явления, такие как жизнь, разум и цивилизация. Оказывается, что именно коллективное поведение взаимодействующих частей, а не просто то, как они функционируют по отдельности, является ключом к пониманию возникновения и эволюции всех удивительных организмов и экосистем, составляющих биосферу. Эти виды динамических систем отличаются особой способностью адаптироваться к изменяющейся среде, за что их называют сложными адаптивными системами. В общем и целом мы можем рассматривать жизнь как форму адаптивной сложности, отличая ее от неадаптивных форм сложности, таких как порядок, который мы наблюдаем в структурах вроде кристаллов и снежинок и который является фиксированным и нефункциональным. Адаптивная сложность – это гибкий термин, позволяющий нам говорить обо всей биосфере как об интегрированной и взаимосвязанной сети сложных адаптивных систем.
Адаптивную сложность часто описывают как нечто на рубеже порядка и хаоса – ее называют гранью хаоса – и именно на этом стыке структура и случайность сообща создают системы, которые являются оптимально устойчивыми, гибкими и инновационными. Ввиду сложной и запутанной природы сложных адаптивных систем, от клеток до сообществ, их динамику не удавалось адекватно понять или предсказать до тех пор, пока компьютерное моделирование не достигло определенного уровня развития. Признавая этот факт, физик-теоретик Стивен Хокинг заявил, что двадцать первый век будет «веком сложности».
Из лучшего понимания того, как в природе возникает сложность, вырастает новый космический нарратив, который изменит наше представление о собственном происхождении и будущем. Я называю его новым, однако целые парадигмы не возникают в одночасье. Поначалу они часто распространяются постепенно, медленно проникая в научные, философские и интеллектуальные круги, пока не наступает переломный момент, вызывающий их внезапный рост популярности. Так вот, этот переломный момент уже почти настал. Хотя новая «общая картина», наверное, удивит большинство людей, она может показаться вполне логичной или даже очевидной тем любознательным умам, которые пытались представить будущее, обусловленное экспоненциальными темпами технического прогресса. Независимо от того, подтверждает ли та парадигма, о которой я говорю, ваши интуитивные ожидания, либо удивляет вас или вызывает скептическую реакцию, она, скорее всего, вас взволнует, ведь она в строгом смысле касается лично вас.
При помощи четких научных аргументов и механистических объяснений «Романтика реальности» прольет свет на то, почему не только биосфера, но и вся Вселенная претерпевает адаптивную трансформацию. Допущение того, что наш мир постепенно движется к более неупорядоченному, случайному и безжизненному состоянию, абсолютно ошибочно и вытекает из фундаментального непонимания закона термодинамики. Если верно думать о космосе как об огромной вычислительной машине, то эта машина отнюдь не завершает свою работу. Если мыслить категориями адаптивной сложности, то все, похоже, только начинается. В результате серии иерархических эмергенций[1] – вложенной последовательности частей, собирающихся вместе и образующих все большее целое, – Вселенная переживает грандиозный и величественный процесс самоорганизации, и в этот момент времени, в этом уголке Вселенной мы звезды этого шоу.
По мере развития космической эволюции мир становится все более организованным, все более функциональным и, поскольку жизнь и сознание возникают в результате достаточной сложности и информационной интеграции, все более разумным. Благодаря эволюции и последующей экспансии вовне обладающих самосознанием существ, подобных нам, а также их усилиям по организации материи в механизмы, обеспечивающие обработку информации и вычисления, Вселенная в самом настоящем и буквальном смысле пробуждается. Она пробуждается не отдельно от нас, в некоем панпсихическом смысле, а через нас, поскольку вся материя, составляющая жизнь, когда-то была неживой. Как сказал известный космолог и популяризатор науки Карл Саган: «Мы – это способ, которым космос познает себя». В этой книге утверждение Сагана рассматривается вполне серьезно, а не как просто поэтическая метафора, и помещается в контекст космической эволюции. Это позволяет увидеть, что адаптивная сложность инициировала процесс космического пробуждения, который только начинается. А нам предстоит определить, где он закончится. То, как именно будет развиваться история, по-видимому, принципиально зависит от действий разумной жизни. Более того, это может значимым образом зависеть от вас и