37//4
— На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас уповаю. — Формула молитв и псалмов, например: «Бог мой, на которого я уповаю», «Господь — упование мое» [псалом 90]; «Все упование мое на Тя возлагаю» [Кондак Богородице, Молитвослов, 53]; «Уповахом на Тя» [Славословие великое, Молитвослов, 74].
37//5
…Не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ. — Ср.: «Городничий: Чин такой, что еще можно и постоять» [Гоголь, Ревизор].
37//6
Весь день потом фигура отца Федора мелькала во всех концах дачи. То выбегала она из тени криптомерии, то возникала она в мандариновой роще, то перелетала через черный двор и, трепеща, уносилась к Ботаническому саду… В наступившей тьме время от времени раздавался голос отца Федора. — Сто тридцать восемь! — кричал он откуда-то с неба. — Один из прецедентов этого густо литературного пассажа находим в комедии Козьмы Пруткова «Любовь и Силин», где действие развертывается в усадьбе помещика Силина, а на дальнем фоне все время мелькает фигура «немой, но сладострастной» вдовы-генеральши Кислозвездовой. Делая персонажам на сцене различные знаки («Она мне сейчас показала [избирательный] шар…») и явно чего-то добиваясь, она в конце концов похищает желаемое — дона Алонзо-Мерзавеца («Кислозвездова показывается с ношею в горах» — гласит одна из последних ремарок). Другая, более отдаленная ассоциация тянется от о. Федора к пушкинскому утопленнику: И до утра все стучались / Под окном и у ворот...
37//7
Послышались шорох потревоженных бамбуков, тихий стон и удаляющиеся шаги. Потом все смолкло. — Мотивы из описаний природы в русской литературе. Ср., например: «Часа через два, когда все на пристани умолкло…» [Лермонтов, Тамань]; «…Прибрежный тростник слабо зашуршит, поколебленный набежавшей волной» и далее: «…все совершенно затихло кругом…» [Тургенев, Бежин луг]; «.. все весело зашумит… но вот уж он [ветерок] опять замер, и все опять стихло» [Касьян с Красивой Мечи]; «Все замолкло кругом» [Затишье, гл. 2]; «Потом затихло…» [Чехов, Случай из практики].
37//8
— Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги! — Перифразы из Нового Завета. Ср.: «Пасите Божие стадо… не для гнусной корысти, но из усердия» [I Петр. 5.2]; «Мы… ни от кого не искали корысти» [II Кор. 7.2]; «…фарисей ради…», «…скверного ради прибытка…» [Ин. 12.42; Тит. 1.11]; «Да сотворю волю пославшего Мя и совершу дело Его» [Ин. 4.34]; «Не ищу воли Моея, но воли пославшего Мя Отца» [Ин. 5.30] и мн. др. «Токмо» — архаичная форма, характерная для языка духовных лиц.
37//9
Под полою у него за витой шнурок был заткнут топорик. — Ср. топор в петле под пальто у Раскольникова. О других связях о. Федора с Достоевским см. ДС 20//4; о других отголосках данной сцены из Достоевского см. ДС 23//10.
37//10
От Батума до Синопа стоял великий шум… За тишиной Босфора и Дарданелл гремело Средиземное море. За Гибралтарским проливом бился о Европу Атлантический океан… [весь абзац]. — Панорама с «унанимистским» уклоном [другие подобные обозрения см. в ДС 4//3; ДС 16//2; ЗТ 4//1; ЗТ 14//9]. Пассажем аналогичного типа открывается роман Р. Музиля «Человек без свойств»: «Над Атлантикой была область низкого атмосферного давления… Изотермы и изотеры делали свое дело… Автомобили вышмыгивали из узких, глубоких улиц на отмели светлых площадей. Пешеходы тянулись темными мглистыми потоками… Сотни звуков сливались в могучий гул…» и т. п. (перевод С. Апта).
37//11
Отец Федор миновал турецкий базар, на котором ему идеальным шепотом советовали купить пудру Коти, шелковые чулки и необандероленный сухумский табак… — Необандероленный — беспошлинный: «Бандероль — ярлычок, которым оклеивается каждая связка вещей, подлежащих платежу пошлины» [Словарь русского языка. Составлен 2-м отделением Академии наук. СПБ-Петроград-Ленинград, 1895–1930. Т. 1 (1895)].
Об уличной торговле настоящей или поддельной контрабандой сообщает П. Марион: «Довольно хорошо одетая женщина идет по улице. Смеркается. Ее нагоняет мужчина и говорит опасливым шопотом: «Гражданка, хотите шелковые чулки, только что из-за границы? Берите, я их приобрел у контрабандистов. Восемь рублей пара». Из-за границы — магическое слово! Шелковые чулки! — небывалое и желанное сокровище в СССР…» [Marion, Deux Russies, 123]. То же в очерке М. Кольцова: «Настоящие парижские, с парохода контрабанда» [Невский проспект, Избр. произведения, т. 1]. Само собой разумеется, что многие из «контрабандных товаров» были местного происхождения [см. ДС 7//4].
Шелковые чулки — едва ли не самый малодоступный и преступный объект потребительских желаний в 20-е гг. Страсти вокруг шелковых чулок, осуждаемых советскими ортодоксами как символ буржуазного разложения, многократно отражены в прозе, пьесах, очерках 1926–1930. Ср. хотя бы такие вещи, как «Средний проспект» М. Слонимского, «Товарищ Кисляков» П. Романова или, уже в послесталинскую эпоху, воспоминания двух стариков: «—Ты помнишь Таню?.. Доктор она потом была. В войну убило… Помнишь, я говорю, как ее судили за то, что на вечер «Памяти Девятого Января» в шелковых чулках пришла?» [В. Розов, Традиционный сбор (1966)].
О Батуме (место действия данной главы ДС) как центре провоза западных товаров пишут очеркисты: «Он ей в ноябре из Батума полдюжины шелковых чулок привез… телесного цвета, с двойной пяткой, настоящий заграничный фильдиперс…» [В. Катаев, Внутренняя секреция (1926); Дм. Стонов, Брага, КН 24.1926]. О незаконной торговле там же «прессованной пудрой Коти» упоминают В. Лидин [Отступник, НМ 08.1927: 130] и В. Луговской: Вот так проползают на козьем пути / Манчестерский джемпер и пудра Коти [Хуло (1927)]. Пудра и чулки, видимо, образовывали особо устойчивую, соблазнительную пару: те же два предмета сердито называет партиец, едущий в загранкомандировку, в ответ на просьбы знакомых привезти им различные вещи: «Я член партии, а не поставщик шелковых чулок и пудры Коти!» [А. Архангельский, Маленькое одолжение, Ог 21.08.27]. О хитростях контрабандистов и бдительности таможенников нередко рассказывала популярная пресса [например: Контрабанда, КП 50.1928].
Законно приобретать заграничную косметику, духи, мыло и другие предметы шика можно было на таможенных аукционах невыкупленных и конфискованных вещей. Об одном таком аукционе, в московской таможне на Каланчевской площади, свидетельствует современный очеркист: «О власть пудры, ты еще безбрежна, даже в советской стране. Но для кого? Присмотритесь к этим покупательницам заграничного счастья: актрисенки. Жены купцов, спекулянтов, женщин свободных, иной раз даже слишком свободных профессий, быть может, есть и жены советских служащих…» [Д. Маллори, Предметы роскоши и их любители, Ог 26.12.26; см. также очерк П. Погодина в ДС 22//8].
38. Под облаками
38//1
Что же касается Терека, то протекал он мимо «Трека», за вход в который деньги взимал город без помощи Остапа. — Трек — название городского парка во Владикавказе.
38//2
Опять идти! На этот раз в Тифлис, на этот раз по красивейшей в мире дороге. — Пешее путешествие двух люмпен-пролетариев в Тифлис по Военно-Грузинской дороге через Дарьяльское ущелье описано в рассказе молодого М. Горького «Мой спутник». Места и объекты, на фоне которых развертывается действие этой главы, — Терек, Дарьял, замок Тамары — в массовой культуре начала XX века и советских лет обязательные приметы кавказской экзотики, многократно воспроизводимые в очерках и стихах, в журналистике, фотографии и рекламе, в названиях пивных («Замок Тамары»), в оформлении ресторанных залов («Яр» в Москве) и т. д. [Гумилевский, Собачий переулок, 213; Маяковский, Тамара и Демон; Луговской, Дорога Дарьяла; Б. Тенин, Фургон комедианта, 30–31 и мн. др.].
В 20-е гг. вся эта обойма достопримечательностей усердно посещается отдыхающими. Почти все элементы и штампы кавказских глав ДС мы встречаем в сатирическом «Путеводителе по курортам» Э. Кроткого: «В Тифлисе обязательно взобраться с помощью фуникулера на гору Давида; Военно-Грузинская дорога знаменита расположенными на горных крутизнах развалинами старинной башни. Царица Тамара. «Кавказ подо мною» Пушкина. Сплошь исписанные стихами «утесистые громады»» и т. д. [Бу 21.1927]. См. ниже, примечания 5,11,15,17.
38//3
Пейзаж становился все мрачнее, а надписи на скалах многочисленнее… — …Чуть повыше облака и несколько ниже орла! Надпись: «Коля и Мика, июль 1914»… Каждая буква величиною в метр… Где вы сейчас, Коля и Мика? — Надписи (граффити) на скалах Военно-Грузинской дороги и других туристических мест были богатой темой как дореволюционной, так и советской юмористики и неизменно цитируются в умиленном тоне. «За Крестовым перевалом… вся придорожная сторона горы испещрена увековеченными на ней фамилиями туристов… Вон над самой пропастью… мелькают разные «Манечки», «Шурочки»… и вдруг умиливший мою душу корявый, с лихими выкрутасами «Пыфнутьев с симейством». Милый, милый Пыфнутьев!..» [Тэффи, Горы]. В. Маяковский посвящает наскальным надписям стихи «Канцелярские привычки», с которыми пассаж в ДС имеет текстуальные параллели: Превыше орлиных зон // Просто и мило: / Исак // Лебензон (1926). Шутки юмористов: «Пособие для памскалкоров» [т. е. пишущих на памятниках и скалах, См 34.1927]; «Преступление по службе. — Боже мой, что я наделал. Расписался [на скале] выше самого заведующего» [карикатура в Кр 22.1928]. М. Каганская и 3. Бар-Селла видят в надписи на скале в ДС намек на императора Николая II [Мастер Гамбс и Маргарита, 55–56].
В 1927 соавторы совместно проводили отпуск на Кавказе и в Крыму и привезли оттуда дневник, где, среди прочего, упоминались: «заоблачная скала с надписью «Коля»» [Галанов, 35], «нелепые пароксизмы надписей на скалах, барьерах, табуретках и всех видах дикой и недикой природы» [ИЗК, 60] и т. п. Надпись «Коля и Мика» перекликается, кроме того, с блоковским: «