– Нет, не всё. Мы вообще ничего не обсудили. – Её голосок слегка подрагивал, но я понимающе кивнул, чтобы она продолжала и не тратила моё время понапрасну. – Ты ведь знаешь, какие планы строят наши родители?
– Ты о том, что они ужас как мечтают нас поженить? Потом обзавестись очаровательными внуками?
Жаклин выбрала промолчать.
– И что? – Я нарочно удлинил свой вопрос, намекая на продолжение. – К чему ты об этом мне сейчас напоминаешь?
– Неужели ты меня совсем не любишь?
Признаюсь, этот вопрос застал меня врасплох. Я даже успел испустить короткий нервный смешок, глядя в её большие невинные глазки, которые смотрели на меня с таким блеском, словно я должен был сию же минуту растаять, очарованный ими. А я с новой волной радости вдруг вспомнил, как на меня с такими же глазками смотрела Алисия – моя первая девочка, которую я искромсал в своей комнате. Я всё-таки узнал её имя, подслушал в разговорах. Потом Патриша. А вот у Вайолет взгляд был совсем другим.
– Люблю, – сказал я, внимательно следя за тем, как это слово звучит, когда вырывается из моего горла. Как режет мне слух, как заставляет испытать странную оторопь, а потом одну лишь забаву и внутренний смех. – Я очень тебя люблю, Жаклин. Как ты могла подумать об обратном?
Конечно, она поняла сразу.
Поняла, что я говорил иронически, смеясь над ней, над её наивными девичьими грёзами о какой-то там любви, которую люди с чего-то начали переоценивать. Она, стоя передо мной с этим жалким лицом, умоляющим меня осмыслить то, что я ей говорю, казалась маленькой девочкой, которую жизнь ещё совсем ничему не научила и даже не начинала учить.
– Не издевайся надо мной, – почти шёпотом произнесла Жаклин. – Я ведь знаю тебя с самого детства. Ты не такой. Что-то или кто-то тебя изменил.
– Ты никогда меня не знала, не глупи.
– Знала, и очень хорошо. Но что с тобой случилось?
Меня её слова начинали злить, а руки чесались придушить её прямо на месте.
Преисполненный своей дикой яростью, я взглянул ей в глаза, видя в них своё собственное отражение. Жаклин похлопала своими длинными ресницами и отошла на пару шагов назад.
Она меня боится.
Какое же немыслимое блаженство – питаться чьим-то страхом. Смотреть, как чьи-то глаза смотрят на тебя с осторожностью, как на дикого озлобленного зверя, готового разорвать жертву в клочья. Смотреть, как чьи-то ноги автоматически тянутся в какое-нибудь другое место, в любое другое место подальше от тебя.
– Уезжай обратно к папочке, – сказал я, наклонившись к её уху и подправив её выбившийся локон волос. – Ты мне мешаешь.
– А что же будет теперь? С нами.
– Может, поженимся в будущем. А сейчас мне пока вообще не до тебя. Возвращайся домой.
В прелестных голубых глазках быстро собрались слёзы, а губы задрожали. Она начала выглядеть ещё более по-детски, чем пару минут назад. Потом посмотрела вперёд, сделала глубокий вдох, отчего её грудь приподнялась, и покинула беседку.
Сколько раз я видел, как люди успокаивают и поддерживают других людей. Как таскаются, сюсюкаются и изображают крайнюю озабоченность состоянием своего друга или подруги. И каждый раз мне было противно на это смотреть. Особенно забавно, когда кто-то пытается тебя утешить, а ты у себя внутри смеёшься звонким хохотом.
Несмотря на слегка подпорченное неожиданным визитом Жаклин настроение, я всё же сумел выйти из беседки и взглянул на свой дом. Он словно пел мне какую-то навязчивую колыбельную, из-за которой в голове вспыхивали кроваво-бархатные произведения искусства. Успокоения в душе я так и не получил после последней попытки его заполучить.
Мне очень нужна новая кровь, а рядом нет никого из подходивших бы на эту роль кандидаток. Чёрт возьми.
– Мистер Максвон, ваша мать хочет с вами поговорить, – появился голос за моей спиной. – Она ожидает вас в гостиной.
Ещё бы. Где эта старая сука ещё может находиться в доме?
Больше всего мне сейчас не хотелось заходить в дом, проследовать в гостиную, встретить взгляд матери и выслушивать всё, что будет вылезать из её поганого рта, но это требовалось по одной очень важной причине: я должен быть идеальным сынишкой, лучшим мальчиком, которого все любят. Я всю жизнь играю эту роль блистательно и никогда не сойду с этой тропы.
Так что я поправил свою рубашку, волосы и двинулся к дому. Прохладу летней предвечерней свежести быстро заменило тяжёлое тепло, как только я оказался в прихожей, снял ботинки и вошёл глубже. В вестибюле сидело, прохлаждаясь, несколько девочек, и при виде меня все они резко вскочили с дивана. Их губы выдавали много извинений, но мне было совсем не до них, так что я лишь махнул рукой и проигнорировал их безалаберность, чего точно не сделала бы моя мать.
И вот, сама она как раз уже действительно в гостиной и сидела. На том же месте, за длинным столом, накрытым даже больше, чем подразумевало бы целую толпу собирающихся трапезничать людей. Она заметила меня, едва я вошёл, и своей костлявой рукой указала на противоположное себе место. Я сел на стул, скрепил руки в замок и приготовился внимательно слушать её. Хотя внимательность была искусственно воссоздана лишь для неё.
– Тони, милый, – начала она точно так же, как и начинала большую часть своих бесед со мной, – что это было?
– Ты о чём? – улыбнулся я и притянул ближе к себе мраморное блюдце, заполненное конфетами.
– Ты прекрасно понимаешь, о чём я, Тони. Что с тобой в последнее время происходит? Ты словно… словно живёшь в каком-то другом мире.
Мой палец, схвативший конфету, сам разжался, и сладость громко упала на стол. Это могло бы выдать моё удивление и настороженность, так что я быстро взял себя в руки, чтобы не позволить этому случиться. Ненавижу беспорядок и неумение контролировать собой же.
– Много работы, – коротко пояснил я. – Наверное, всё из-за неё. Я читаю сотни электронных писем, которые мне присылают секретари в нашем офисе. Голова забита многим мусором. Всё в порядке. Не беспокойся, мам.
Я думал, этого вполне хватит, чтобы отмести от себя любое желание продолжать разговор, но мама была настроена прямо противоположно. Она сжимала губы в тонкую линию, нервно теребила обручальное кольцо на безымянном пальце, и я даже заметил, как у неё дёргается правая нога под столом. Она была очень напряжена и взвинчена. Давно мне не выпадало возможности понаблюдать за подобным её состоянием.
Обычно мама всегда была сдержанна. Настолько, что я порой считал, что моё умение контролировать свои эмоции и выдавать ровно те, которые нужно показывать окружающим, я унаследовал от неё. Но сейчас, сидя в полупустой гостиной, за накрытым столом, где пока единственным звуком являлось тиканье часов на стене, я видел, что ошибался.
– Нет, Тони, это не совсем так. – Она прижалась спиной к спинке стула, сложила руки на груди и принялась внимательно глядеть мне в лицо. А я смотрел на неё в ответ и не мог понять, от чего мне так противен её взгляд. – Может быть, ты вспомнил что-то?
– О чём ты?
– Воспоминания… Ничего подобного тебе не приходилось в последнее время не… Боже, Господи, я не знаю, что должна говорить. И твой отец постоянно на меня давит.
Я нахмурился, и это мимолётное движение было вполне искренним.
– Может, пояснишь, что ты хочешь мне сказать? – спросил я, хоть и не был уверен, что мне действительно интересно узнать.
Она хочет сказать о том же, о чём я подумал?
Надежда.
надежда
надежда вспыхнула в сердце ярким пламенем…
Моя мать лишь прочистила горло, вернулась в исходное положение, перестала теребить кольцо, а ногой стучать по полу, и стала обычной самой собой. Резко, но одновременно с этим и плавно, если такое, конечно, вообще возможно.
Мне пришлось наблюдать за непривычной картиной прямо перед собой, и я от этого, мягко говоря, вообще не был в восторге. Мне захотелось встать и с шумом покинуть чёртову гостиную, но я сумел справиться с подступившими эмоциями.
– Ладно. Может и не нужно. – Она говорила это скорее себе, а не мне, потому что голос был едва слышным. Даже тиканье часов казалось намного громче.
Я вдруг начал подозревать, что мама может быть психически не здорова. Может даже какая-нибудь шизофрения в лёгкой форме? Было бы забавно. Я с радостью спустился бы в вестибюль, нашёл номер семейного врача и попросил его приехать по срочному вызову. А после того, как возле ворот показался бы мужчина в белых одеждах, я с такой же радостью проводил бы его в гостиную, где сидит мама. Дальше последовал бы успокаивающий укол, носилки, вой сирены скорой помощи и абсолютное успокоение от того, что теперь нет в моём доме человека, который вызывает во мне желание кричать во всё горло и ломать всё вокруг.
– Ты уверена, что всё в порядке? – спросил я, и вместо меня заговорил уже тот самый «идеальный сынишка», отличающийся своей заботой. – Может, ты приболела? Принести таблетку?
– Нет, Тони. Всё хорошо. Я просто слишком много думаю о вас с Жаклин.
Только я забыл об этой девочке, как она вновь вломилась в мою жизнь.
– Она уже ушла? – спросила мама. – Вы поговорили?
– Да, поговорили.
– Когда ты собираешься сделать ей предложение?
– Разве это так срочно?
– Вы знакомы с Жаклин практически с младенчества. Кто как не она годится тебе в спутницы? Неужели тебе нравится кто-нибудь из тех девиц, каких ты без конца тащишь к себе в кровать?
– Ты ведь прекрасно знаешь, мам, что это только моё дело – кого куда тащить. Пожалуйста, не нужно устраивать на этот счёт спектаклей.
Она наклонила голову набок, слегка сузила глаза, будто пытаясь прочитать на моём лице ответ на её вопрос. А потом мама произнесла:
– Не говори мне, что положил глаз на свою новую служанку.
Я понял, что она говорит об Анике, поэтому сразу же её и исправил:
– Она не служанка, а личная помощница. И если даже я положил на неё глаз, я могу себе это позволить. Я ведь пошёл на уступки: согласился жениться на Жаклин по вашей с отцом воле. Будь добра, теперь и ты пойди на уступки и прекрати копаться в моей личной жизни.