Здесь были Коля с Катей» [В Северном море; указала З. Панова].
«…Повыше облака и… ниже орла» — по расположению обоих объектов фраза созвучна со стихами Пушкина: Орел, с отдаленной поднявшись вершины, / Парит неподвижно со мной наравне… Здесь тучи смиренно идут подо мной [Кавказ].
38//4
Забьем Мике баки. — Бендер, очевидно, имеет в виду «перещеголять», «утереть нос». Но выражение «забить баки», восходящее к воровскому жаргону, означает «морочить голову, врать, отвлекать внимание от основного» [Куприн, Киевские типы: Вор, 37; Селищев, Язык революционной эпохи, 75; Скачинский, Словарь блатного жаргона, 10]. Ср.: «Ох, из Женьки выйдет толк! Здорово он девушке забил баки!» [говорит бандит; Л. Славин, Интервенция]. В смысле «морочить голову» данное выражение употребляется и в фельетонах соавторов [Душа вон, Чу 43.1929, то же в их кн.: Необыкновенные истории…]
38//5
Ипполит Матвеевич… принялся разглядывать фундамент замка Тамары… — Замок Тамары в Дарьяльском ущелье — развалины средневекового сооружения на скале над Тереком, связываемые легендой с именем грузинской царицы Тамары (XII в.). Замок этот служит местом действия баллады Лермонтова «Тамара». К Лермонтову восходит ремарка ниже в ДС 38 о том, что из замка «неслись страстные крики» (ср.: И странные, дикие звуки / Всю ночь раздавалися там).
38//6
При переходе через Крестовый перевал… [отца Федора] укусил орел. Отец Федор замахнулся на дерзкую птицу клюкою и пошел дальше. — О соседстве с птицами и высокогорными стихиями: «Я напишу Терентьевым…что тебя на высоте большой орел клюнул… но я его убил зонтиком» [Лейкин, Наши за границей, 125]. «На Крестовском перевале мы зацепились за облако», — записывает Ильф в июне 1927 [ИЗК, 60].
У о. Федора нелады с животными: в городе N. его подводят кролики [ДС 3], в Баку в него плюнул верблюд [ДС 32], в Дарьяльском ущелье орел уносит его колбасу (ниже в настоящей главе). Как замечает один из критиков, странствия о. Федора строятся по архетипу «познания чужой страны», в ходе которого герой борется с враждебными силами природы и животными [Briker, The Notion of the Road…, со ссылкой на работу Л. Сазоновой о теме пути в древнерусской литературе].
Укус орла и похищение орлом колбасы М. Каганская и 3. Бар-Селла считают прометеевскими мотивами [Мастер Гамбс и Маргарита, 57]. Однако среди мифологических мотивов к уносу колбасы ближе образ гарпий, похищающих пищу у несчастного старца Финея. Мотив хищной птицы, уносящей еду, вообще известен с древности: см. у Светония — о ребенке Августе: «Когда он завтракал в роще… орел неожиданно выхватил у него из рук хлеб, взлетел в вышину и вдруг, плавно снизившись, снова отдал ему хлеб» [Божественный Август, 94.5]; у Тита Ливия — то же о Тарквинии [1.34]; у Плавта — о скупце, у которого коршун похитил кашу [Клад, 315–320].
38//7
— Куда девал сокровища убиенной тобою тещи? — Ипполит Матвеевич… молчал, выкатив глаза… — Говори!.. Покайся, грешник! — Нападение о. Федора на Воробьянинова типологически напоминает момент одного из рассказов о Шерлоке Холмсе, где его друг и нехитрый помощник Уотсон, которому поручена слежка, с такой же комичной прямолинейностью «берет за рога» заподозренного им человека: «Ситуация становилась неловкой, но в иных случаях лучше всего действовать напрямик. — Где леди Фрэнсис Карфэкс? — спросил я. — Он вытаращил на меня глаза. — Куда вы ее дели? Зачем вы ее преследовали? Отвечайте!» Как и в ДС, за этим следует потасовка [А. Конан Дойл, Исчезновение леди Фрэнсис Карфэкс]. Ситуация в новелле и в романе сходна в том, что Холмс с Уотсоном и подозреваемый этим последним человек (как потом оказывается, жених пропавшей) ищут одно и то же лицо («Куда вы ее дели?»). В романе Бендер и Ипполит Матвеевич ищут один и тот же объект («Куда девал сокровища убиенной тобою тещи?»). Ильф и Петров нередко заимствуют из шерлокхолмсовского цикла не только отдельные детали, но и целые сюжетные схемы и блоки.
38//8
Дробясь о мрачные скалы, / Кипят и пенятся валы… — Из стихотворения Пушкина «Обвал»: Дробясь о мрачные скалы, / Шумят и пенятся валы, / И надо мной кричат орлы, / И ропщет бор…
38//9
— Битва при пирамидах, или Бендер на охоте! — Имеется в виду египетский поход Наполеона. См. перечень наполеоновских реминисценций в образе Бендера в ДС 5//5. Ассоциацию скал Дарьяльского ущелья с пирамидами может оправдывать то, что пирамиды Египта, как и дарьяльские скалы, являются туристическим объектом, и в особенности вертикальное бегство о. Федора в следующем абзаце: «…полез на совершенно отвесную скалу». Взбег на пирамиду — известный трюк египетских детей для развлечения туристов. (Возможна дальнейшая латентная ассоциация с танцами мальчишек-горцев в начале следующей главы.)
38//10
— Отдай колбасу, дурак! Я все прощу! — «Я все прощу» — возможно, связано с романсом: «Вернись! Я все прощу: упреки, подозренья…» [слова В. Ленского, музыка Б. Прозоровского; текст в кн.: Русский романс]. Романс был в репертуаре с 10-х гг.; есть современное ДС издание [Ростов-на-Дону, 1927 — см. Русский романс на рубеже веков, комм., 335].
Ср. также: «Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все» [Княжна Мери, сцена дуэли] — еще одна кавказско-лермонтовская реминисценция в этой серии глав романа.
38//11
А следующей ночью он увидел царицу Тамару. Царица прилетела к нему из своего замка и кокетливо сказала: — Соседями будем. — В эпизоде с Тамарой развиваются примерно те же юмористические мотивы, что и в стихотворении Маяковского «Тамара и Демон» (1925), где поэт и любвеобильная царица флиртуют на фоне Дарьяльского ущелья. Параллелизм указан М. Одесским и Д. Фельдманом [ДС, 537], которые усматривают отзвуки этого стихотворения также в более ранней реплике Остапа по поводу гор в этой же главе: «Слишком много шику… Дикая красота. Воображение идиота. Никчемная вещь»; ср. у Маяковского: Чего ж хорошего? /Полный развал… и т. д.
38//12
На третий день отец Федор стал проповедовать птицам. — Проповедь птицам — агиографический мотив; фигурирует, в частности, в биографии св. Франциска Ассизского.
38//13
…Налево живой человек стоит, а чем живет и как туда попал, тоже неизвестно. — Фигура человека на высокой скале — романтическое клише. В «Манфреде» Байрона заглавный герой стоит один на утесах, и мимо него, как и мимо отца Федора, пролетает орел [акт 1, сц. 2]. То же у Пушкина: Кавказ подо мною. Один в вышине / Стою над снегами у края стремнины. / Орел, с отдаленной поднявшись вершины / Парит неподвижно со мной наравне [Кавказ]. Ср. также «Тень барда» Бетховена (слова Ф. Германа): Высоко на скале поет / Седого барда тень…; картину романтика К.-Д. Фридриха «Путник над облаками» (1818); пушкинское Ты видел деву на скале [Буря] и др.
Текстуальные параллели к этому месту — в повести кн. В. Ф. Одоевского «Город без имени»: «Мы заметили на вершине почти неприступного утеса нечто, имевшее вид человека… Мы удивились, каким образом это существо могло взобраться на вершину почти по голым отвесным стенам «[Русские ночи, ночь 5], а также в одноактной пьесе Л. Андреева: «Наскале, представляющей собой почти правильный отвес… стоит какой-то человек… Как он попал туда, объяснить трудно…» [Любовь к ближнему]. Сходство с ситуацией в ДС здесь и в том, что смотреть человека на скале стекаются толпы туристов.
Ту же интонацию, что в ДС, встречаем в чеховском рассказе о затмении: «Наступила ночь, а куда девался день, никому неизвестно» [Злоумышленники: рассказ очевидцев]. Ср. также: «Стрекозу на свадьбе у почтмейстера видели, а где она теперь, неизвестно» [Записка].
38//14
— И дикий же народ! — удивлялись экскурсанты. — Дети гор! — Ср. ту же фигуру речи в очерке И. Ф. Горбунова «Сара Бернар»: «Экой дикий народ-то! Печенеги!» и в пьесе Н. Я. Соловьева «На пороге к делу»: «— Дико, дико! — Черкес, черкес народ!» [И. Горбунов, Поли. собр. соч., т. 1; Русская драма эпохи Островского, 379]. Вариант: «Арап-народ!» [Чу 23.1929].
38//15
Шли облака. Над отцом Федором кружились орлы. — Дальнейшие пушкинские ассоциации [см. выше, примечания 8 и 13].
38//16
Птичка божия не знает / Ни заботы, ни труда, / Хлопотливо не свивает / Долговечного гнезда. — В описываемое время одна из самых заезженных поэтических цитат. Вопрос огоньковской «Викторины»: «28. Какого автора и из какого произведения «Птичка божья не знает ни заботы, ни труда»?» Ответ: «Цыгане» [sic] Пушкина» [Ог 18.03.28].
38//17
И будешь ты царицей ми-и-и-и-рра, / Подр-р-руга ве-е-чная моя! — Из оперы А. Г. Рубинштейна «Демон» по поэме Лермонтова. В поэме и в опере «дух изгнанья» Демон обращается к княжне Тамаре: Тебя я, вольный сын эфира, / Возьму в надзвездные края, / И будешь ты царицей мира, / Подруга первая моя. Действие «Демона» развертывается в долине Арагвы, на фоне Кавказского хребта и Казбека. Героиня поэмы ничего общего не имеет с царицей Тамарой, чей «замок» в Дарьяльском ущелье также воспет Лермонтовым [см. выше, примечание 5]. Строки о царице мира издавна были одной из самых ходячих оперных цитат (««И бу-удешь ты царицей ми-ира…», — запел он, становясь в позу» [Чехов, У знакомых, и др.]) и остались таковыми в советское время. Благодаря им в сознании обывателя две разные Тамары — невинная княжна и сладострастная царица (а заодно и Клеопатра из пушкинских «Египетских ночей») — часто сливались в одну личность, и виды Дарьяла вызывали представление одновременно о роковой женщине, умерщвляющей любовников, и о влюбленном Демоне: «Дарьяльское ущелье, Тамара и Демон!» [Успенский, Записки старого петербуржца, 201]. Эта банальная контаминация высмеивается в очерке Тэффи «Горы»; напротив, В. Маяковский в стихотворении «Тамара и Демон» (1924) связывает дарьяльскую царицу Тамару с Демоном не иронически, а «демократически» — отдавая дань массовому узусу, хотя бы и основанному на недоразумении.