— Заштормуем, — сказал Берг возбужденно. — Покачаемся, Глан. Смотрите: кажется, норд идет.
На пристани их ждала Нелидова. Она стояла около двух блестящих желтых чемоданов. Ветер дул ей в лицо. Она спокойно посмотрела на Батурина. Сухие и яркие ее губы были плотно сжаты. Батурину она протянула узкую руку в перчатке, Бергу и Глану только кивнула.
Снова Батурин, стоя с ней рядом в ожидании катера и перекидываясь пустыми словами, вспомнил о холодных и мраморных лицах древних богинь.
— Будет шторм, — сказал Бачурин. — Видите: мгла по горизонту.
— Ну что ж, тем лучше.
Глаза Нелидовой блеснули.
— Кто это? — Она показала глазами на Берга и Глана.
— Это Берг. А это так… попутчик.
— Однако вас много…
Батурин промолчал. Он помог ей спуститься в катер. У него было такое чувство, что он везет арестованную. «Какая чушь», — подумал он.
Берг с Гланом перетащили ее чемоданы. На пароходе она ушла в каюту и не выходила до вечера.
Сидя на корме, вытянув ноги и поглядывая на потемневшее море, Берг сказал:
— Похоже, что вы, Батурин, вроде комиссара при знатной иностранке, а мы носильщики. Ну что ж, потерпим. Она красива и не верит нам ни на грош. Какого дьявола она согласилась ехать с нами?
— Она хочет видеть Пиррисона, — ответил Глан. — Представился удобный случай. Нас она ненавидит. С Батуриным она разговаривает, как Николай говорил с Керенским.
Море свежело. На западе горел кровавый свет. Мрачный дым лежал на востоке.
— Ветер идет, — предупредил матрос, свертывая брезент над деком.
Неуютность вечера, задувавшего изредка в лицо холодными и крепкими порывами, слепые огни парохода в буром мраке, шум волн, скрип снастей и пустынная палуба вызывали беспокойство. На пароходе почти не было пассажиров. В Керчи многие сошли, испугавшись близкого шторма. С Кавказского побережья пришли телеграммы, что бушует шторм в девять баллов и около Туапсе погибло парусное судно.
Спрятавшись за люком на корме, Батурин, Берг и Глан закусили консервами с белым хлебом. Глан принес из камбуза кипяток. Чай казался изумительно вкусным и крепким, ветер и ночь — молодыми. Радовало сознание, что до самого Батума не надо ничего делать, некуда торопиться, — только курить, смотреть на волны, рассказывать разные истории и спать на палубе, укутавшись с головой в пальто.
Пароход уже качало. Он тягуче скрипел, дрожал от вращенья винтов и хлопал черной кормой, как гигантской ладонью, по серой волне. Соленые брызги попадали в лицо, и Берг с наслаждением облизывал губы.
Батурин долго стоял, спрятавшись за рубкой, и курил, потом лег рядом с Бергом и спросил тихо:
— Берг, у вас не было сына?
Берг поднялся на локтях, посмотрел на Батурина и ответил:
— У меня есть ребенок, — сын или дочь, я не знаю, Почему вы спрашиваете?
— Так, подумал о детях. Где это было?
— В Ленинграде… — неохотно ответил Берг. — Вы помните: я вам рассказывал о дочери профессора… она ждала ребенка от меня. Я тогда не дорассказал…
— И вы ее бросили?
— Да, — ответил, поперхнувшись, Берг, сел и закурил.
Спички гасли одна за другой.
Пароход вскинуло, он косо пополз вниз. На мостике засвистели.
— Начинается, — пробормотал Берг. — Попали в шторм, поздравляю. Бросим говорить о прошлом. Это невесело.
— Невесело? — переспросил Батурин и затих.
Уснул он не скоро. Было холодно. Они качались, тесно прижимаясь друг к другу, и поминутно просыпались, Хотелось курить, но ветер гасил спички и выдувал табак из папирос. Только у самой палубы, спрятав голову за люк, можно было лежать и собирать по частицам драгоценное человеческое тепло, приносившее непрочный сон. Ветер налетал из темноты с угрюмым гулом. Острые звезды белели в кромешном небе.
Батурин забылся; казалось, прошла минута, не больше, но ему приснилось множество снов. Кто-то тряс его за плечо. Он поднял голову и разглядел в темноте Нелидову. Пароход шел без огней. Батурин сел и вздрогнул, — с ревом катились мимо ветер и море. Корма взлетала, застилая звезды, и падала, окунаясь в чернильную воду. Труба яростно хрипела. Ветер рвал в клочья жирный дым. Лицо дрожало под его ударами и леденело. Тонкое и короткое пальто Нелидовой ветер трепал и бил им по лицу Батурина. Он услышал легкий и свежий запах ее платья.
Нелидова наклонилась и крикнула:
— Вы с ума сошли, вас снесет! Идите в кают-компанию, там никого нет. Смотрите, что творится!
— Полный шторм! — крикнул в ответ Батурин. — Чудесно! Как вы думаете, дойдем до Новороссийска?
— Не знаю… Не все ли равно? Подвиньтесь, я сяду. В каюте мне страшно.
Берг и Глан проснулись. Нелидова села между Бергом и Батуриным, и они закрыли ее полами пальто. Она сильно вздрагивала. Пробежал матрос с мокрым плащом, наклонился и крикнул:
— Эй, пассажиры, смывайтесь в каюту, — зальет!
Берг пошевелился.
— Не надо, — сказала Нелидова. — Посидим еще. Спать все равно не будем.
Шторм гремел и надвигался с востока стеной, закрывая звезды.
— Не смотрите на восток, — посоветовал Берг Нелидовой, — страшно. Смотрите на палубу, на нас, на свои руки, вообще на простые и знакомые вещи, — будет легче. Глотайте воздух, иначе укачаетесь.
Так они сидели тесно и тихо, изредка перекидываясь словами, потом сразу вздрогнули: сквозь рев шторма доносились странные оборванные звуки. Глан пел незнакомую песню:
Уходят в море корабли,
Пылают крылья,
В огне заката крылья-паруса…
А на берег блистающею пылью
Ложится-падает вечерняя роса.
— Вот сумасшедший, — прошептал Берг, но сразу стало спокойнее; человек поет: значит, шторм не так страшен, как кажется. Глан пел тонким печальным тенором.
Ветер засвистел в снастях с нарастающей яростью, испуганные звезды скачками понеслись к горизонту. Голос Глана сорвало, унесло в ночь, и пушечным ударом на пароход обрушилась водяная гора. Шторм крепчал.
— Пойдем, смоет. — Батурин встал, качнулся и схватил Нелидову за плечо.
Ветер обрывал пуговицы на пальто, по ногам несло брызги.
В кают-компании мутно светила лампочка. Пароход валился с борта на борт, трещал и хрипел. Чемоданы с шорохом ездили, цепляясь за привинченные стулья, в умывальниках, за стенами кают, плескалась вода. Шторм трубил за наглухо завинченными иллюминаторами с космической силой.
— Ну, попали, — пробормотал Берг. — Разобьет, пожалуй, эту коробку.
— Вы боитесь моря? — спросила вскользь Нелидова.
Она сидела с ногами на красном бархатном диване. Лицо ее было измучено. Серое пальто потемнело от брызг.
— Нет, — резко ответил Берг. — Я бывал и не в таких переделках. Хоть я и еврей, но ни моря, ни воды не боюсь.
Нелидова усмехнулась. Глан дремал, сдувая со щеки назойливую муху, вздрагивал и осоловело поглядывал на тусклые лампочки.
Батурин сидел около Нелидовой. Для устойчивости он оперся локтями о колени, положил голову на ладони и, казалось, глубоко задумался. Он прислушивался к шуму шторма и думал о Вале. Он нащупал в кармане ее записку, вынул и, качаясь, теряя строчки, прочел:
«Раз я любила, но не так, совсем не так, больше дурачилась… Я спасла ему жизнь, после этого он сказал мне, что ненавидит меня, и ушел».
«Может быть, мы погибнем, — думал Батурин, и его пугала не смерть, а лишь то, что перед смертью мокрое платье прилипнет к телу и свяжет движения. — Стоит ли спрашивать, — пожалуй, бесполезно».
Но все же он спросил Берга, глядя на пол каюты:
— Берг, отец той женщины, о которой мы недавно говорили, был профессор?
— Да.
— Что он читал?
— Он был профессор-клиницист, врач.
В каюту вошел капитан. Вода капала с его плаща на пол. Он отогнул рукав, посмотрел на часы, хмуро взглянул на Нелидову, закурил и сел к столу. Все молчали.
— Четыре часа, — сказал хрипло капитан и закашлялся. — Штормяга крепчает, и барометр падает, — получается паршивая комбинация!
— Выдержим? — спросил Берг.
Капитан не ответил, бросил папиросу в полоскательницу и вышел.
— Берг, — позвал Батурин, — садитесь здесь.
Он показал на диван рядом с собой. Берг сел, привалился на бок. Слова капитана ему не понравились, начиналась тоска.
— Он ничего вам не ответил?
— На такие вопросы моряки не отвечают. — Глан открыл глаза. — Зря вы спросили. Откуда он может знать: слышите, как крушит?
— Берг, — продолжал Батурин, будто пропустил мимо ушей весь этот разговор, — может быть, утром мы будем в Новороссийске. Так? А может быть, к утру нас вообще не будет. Поэтому я и спрашиваю вас, — хотите вы знать, что случилось с той женщиной и с вашим сыном?
Берг подозрительно взглянул на Батурина и хрипло ответил:
— Что вы знаете? Если вы хотите шутить, то это гадость. Я лучше думал о вас, Батурин.
— Какие тут шутки. — Батурин поднял голову и поглядел на Берга спокойно и ласково. — Скажите сами, способны вы шутить на этом разваливающемся корабле?
Берг закурил, руки его тряслись. Он не мог ничего ответить и только помотал головой.
— Не печальтесь, Берг, — сказал Батурин, — ваш сын, ему было два года, сгорел в Ростове во время пожара в госпитале. Женщину зовут Валя. Я могу подробно вам ее описать, но это не нужно. Она была проституткой. Месяц тому назад ее убил в Бердянске китаец.
Берг отвернулся от Батурина, плечи его опустились. Он слабо махнул рукой, будто отмахиваясь от кошмара.
— Берг! — сказал Батурин жестко. — Она любила вас, Берг, до последней минуты.
У Берга вырвался странный писк. Он прислонился к спинке дивана, и было видно, с каким напряжением он сдерживает спазмы.
Батурин хотел сказать, что Валя спасла его тогда, на Неве, когда он сказал ей о ненависти, но Нелидова впилась ногтями в его руку, нагнулась вплотную к лицу и прошептала:
— Не смейте, иначе я буду кричать! Я не знаю, в чем дело, но я брошусь на вас. Что вы делаете? Вы одержимый.
— Нет, — ответил Батурин, — теперь ему будет не страшно умереть. А если мы выживем, он переболеет и выкинет к черту свое оскорбленное еврейство. Я хочу человечности! — почти крикнул он и повернулся всем корпусом к Нелидовой. — Чего вы боитесь! Раны заливают йодом, а не фруктовой водой.