38//18
Хохочущего священника на пожарной лестнице увезли в психиатрическую лечебницу. — Концовка устоявшегося типа. Ср. у Чехова: «Наутро его свезли в больницу» [Житейские невзгоды]. И после: «Под утро его свезли в сумасшедший дом» [Боровский, Фельетоны (1908), 161]; «На следующий день председателя месткома бережно везли в ближайший сумасшедший дом» [Катаев, Тяжелая цифромания (1925)].
Хохот увозимого сумасшедшего на фоне кавказского пейзажа находит прецедент в очерке Тэффи «Горы». Там упоминается проносящаяся по Военно-Грузинской (как и в ДС) дороге «карета скорби», из которой автору слышатся «сдавленные стоны, мольбы и насмешливый хохот». См. ЗТ 1//32, Коммент. к прим, о кольцевых перекличках с началом романа в этом финальном эпизоде карьеры о. Федора. Ср. также эпилог «Пиковой дамы» (Германн в сумасшедшем доме).
39. Землетрясение
39//1
…К каждому проходившему мимо селения автобусу или легковому автомобилю подбегали дети и исполняли перед движущейся аудиторией несколько па наурской лезгинки; после этого дети бежали за машиной, крича: — Давай денги! Денги давай! — Иностранный турист так описывает участок пути между Крестовым перевалом и Кайшаурской долиной:
«Мы миновали высшую точку пути и начали спускаться в долину, становившуюся все более плодородной. Пейзаж здесь не так суров. Крестьяне работают в полях. На шоссе мальчишки всех возрастов пляшут и поют, когда мы проезжаем, бросают нам цветы, просят копеек и сигарет…» [М. Wullens, Paris, Moscou, Tiflis, 139–140].
To же в советском очерке:
«У Крестовой горы начинается перевал на южный склон. Глубоко внизу виднеются Млеты. Дорога многочисленными петлями смягчает стремительность спуска, и то появление, то исчезновение селения на глаз путешественника создает впечатление кружения на одном месте. Этими петлями остроумно пользуются грузинские ребятишки для получения подачек от проезжающих за лихо протанцованную лезгинку или за брошенные в автомобиль маленькие букетики горных цветов» [М. Райхинштейн, С экскурсией по Кавказу, КН 35.1926].
То же, но скорее с неприятными впечатлениями от поездки по советскому Кавказу, мы читаем в дневнике К. Н. Бугаевой:
«У Гудаура на шоссе высыпала целая толпа осетинских мальчиков и девочек. Бросали нам пучочки цветов, просили назойливо денег. Но и от них тоже веяло странным. Словно они не живые. Без единой улыбки, с совершенно серьезными, ожесточенными грязными мордочками, в лохмотьях, со спутанными волосами — плясали они, дико ломаясь в прозрачной сумеречной тишине, напоминая маленьких демонов. «Давай дэньга! Давай дэньга!» — жадно протягивали они свои ручонки» [Бугаева, Дневники 1927–1928, 229].
Запись Ильфа «Военно-Грузинская дорога» по оценке зрелища ближе к бугаевской, чем к романной: «Мальчишки злобно бежали за машиной с криками: «Давай! Давай деньги!»» [ИЗК, 59].
39//2
Перед следующей машиной, которая оказалась автобусом, шедшим из Тифлиса во Владикавказ, плясал и скакал сам технический директор. — Реминисценция из Библии: царь Давид «плясал и скакал» перед ковчегом Завета [2-я кн. Царств, 6.14–16]. Эту цитату («скакаше, плясаше») мы встречаем также в «Смерти Вазир-Мухтара» Ю. Тынянова (1927) — в сцене свадьбы [VIII.2; напомнил Г. А. Левинтон].
39//3
В Пассанауре… друзья выпросили чурек и залегли в кустах напротив гостиницы «Франция» с садом и двумя медвежатами на цепи. — «Остановка в Пассанауре, селении уже довольно значительных размеров. Нам предстоит здесь позавтракать. Во дворе гостиницы медведь на цепи выполняет обязанности сторожевой собаки, и притом весьма злой. Трапеза обильна…» [Wullens, Paris, Moscou, Tiflis, 140]. К. H. Бугаева рассказывает о посещении Пассанаура и о медведе, едва не отъевшем руку А. Белому, летом 1927, т. е. буквально в те дни, когда происходит действие романа: «Мы вышли из автомобилей… С переполняющим чувством любви и доверия подошел он [Белый] к двум небольшим горным медведям, привязанным тут же посредине двора к врытым в землю столбам. Медведи свободно маячили по двору на своих довольно крепких веревках…» [Воспоминания о Белом, 59–60].
39//4
…Персицкий уехал в прекрасном автомобиле к сияющим далям… а великий комбинатор остался на пыльной дороге с дураком-компаньоном. — Мотив «экипаж и пешеход», который в линии Бендера так же необходим и тематически органичен, как и любая из его героикодемонических масок [ср. ЗТ 7//23; ЗТ 30//9-11, а также Введение, раздел 3]. Наряду с тщетными поисками ресторана [см. ДС 14//18], это один из эпизодов, в эскизном виде предвосхищающих неудачи Бендера в конце второго романа.
Три рубля, которые Персицкий без возврата выдает Бендеру вместо того, чтобы купить его услуги, напоминают концовку рассказа А. Аверченко «Человек, у которого были идеи».
39//5
— Вы скоро совсем отупеете, мой бедный друг. — «Мой бедный друг», как и «мой старый друг» [ДС 25 и 30], — обращение во «французском» духе [см. также ЗТ 7//2]. Встречается у таких склонных к стилизации авторов, как А. Аверченко («Будем надеяться, мой бедный друг» [Конец графа Звенигородцева]) и Л. Андреев («Бедный друг, как жаль, что ты не с нами» [Красный смех, отрывок 18]).
Бендер проявляет необычайный артистизм в именовании своего компаньона: «фельдмаршал», «господин из Парижа», «предводитель команчей», «председатель», «либер фатер», «дражайший», «охотник за табуретками», «патрон», «душа общества», «дамский любимец», «гражданин Михельсон», «Киса», «шляпа», «старый дуралей», «старая калоша», «дорогой товарищ», «мой бедный друг» и т. п. Имя — субститут его носителя, и в таком фейерверке именований могут выражаться различные оттенки отношения к человеку, например: (а) непочтительное жонглирование персоной другого, (б) отключенность и невнимание, (в) артистическая импровизация и игра масками, и др. Примеры: (а) — «Самоновейшие воспоминания о Чехове» А. Аверченко, где нахал, навязывающийся в друзья к Чехову, именует его каждый раз по-иному (Антон Петрович, Антоша, Антонио, Антонеско и т. п.); (б) — сцена с перевираемым именем-отчеством драматурга в «Театральном романе» Булгакова [гл. 12]; (в) — не без оттенка (а) — бендеровские именования Воробьянинова.
39//6
— Знаете, кто это?.. Это «Одесская бубличная артель — Московские баранки», гражданин Кислярский. — Ср.: «Тут же рядом сидели на корточках три «нимфа»…»; ««Пьер и Константин»… заговорил…»; «…подошел «Суд и быт», волосатый мужчина»; ««Суд и быт» индифферентно сидел на подоконнике»; «…«Пьер и Константин» перекинулся» [ДС 2, 24, 30].
Эта своеобразная метонимическая фигура — название фирмы вместо имени владельца — есть уже у Диккенса: «Подозреваю, «Церковный налог» догадывается, кто я такой, и знаю, что «Водопроводу» это известно — я ему вырвал зуб, как только приехал сюда» [говорит медик Боб Сойер; Пиквикский клуб, гл. 38]. Соавторы могли встречать ее и в современной русской и переводной литературе: ««Сатурн» — очень милый человек… Вот «Гигант» — неприятный мужчина и притом еврей… «Солейль» — очень понимающий человек» [отзывы дамы-нэпманши о владельцах кинотеатров; М. Слонимский, Средний проспект (1927), 1.1]; ««Ларек галантереи Бубиной» — женщина сырая, дородная…» [Форш, Московские рассказы, 292]; «Всего полтора года назад Фредди женился на единственной дочери «Собачьего бисквита Дональдсона» из Лонг-Айленда» [П. Водхаус, Борода лорда Эмсворт, ТД 06.1927].
Фигура нередко встречается и в той форме, какую она имеет в ДС, т. е. как имя владельца плюс аппозитивно присоединяемое название фирмы: «В этот день Анабитарт побывал во всех гастрономических лавках города: его видели и у Сильвадина «foies gras и битая птица», и у Либассе «вина и ликеры», и у Суржана-старшего «кондитерские изделия и нуга», и у Бюксюзона «фрукты и ранние овощи»…» [П. Бенуа, За Дона Карлоса (рус. пер. 1923), III.6]; «Поддакивал «чай-сахар-мыло-свечи-керосин» — бакалейщик Волков» [Москвин, Чай, 382].
39//7
…Кислярский в чесучовом костюме и канотье. — Чесуча — «плотная суровая (шелковая) ткань полотняного переплетения» [ССРЛЯ, т. 9]. Чесучовый костюм — знак барства, обеспеченности, досуга. В «Степи» Чехова описывается явно высокопоставленный господин «в свежевыглаженной чесучовой паре» [гл. 5]. У Бунина фигурируют дачники — «панамы, чесучовые костюмы, большие, полные тела, сытые лица» [Первый класс]. У советских писателей человек в чесуче — это сытый бездельник, эксплуататор, демагог. М. Кольцов характеризует меньшевиков и эсеров как «пенкоснимателей в чесучовых пиджаках» [Великое нетерпение, Избр. произведения,т. 1].
Канотье («лодочник») — шляпа, модная в Европе, а затем и в России, начиная с 1880-х гг.; увековечена Гарольдом Ллойдом, Вестером Китоном, Морисом Шевалье. Мемуарист вспоминает тип «пузатеньких мужчин в круглых плоских шляпах из твердо сплетенной соломы, которые, когда их срывало ветром, катились по земле колесом и останавливались со стуком» [Олеша, Книга прощания, 260].
Сочетание чесучи и канотье — знак старорежимной респектабельности, буржуазности. В документальном романе В. Каверина «Перед зеркалом» описывается привилегированная публика в Ялте в 1913: «…на скамейках мужчины в чесучовых костюмах и канотье читают газеты, дамы под зонтиками смотрят вдаль, чистенькие дети в матросках играют в песочек» [гл. 44]. Носителями молодой советской культуры все это воспринимается как экзотическое старье: «соломенная шляпенка «канотье», каких теперь не носят» [Ив. Вершинин, Человек с достоевщинкой, ТД 05. 1927].
39//8
Тифлис в тысячах огней медленно уползал в преисподнюю… Глухо бубнил кавказский оркестр, и маленькая девочка… танцевала между столиками лезгинку. — Картина ресторанного Тифлиса содержит ряд деталей из летних записей Ильфа 1927 [ИЗК, 60]. Ср. современный очерк, описывающий то же место и времяпровождение, что и данный пассаж романа: