— А что он делает? — изобразила изумление Саша, принимая подарок обратно.
— Он сквернословит! — вспыхнула биологичка и, простившись, поспешила уйти.
Саша объявила попугаю бойкот и прекратила с ним всяческое общение. Молча кормила. Молча убирала клетку. Гоша пытался угрожать ей и две недели скрипучим голосом верещал из клетки:
— Шурка! Прокляну! Шурка! Прокляну!
— А я из тебя сварю суп, — не выдержав угроз, пообещала она.
И попугай сдался.
— Гоша хороший, — заныл он. — Гоша хороший…
Отношения наладились. Если Гоша и ворчал, то по-доброму. А вообще, Саше иногда казалось, что он умнее многих людей. Много читала о попугаях подобного типа. Знала, что кроме феноменальной памяти на слова и умения повторять их, они ничем не отличались от попугаев других видов, но все равно верила, что Гошка ее с мозгами почти человеческими.
— Скучаешь, дружок? — Саша сунула палец сквозь прутья клетки и погладила его по жесткому яркому крылу. — А нас домой раньше отпустили. А чем заняться, не знаю. Что скажешь?
Попугай покосился на нее черной бусинкой глаза и отодвинулся, трижды шагнув по жердочке.
— Ничего не скажешь. Ладно. Сейчас переоденусь и к Тоське пойду. А ты не скучай. Хорошо?
— Тоська дура, — с обидой произнес попугай.
— Молчи у меня! — пригрозила ему Саша пальцем. — Тося мой друг. И хороший человек.
— Тоська дура, — снова проскрипел Гошка. — Гоша хороший. Тоська дура.
— Прекрати ревновать, птица. — Саша рассмеялась, открыла шкаф и принялась рыться в нарядах.
Она и сама не знала, зачем перебирает платья и костюмы. Для визита к соседке сгодились бы стоптанные тапки и спортивный костюм. Но вот Коля!..
Тосин Коля не терпел, когда женщина выглядит как существо бесполое. А Саша с ее короткой стрижкой под мальчика, с размером груди плюс полтора, в спортивном костюме именно так и выглядела. Как мальчик-переросток.
— Я ни разу не видел тебя в платье, Александра, — произнес он чопорно в ее последний визит к ним.
Как раз отмечали Тосин день рождения.
— Это скверно, — добавил он, заставив Тосю смутиться, а Сашу прийти в бешенство. — Одежда женщины призвана подчеркивать достоинства и скрывать недостатки. А твои штаны, прости, это не одежда. С этим надо что-то срочно делать. Это скверно.
Чтобы не выглядеть скверно, Саша сняла с вешалки авторское платье, купленное на распродаже. Длина в пол. Плечи и руки открыты. Воротник плотно обхватывает тонкую длинную шею. Повертелась с ним около зеркала.
— Как думаешь, Гошка, Коле понравится?
— Коля сволочь! — внезапно отозвалась птица.
И это было что-то новенькое, потому что она точно про Колю с ним не говорила в таком ключе. А кто? Может, Тося? Может, она подобным образом критиковала своего вечно отсутствующего мужа, когда Саша уезжала на отдых и оставляла ей попугая? А разве она могла? Она же Колю боготворит. Она дуть в его сторону боится.
— Тебя послушать, все у тебя дураки и сволочи. — Саша швырнула платье на спинку дивана. — Тося дура. Коля сволочь. А Шурка тогда кто? А? Молчишь? Кто я, Гоша? Кто Шура?
И птица, даже не повернув хохлатой крупной башки, ответила:
— Шурка красавица. Шурка красавица. Шурка красавица…
Крем никуда не годился. Ее фирменный шоколадный крем сворачивался комочками и не желал размазываться по хлебному сердечку. Может, всему виной слезы? Она так долго и усердно плакала, готовя к предстоящему праздничному ужину десерт, что крем в ее миске свернулся. Свернулся от ее слез, которые туда накапали.
Все было очень, очень, очень плохо. Ее размеренная налаженная жизнь с мужем, их совместные планы на большую семью, ее сладкие мечты о розовощеком младенце — все рухнуло! Все рухнуло! Ничего этого не будет! Да и ужина праздничного не будет тоже. Она готовила его скорее по инерции. Просто потому, что не терпела не накрытого к ужину стола в праздник. Пусть даже этот ужин ей придется вкушать в одиночестве.
Хотя Сашка обещала зайти. Ее надо будет чем-то угощать. Она совершенно не умеет и не любит готовить. Одни полуфабрикаты на завтрак и ужин, на обед перекусы, баночки с йогуртами, низкокалорийные батончики, хлебцы, огурцы. Ела потому, что желудок время от времени этого просил. А не для того, чтобы получить от еды удовольствие.
Она вообще не умела получать удовольствие от жизни. Жила, как машина! Это вообще-то Коля так про нее говорил, не она сама.
— Ни любви, ни мужчины, ни счастья! — фыркал он в адрес Саши. — Красивая же баба, чего одна? От скрытых комплексов или от убожества душевного?
Тосе было неприятно, что он так говорил о Саше. Она принималась ее защищать. Спорить с Колей. Но в глубине души немного радовалась, что именно ее — свою жену — он такой не считает. Он считал ее красивой, умной, ухоженной, хозяйственной. Считал! Именно считал. Именно в прошедшем времени. Потому что сегодня днем она узнала о нем такое!
Такое…
Что залила слезами весь шоколадный крем. И он теперь скатывался комочками и не хотел красиво ложиться на пирожное в виде сердечка, которое она вырезала из мякиша диетического батона. Это она так придумала утром: сделать пирожные в виде сердечек из хлеба. Прослоить вкусным кремом. Нанести шоколад сверху. Разложить карамелизованные ягоды. Затейливо и не очень хлопотно. И главное, не очень калорийно.
В дверь позвонили. Это наверняка Саша. Тося слышала, как хлопала ее входная дверь. Видимо, ради праздника отпустили пораньше с работы.
— Заходи. — Она пропустила соседку, заперла за ней дверь. — Чай будешь?
— Буду. На, это тебе. Вам, — поправилась Саша и сунула ей в руки коробку с тортом в виде сердечка. Тут же обернулась на нее: — А что с голосом, Тося? А с лицом?
— Ничего. — Тося прошмыгнула в кухню. Сунула торт в холодильник. — А ты чего это так вырядилась?
— Не нравится? — Саша покрутилась в центре кухни, длинная юбка ее платья вздулась куполом.
— Красиво, — вяло отреагировала Тося и сместила взгляд на свой домашний халатик.
Она весь его перепачкала шоколадным кремом. Коля был бы в ужасе, если бы увидел. Она всхлипнула и подумала, что Коля не увидит. И поэтому, ей плевать.
Саша взгромоздилась в вечернем платье на подоконник, даже не позаботившись его обмести. Смешная она. Там же могло быть выпачкано. А она даже рукой не провела.
— Ты ревела, что ли? — стянув с плоской тарелки яблоко, Саша надкусила. — Что за причина? Гормоны опять?
Беспричинные слезы раньше случались. Врачи списывали на гормональные всплески. Саша об этом знала.
— Смотри, Коля приедет, расстроится.
— Коля не приедет, — поспешила с ответом Тося.
Она закончила с последним пирожным, которое сотворила из диетического батона, уложила в коробку для торта. Вместилось четыре штуки. Покрутила коробку в руках.
— Как тебе? Нравится?
— Красиво. Возилась, наверное, два дня? — отозвалась Саша безо всякого интереса.
Она не любила и не умела готовить.
— Полтора часа, Сашка. Всего ушло полтора часа. Слушай…
И Тося, чтобы отвлечься от дурных мыслей, принялась рассказывать во всех подробностях, как готовила угощение к любимому празднику.
— Совершенно без изъяна вышло. Можно заряжать на кулинарный конкурс, — похвалила Саша, с хрустом кусая яблоко.
— Ой, спасибо. — Тося покраснела от удовольствия, она любила Сашкину похвалу, это случалось нечасто. — Нет, изъян все же есть. Вот на этом пирожном, смотри… Видишь, ягоды сместились? В этом месте у меня случился брак в форме сердечка. И там образовалась небольшая впадинка. И пришлось закладывать ее ягодками. Лишними. На каждом пирожном у меня их ровно семь: по три по полукружью, а одно у основания сердечка. А на этом пирожном их у меня девять.
— Ох, Тося. — Саша сморщила лицо, как от зубной боли. — Вот охота тебе этой фигней заниматься? Я же принесла тебе торт. На сегодняшний вечер. Вам, то есть…
— А нас сегодняшним вечером никаких не будет, — произнесла Тося, повернувшись к соседке спиной.
— Почему?
— Потому что Коля не приедет, — и она заплакала, громко, со всхлипами, как в детстве.
— Ну, не приедет и не приедет, чего ревешь? Сядем вдвоем, песни грустные попоем.
— Сегодня грустные нельзя. Сегодня День всех влюбленных, — всхлипывала Тося. — Сегодня надо любить и быть любимой. А я… А у меня…
— Тоська! Прекрати немедленно! — прикрикнула Саша.
Спрыгнула с подоконника, распахнула дверцу шкафа, бросила огрызок от яблока в выкатившееся мусорное ведро.
— Если сегодня песни грустные петь нельзя, то уж рыдать тем более! Ты чего это разошлась, а?
Она подошла в ней со спины, неумело обняла, прижалась к ее плечу щекой.
— Ты счастливая, Тося. У тебя есть Коля. Даже если сегодня он и не приедет. Он все равно у тебя есть. А у меня никого, кроме попугая. Ухожу — он меня провожает. Прихожу — он меня встречает. К слову…
Она резко развернула соседку на себя, уставилась, подозрительно сощурив глаза.
— Вы при Гоше с Колей ругались когда-нибудь? Так, чтобы нервы вдрызг?
— Нет, — опешила Тося от вопроса. — А с чего это ты спрашиваешь?
— А Колю? Колю своего ты когда-нибудь при Гоше обзывала как-нибудь? Нехорошо, в смысле?
— Да нет же, Сашка! Говорю тебе! — Тося повела плечами. Стряхнула Сашины руки с себя, отступила на метр. — Я Колю ни при Гоше, ни без Гоши никогда не обзывала.
— Я, кстати, тоже. — Саша постучала указательным пальцем себя по губам, подумала: — Странно. Кто же тогда? Не сам же Коля назвал себя сволочью!
— Что?! — Тося побледнела. — Гоша сказал, что Коля сволочь?
— Да. Представь себе. Тося, говорит, дура. Шура красавица. А Коля сволочь. Как тебе?
— Да никак.
Тося всплеснула руками, потом уронила их вдоль тела, ссутулилась и пошла прочь из кухни. Саша за ней. В гостиной соседка взяла с журнального стола два каких-то ярких билета и протянула их Тосе.
— Вот, видишь? — спросила она, сильно засопев заложенным от слез носом.
— Что это?
— Это два пригласительных билета на ужин в ресторан. Сегодня!