Я села на кровать, тогда как Энтони уселся на стул, притянув его к себе так, что теперь сидел прямо передо мной, а наши лица были почти на одном уровне.
– В ресторане я заметил, что ты что-то писала в какой-то тетради, – признался он, заполняя бокал. – Можно узнать, что это?
Заволновавшись, я еле нашла ответ:
– Мои… личные переживания.
Не стоит уточнять о том, что пишу я по советам своего доктора.
Энтони кивнул, но больше будто и не собирался на меня давить и вытягивать продолжение. Он протянул мне бокал, и я приняла с его рук прохладный напиток. Принюхалась, ощутила приятный сладковатый аромат в ноздрях и улыбнулась.
– Пахнет очень вкусно, – сказала я. – А что это?
– Сангрия. Испанский напиток на основе фруктов и вина.
Энтони сразу сделал пару глотков, но я не осмелилась поступить также. За всю свою жизнь мне доводилось пробовать алкогольные напитки лишь пару раз, и я совсем не питала к ним любви из-за маминой проблемы и постоянных похождений Джудит, и после озвученного «вино», всё желание, несмотря на вкусный аромат, попробовать тут же пропало.
– Там совсем немного вина, – осведомил меня он, когда заметил, как придирчиво и с некой неприязнью я смотрела на бокал. – Он в большинстве своём состоит из кусочков фруктов, ягод и газированной воды. Никто не просит тебя напиваться.
Почему-то его взгляд снова подарил мне лёгкость, уверенность и стеснил неодобрение, которое вот-вот взбушевало бы в моей душе. Я вернула взгляд на бокал и уже не испытывала никаких сомнений.
Я сделала один глоток, чтобы продегустировать напиток. Он был прохладным, по вкусу больше напомнил фруктово-ягодный сок с добавкой какой-нибудь газировки и лёгкой кислинки, очень вкусный и приятный на языке, совсем не напоминающий горький и противный алкоголь. Мне безусловно понравилось, так что я сделала ещё несколько глотков, чем очень порадовала Энтони.
– Вкусно? – спросил он, словно наслаждаясь моим питьём. – Вижу, ты оценила сангрию по достоинству.
– Очень неплохо, – честно ответила я, улыбаясь. – Совсем не то, что я ожидала.
– А тебе просто нужно было довериться моему вкусу без всех этих препираний с самого начала.
Я издала короткий смешок на его шутливый тон, смаковала послевкусие после охлаждающего напитка, который даже, несмотря на прохладную погоду снаружи, оказался очень уместным. Может, потому что он охладил моё горящее в груди сердце и остудил исходящую от кожи жару, ведь рядом с Энтони Максвоном, как казалось, нельзя испытывать ничего другого.
Он смотрел на меня пронзительно, будто проникая в самые глубокие части моей души, будто читая меня как открытую книгу. Его ледяные глаза изучали мои с особым интересом, и в холоде неожиданно вспыхнул огонь, как посреди зимнего заснеженного леса кто-то зажёг костёр. Энтони вдруг встал вместе с бокалом, пока я продолжала сидеть. Он подошёл ближе, стоял передо мной, глядя на меня сверху вниз, и я почувствовала себя самым маленьким существом на планете.
Но мне нравилось.
Нравилось, когда он спросил, можно ли ему меня поцеловать, а я почему-то просто кивнула, борясь с судорожным дыханием и доверившись ему на все сто процентов.
Нравилось, когда он осторожно наклонился ко мне.
Нравилось, когда он отпил немного из прохладного вина, но не стал его глотать.
Нравилось даже тогда, когда его губы вдруг дотронулись до моих, а приятный кисло-сладкий напиток сначала проник мне в рот, а затем пополз по моей шее вниз, щекоча кожу. Чуть позже я ощутила его язык, встретившийся с моим.
По всему телу пронёсся мощный разряд тока, который вместо того, чтобы привести меня в чувство и дёрнуть в сторону, наоборот усилил то спокойствие и блаженство, которые успели овладеть моим телом в эти минуты.
Его лицо было прямо передо мной, – гордое, уверенное и совершенное, слишком идеальное для этого мира. Такое же идеальное, каким было его поведение, его манера речи, его внутреннее «я». Он даже сидел красиво, совсем не сутулясь, решительно, стойко, элегантно. Никто, кто мог бы видеть его вживую, не смог бы назвать его простаком, даже совсем не зная о его семье и жизни в целом. Каждый бы заявил с полной уверенностью: «Есть в этом юноше что-то аристократичное и благородное».
Моя голова постепенно накрывалась дымком, опьяняющим все мои чувства. Лёгкое головокружение заставило меня несколько раз моргнуть. Я посчитала, что это действие вина и неожиданный влажный поцелуй на мой организм.
– Всё в порядке? – заботливо спросил Энтони, заметив моё странное состояние.
Я сглотнула, ощутив в горле лёгкую сухость, поморгала ещё несколько раз, чтобы избавиться от тонкой плёнки помутнения, застилающей мне глаза. Кожа покрылась мурашками, похолодела, а горячая кровь будто прилила к одной единственной точке – к голове.
– Что-то мне не хорошо… – смогла лишь выдавить из себя я.
Энтони обеспокоенно отодвинул стул в сторону, отложив свой бокал на столик, сел на корточки перед моими ногами и принялся трогать лоб тыльной стороной своей ладони.
– У тебя жар, – сказал он, и в его глазах показалось ещё больше тревоги и волнения.
Его лицо превратилось в сплошное светло-бежевое полотно, размывшись настолько, словно я глядела на него сквозь мутное стекло. Я нахмурилась, попытавшись его разглядеть, но осознав, что все мои попытки оказались тщетными, расслабилась. Слабость заполнила каждую клеточку моего тела, и я уже не могла ни пошевелиться, ни встать, ни даже предпринять хоть какие-то попытки это сделать.
И это стало последним, прежде чем мир сделал неожиданный круг вокруг меня как быстро вращающаяся карусель, затем взлетел куда-то вверх, а я упала на пол, успев увидеть одну глубокую тьму, накрывшую мне глаза вместо век.
ГЛАВА 27
СОЦИОПАТ
ЕДВА ЕЁ ТЕЛО коснулось пола, я снял свою «маску», выпрямился и воодушевлённо осмотрел бокал, который она уронила. Красная жидкость, очень похожая на сладостную кровь, вытекла на пол, впиталась в ковёр, источая кисловатый аромат. В воздухе совсем не было запаха того снотворного, которое я подсыпал ей в напиток, и единственным доказательством совершённого являлось её тельце, валявшееся на полу пред моими ногами.
Я был очень собой доволен: мне настолько ловко удавалось отливать часть сангрии из своего бокала прямо в горшок с растением, находящийся позади меня, что Аника совершенно ничего не заметила. Догадываюсь, что именно мои многозначительные взгляды в её сторону отупили её прелестную головку. Но вот теперь и результат этой отчаянной симпатии к моей персоне. Ещё одно доказательство того, что любовь и влюблённость – нечто паршивое, притупляющее разум и то, что не следовало бы так романтизировать и яро выдвигать в массы как их приверженцы.
Я всё ещё чувствовал вкус губ Аники на своём языке и ухмыльнулся проскочившим воспоминаниям. Пожалуй, это самый быстрый ритуал по обольщению, который когда-либо был в моей жизни.
Взяв Анику на руки, я бросил её на кровать. Её юбка чуть задралась, сильнее обнажив аккуратные ножки и мягкие изгибы бёдер, но бежевый свитер прикрывал всё, что было бы желанно увидеть любому мужчине. Я коснулся нежной тонкой шеи. Мне потребовалось бы меньше пяти секунд, чтобы сжать руку и сломать ей позвоночник. Мои пальцы скользили по бархатной коже, которая приятно пахла, задели её цепочку и волосы, столь мягкие, что и шёлк.
Затем я запустил руку под её кофту и коснулся живота. Меня удивило то, что я ощутил.
Нахмурившись, я приподнял кофту. Длинные шрамы лежали на её коже, словно рисунки.
Это было похоже на следы от лезвия ножа. Словно что-то или кто-то пытался истерзать её.
Я убрал руки. Мне хотелось понять, что она от меня утаивала. Что писала и зачем это прятала?
Выйдя из своей комнаты, я добрался до её спальни и без труда обнаружил лежащую на столе тетрадь. Ту самую, в твёрдом переплёте. Схватив её, вернулся к себе и закрыл плотно двери.
– И что это, интересно узнать? – сказал я вслух, открывая, как оказалось, дневник для записей.
Сперва я пролистнул до самой последней исписанной страницы и, пробежавшись по тексту, понял, что именно она писала в ресторане. О своих чувствах ко мне. А может, эти записи были сделаны позже.
Ухмыльнувшись её робким признаниям в любви, я перелистнул до самых первых страниц – до её прошлого. Дата: восемь лет назад. Почерк детский и неуверенный. Моментами слова обрывались, будто Аника писала их, долго размышляя над каждым словом.
Я начал читать.
Что ж это моя первая запись в тебе.
Доктор Дэрби сказала мне писать. Всё о чём я думаю. Неважно что именно. Просто всё что в голову придёт.
Мама говорит что это поможет мне. Так что я начинаю делать как они сказали. Мне очень нужна помощь.
Папа слёг в больницу. Говорят у него сломано два ребра. И ещё что-то но я в этом не разбираюсь. Да и мне не говорят.
Всё что я делаю это сижу в своей комнате. Я не хочу из неё выходить потому что боюсь что они вернутся за мной.
Их было четверо. И эти лица до сих пор у меня перед глазами хотя я и старалась их отогнать. Это ужасно.
Нахмурившись, я пролистнул страницу, чтобы добраться до следующей записи, другого дня. Эта запись куда короче.
Мне пока не запрещали чего-то писать или не писать в общем я не знаю можно ли мне упоминать их здесь. Надо будет поинтересоваться об этом у доктора Дэрби.
Но кажется это нежелательно.
Я должна писать всё чтобы забыть их а не упоминать и вспоминать.
Я с интересом продолжил чтение следующей записи.
Мне иногда отвратительно моё тело. Я могу поделиться этим только с тобой потому что родителей рядом не бывает. Они убиваются и проводят много времени у полиции. А полиция говорит что я сама виновата.
Может быть это правда. Может быть я виновата сама.
Понятия не имея, о чём я читаю, я не мог никак побороть своё любопытство, всё дальше и дальше пробегая глазами по исписанным страницам.