Сегодня меня позвали в участок и сказали что я должна опознать их. Мне представили несколько мужчин. Ни одного из них я не узнала. Тех кто сделал это со мной там не было. Поэтому я как глупышка зарыдала, и меня тут же увезли оттуда.
Из приоткрытого окна донеслись голоса. Я прикрыл дневник и подошёл к окну ближе, выглядывая наружу. Моя принаряженная в свой любимый строгий костюм мать уверенно шла к дому, получая приветствия со всех сторон.
И всё же она приехала.
Сегодня всё наконец закончится.
Я вернул взгляд на лежащую Анику, затем на её дневник. Предпочту дочитать чуть позже. Когда она очнётся.
Я схватил накинутый на спинку стула галстук и принялся привязывать ей руки к кровати. Узел был достаточно крепок, чтобы она, применяя свои мизерные силы, не сумела бы вырваться. А если бы и сумела, двери её удержат.
– С тобой я разберусь позже, милая, – прошептал я ей в ухо, словно она могла услышать, поцеловал в щёку и добавил: – Дождись меня.
Я вышел из своей комнаты, заперев дверь на замок.
С почти победным салютом в собственной голове спустился вниз, на ходу приглаживая рукой свою рубашку, проводя рукой по взъерошенным светлым волосам и с наслаждением репетируя то, что вот-вот произойдёт.
Но тут я остановился, когда заметил Бруно Эррана, уверенно и будто целенаправленно куда-то шагающего прямо передо мной.
– Что ты здесь делаешь? – Мой голос звучал громко и раздражённо. – Я ведь уволил тебя.
– Да, прекрасно это помню, мистер Максвон, – в свою очередь ответил он. – Мне нужно кое-что сказать Анике, а потом я сразу уйду. Не знаете, где она?
Мне не пришлось отвечать словами. На лице расползлась ухмылка, а из глаз посыпались искорки. По крайней мере, именно это я на себе и ощущал после заданного вопроса.
– Скажи мне, что ты хотел ей поведать, а я, так уж и быть, передам, – сказал я.
– Нет, мне хотелось бы поговорить с ней лично. Так где она?
Почувствовав, как мой план, сложившийся в голове, оказался под угрозой, я решил больше не церемониться и выдал:
– Там же, где сейчас окажешься ты, если не захлопнешь свой поганый рот, сопляк.
Лицо Эррана, до этого непринуждённое, даже слегка весёлое, тут же сменилось, будто он достал одну из тех моих масок, которые я ловко надевал при необходимости. И даже тон его голоса стал другим, когда он спросил:
– Что ты с ней сделал?
Только я прошёл мимо него, как он снова обратился ко мне:
– Что ты, мать твою, сделал с ней?
– Если бы я посчитал нужным разъяснять об этом тебе, я бы непременно этим сейчас и занялся. А сейчас извини, меня ждут.
Он продолжил что-то говорить за моей спиной, по-моему, даже угрозы успели прозвучать, но мне было абсолютно плевать на все возможные последствия. Я видел перед собой цель и не мог позволить себе упустить возможность воспользоваться ею.
Всё, что я сделал следом – сообщил охране, что внутри посторонний. Пусть они уберут его из дома и больше не впускают.
– Пойдёшь со мной, – сказал я, схватив за локоть проходившую мимо горничную. – Постоишь в гостиной во время трапезы.
Она, как и следовало ожидать, не стала пререкаться или задавать лишние вопросы; просто смиренно поплелась за мной, найдя в качестве ответа лишь короткий кивок головой.
Моя мать уже сидела в гостиной, когда я открыл двери.
– Тони, милый, – сходу начала она, улыбаясь во все зубы. Морщины в уголках глаз стали ещё заметнее, чем были. – С чего это вдруг ты решил позвать меня? Что-то случилось?
– Нет, мам. – Улыбнулся и я. В общем-то за свою осознанную жизнь я успел понять всю силу этого дурацкого выражения лица, этой идиотской, приправленной сахаром, мимики. Лёгкая, непринуждённая улыбка, аккуратно касающаяся губ – поистине один из сильнейших инструментов в стремлении управлять людьми. – Почему я не могу пригласить свою любимую маму на совместный обед просто так?
Я подошёл к ней и поцеловал её в щёку, – так часто поступают хорошие сыновья, вот и я таковым и хотел казаться. По крайней мере, в эти счастливые минуты.
– Что ж, мы просто пообедаем вместе? – спросила она, садясь за длинный стол.
– Нет, я и отца пригласил. – Я вытащил из-под стола стул и сел на противоположной матери стороне, во главе стола. – Хочу сделать вам некий сюрприз. Что-то вроде подарка. Вы этого так заслуживаете. Почему-то потребовалось больше десяти лет, чтобы я это осознал.
– Ну что ты, милый… Ты сам – уже наш подарок.
Меня едва не вырвало от того, какими глазами она на меня смотрела. Совсем не такими, какими я бы хотел их перед собой сейчас видеть. Мне желалось видеть в них страх и ужас.
– Я, кстати, приобрёл бутылочку Cristal Vinotheque Rose, – произнёс я и взглянул на мать, чтобы увидеть её реакцию. – Я ведь знаю, как сильно ты любишь это шампанское.
Мне не пришлось изъявлять желанием получить эту бутылку вслух; горничная, которую я притащил за собой, уже давно натренированная к подобным вещам, сама мигом выскочила из гостиной, чтобы направиться на кухню.
– Тони, сынок, – продолжала мать, – и всё же… какой повод? Внезапные сюрпризы на тебя не похожи.
– Всё бывает в первый раз, мама, – ответил я и сложил руки домиком у своего лица.
Шампанское принесли спустя лишь пару минут. Горничная подлила немного из уже открытой бутылки сперва в бокал матери, затем и в мой. Я с удовольствием принялся смотреть на то, как одобрительно засияла мать.
– Принеси того, что я заказал, – сообщил я горничной. – На кухне знают.
И она снова исчезла из гостиной, оставив бутылку на столе.
– Прежде чем появится отец, – начал я, беря в руку бокал для пущей убедительности, но не собираясь пить, – хочу задать тебе один вопрос. Потому что это важно.
Моя мать уже взяла в руку свою порцию напитка и хлебнула достаточно много, чтобы вызвать у меня довольство и истинное удовлетворение. Правда, удовлетворение пока заполнило чашу лишь наполовину.
– Да? Какой же? – Она отложила бокал и переключила всё своё внимание на меня.
– Что произошло в детстве?
Я нарочно произнёс это, выделяя каждое словечко отдельно, делая акцент на каждой букве, чтобы смысл вопроса не затерялся в чертогах разума. Чтобы то, что я только что сказал, уже заранее дало поводы для беспокойства матери.
Она как раз-таки сперва сделала вид, что не поняла.
Сорвав глубокие размышления матери, нам принесли обед – две тарелки, на которых лежало по два аппетитных стейка с кровью и овощами гриль на гарнир. Обычно мы трапезничали чем-то подобным только по вечерам в качестве ужина, но сегодня я решил сделать исключение.
– Ты свободна, – повелел я, и горничная тут же ушла, пожелав нам приятного аппетита.
А вот моя мать совсем не притронулась к еде, даже не пошевелилась.
– О чём ты, Тони? – спросила она.
– О моём детстве. Что произошло, когда мне было тринадцать?
Мне показалось, что ей стало дурно. Будто её сомкнул в своих чудовищных лапах истинный и всеобъемлющий страх. Вся её природная выдержка и сдержанность тут же треснули, а потом разлетелись по кусочкам.
Я увеличил напор взгляда, каким на неё смотрел. Между нами было достаточно большое расстояние, но она не могла отвернуться и всё глядела в мои глаза, пока я отчётливо читал выделяемый в её глазах ужас.
А потом случилось нечто ещё более привлекательное: моя мать схватилась за горло. Она остолбенела на месте, потрогала свою шею, словно пытаясь что-то нащупать. Осторожно перевела внимание на бокал и, вероятно, уже догадалась, в чём дело, или же была очень близка к этому. Но затем моя мать резко подняла голову, вцепившись в меня взглядом, полным неимоверного, но такого сладостного отчаяния.
– Что ты… – прошептала она. – Что ты сдел…
Договорить эта старая сука не успела: из её поганого рта тут же брызнула кровь.
И впервые я позволил себе вспомнить всё.
Вот так спонтанно в голове всё разом прокрутилось. Словно давно омертвевшие черви, сначала воспоминания закопошились в моих мозгах и ожившими мертвецами поползли вверх. Я вспомнил себя в двенадцать. Столько лет я старался хранить воспоминания в самых глубоких шкафчиках памяти, не давать себе даже повода их вытащить. Желал сжечь, чтобы остался один пепел, а затем и их унёс бы ветер.
Но вот, я сидел перед своей умирающей матерью, чувствовал, как густела моя кровь, как каждая клетка меня переполнялась до самых краёв умиротворением, тишиной, угомоном, как искренне улыбаться теперь стало не сложно.
Как в мою жизнь возвращался смысл.
– Тони, прости, – прохрипела сука, а весь её подбородок до самой шеи был перепачкан кровью, которая в больших количествах не переставала хлыстать из рта как в лучших традициях фильмов Тарантино. – Я не хотела так поступать с тобой… Я не знаю, что… Тони, что ты сделал…
– Как забавно, что ты начала извиняться только перед лицом смерти. Как трусливо и унизительно.
– Тони! – закричала она.
– Что произошло в детстве? – снова спросил я и наслаждался каждым брызгом крови на до этого идеально чистый стол.
Теперь прежняя тишина спряталась где-то в уголке, и на смену явились хрипы и бульканье, заполнившие гостиную до самого потолка. Правда, ответа так и не последовало. Да мне и не нужно было. Это был риторический вопрос. Он был задан лишь для того, чтобы она вспомнила в деталях всё, из-за чего и заслужила эту смерть.
Она блевала кровью до тех пор, пока вместе с ней из желудка не полился желудочный сок с остатками соляной кислоты, которую я так заботливо подмешал в бутылку шампанского и которая, в прочем, и вызвала эту усладу для моих глаз. Блевала, пока глаза не закатились вверх, а тело не начало судорожно дёргаться.
И вот, хрипы прекратились.
Мёртвая мамаша упала лицом прямо в горячий жареный стейк, а её кровь полилась поверх мяса как грёбаный соус.
Вот и у меня вдруг появился аппетит, с которым я взял в правую руку нож, а в левую вилку, и принялся уплетать своё блюдо, поглядывая на труп перед собой. Я жевал крупные куски мяса, постанывал от удовольствия, смеялся, опрокидывал голову вверх, благодаря боженьку за сегодняшний подарок. Как безумец. О да, я был безумен.