1//23
Дорожная неприятность. Остался без копейки. — Ср.: «Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался» [Гоголь, Ревизор]. — Остап действует в традиции так называемых «стрелков» (связано с глаголом «стрелять», т. е. небрежно, на ходу брать взаймы) — попрошаек из «бывших чиновников, пропившихся актеров, выгнанных со службы офицеров и, наконец, людей самого неопределенного происхождения», которые снискивали пропитание тем, что находили доверчивых филантропов и рассказывали им о себе небылицы. Стрелок начинает знакомство с того, что «вдруг обращается к прохожему, как будто сообщая ему о каком-то редком курьезе: — Вообразите себе положение — ни копейки денег и ни крошки табаку!» [Куприн, Киевские типы: Стрелки]. Опять-таки характерно совмещение старинного способа вымогательства (стрелок) с советским (сын лейтенанта Шмидта).
1//24
«…Глохнешь тут за работой. Великие вехи забываешь». — Председатель мыслит газетными штампами; ср. такие заголовки передовиц, как «Великая веха» [Пр 24.03.29] — о 10-летии первого коммунистического субботника, или «Историческая веха» [Пр 17.04.29] — об Апрельских тезисах Ленина, которые, по словам статьи, явились «великой исторической вехой». Одновременно фраза звучит как отголосок жалоб лишних людей XIX в. и чеховских интеллигентов на прозу жизни, заставляющую забыть высокие идеалы: «Затягивает эта жизнь», «…я… как крот, сидел в четырех стенах», «…жизнь… заглушала нас, как сорная трава», «Все забываю, а жизнь уходит…» (Астров, Войницкий, Ирина) и т. п. Это еще один пример переплетения классических цитат с советскими общими местами [ср. ДС 13//10, ЗТ 11//10, ЗТ 28//4 и мн. др.].
1//25
…В кооперативной столовой «Бывший друг желудка». — Формула «друг желудка» относится к дореволюционной эпохе: в 10-е гг. рекламировалось, например, вино «Сан-Рафаэль» — «(лучший) друг желудка» [см. журналы 1913–1914, а также: Каверин, Освещенные окна, 12; Солженицын, Август Четырнадцатого, гл. 7, и др.]. В нэповской Москве так назывались рестораны: И. Ильф упоминает «задымленные пивные и ресторанчики под утешительными названиями «Друг желудка» или «Хризантема»» [Москва от зари до зари (1928)].
Добавление слова «бывший» подсказано практикой переименований [см. ДС 14//18]. В быту нередко ставились рядом новое и старое названия, второе — с указанием «бывший»: например, «улица Розы Люксембург, бывшая Огородная» [Л. Леонов, Записи некоторых эпизодов, сделанные в городе Гогулеве Андреем Петровичем Ковякиным (1924)] и т. п. Юмор эпохи пестрит эпитетом «бывший» в нелепых комбинациях: «И так своевременно происходит бывшее Рождество Христово и масленица» [Б. Замятин, Слово предоставляется товарищу Чурыгину (1926)]. Ходячей остротой было добавление его к собственному или иному одушевленному имени: «Город Гогулев, дом бывшего Михайлы Бибина» [Л. Леонов, Записи…] или: «площадь бывш. тов. Дедушкина», «проспект бывш. Дедушкина», «кооператив имени бывш. Дедушкина» [вывески в провинциальном городе; Катаев, Растратчики, гл. 9].
1//26
— Здоров, председатель, — гаркнул новоприбывший… — Словами «Здоров, председатель!», с которыми продразверстник входит в кабинет председателя укома, начинается популярная пьеса В. Билль-Белоцерковского «Шторм» (1925). В пьесе не говорится, что продразверстник — матрос, но такое понимание вполне возможно, ибо все ее действие развивается на флотском фоне. Опознать инвариантную черту Балаганова в этом «гаркнутом» приветствии тем естественнее, что матросская тема приписывается ему постоянно [см. ЗТ 6//17]. Тем самым выдержан принцип показа в персонаже его наиболее типичных и постоянных тематических черт при первом его появлении на сцене (второй пример — Паниковский, см. примечание 32 ниже).
1//27
— Вася! — закричал первый сын лейтенанта Шмидта, вскакивая. — Родной братик! Узнаешь брата Колю? — Ср. сцену встречи и взаимного узнания двух якобы братьев на постоялом дворе в «Дон Кихоте» [1.42]. Мотив мнимых братьев мы встречаем и в «Приключениях Гекльберри Финна»: Гек и Том выдают себя за братьев, Тома и Сида соответственно, в доме тети Салли, которая ни того, ни другого не знает в лицо [гл. 32]. Ср. там же две пары наследников Питера Уилкса [гл. 28–29].
«20 сыновей лейтенанта Шмидта. Двое встречаются» [ИЗК, 242].
1//28
…Спасительную комбинацию тут же на месте пришлось развить, пополнить бытовыми деталями и новыми, ускользнувшими от Истпарта, подробностями восстания моряков в 1905 году. — Истпарт — комиссия по изучению истории Октябрьской революции и партии большевиков; образована при Наркомпросе в 1920, с 1922 стала отделом ЦК, с 1928 объединена с Институтом Ленина.
1//29
Как ни странно, но вид бумажек немного успокоил председателя… — Волшебное действие бумажки на совбюрократа и обывателя не раз отражено в литературе и анекдотах. Георгий Иванов рассказывает, как Николай Гумилев показом не относящейся к делу бумажки предотвратил арест поездными контролерами своего знакомого, ехавшего «зайцем» [Петербургские зимы, 236]. В комедии Н. Эрдмана все панически разбегаются при виде «мандата» — справки из домоуправления [Мандат, д. 2, явл. 40]. В рассказе М. Зощенко «У подъезда» дворник, не решавшийся выпустить позднего гостя из дома, мгновенно успокаивается, когда тот издали показывает «документ» — угол записной книжки.
1//30
Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь, жизнь диктует нам свои суровые законы. — Это второе место, где Бендер произносит данный афоризм. Ср.: «Жизнь диктует свои законы, свои жестокие законы» [ДС 14: Союз меча и орала].
В первом томе «Тихого Дона» М. Шолохова (опубл. в 1928), в сцене соблазнения Аксиньи Евгением Листницким, есть слова: «Свои неписаные законы диктует людям жизнь» [ч. 3, гл. 32]. В словаре «Larousse des citations francaises et etrangères» [Paris, 1976, 705; за указание благодарим К. В. Душенко] мы находим эту фразу именно в качестве цитаты из «Тихого Дона» (единственной в этом словаре). История фразы и хронология ее превращения в цитату остаются неясными.
1//30а
Как-никак — мы братья, а родство обязывает. — Маленькая игра слов, причем только в русском переводе: бендеровское «родство обязывает» воспринимается на фоне французского выражения noblesse oblige («благородство обязывает»).
1//31
У лейтенанта было три сына, — заметил Бендер, — два умных, а третий дурак. — Формула из сказок, например: «Жил старик со старухою; у них было три сына: двое умных, третий дурак» [Народные русские сказки Афанасьева, т. 2:10; т. 3: 339 и др.]. Этой формулой начинается «Конек-горбунок» П. П. Ершова: У старинушки три сына: / Старший умный был детина, / Средний был и так и сяк, / Младший вовсе был дурак.
1//32
Снимите шляпы, — сказал Остап, — обнажите головы. Сейчас состоится вынос тела… [до слов: ] Паниковский шлепнулся на землю, как жаба. — Первое появление Паниковского на страницах романа содержит ряд инвариантных для него тематических мотивов, впоследствии многократно повторяемых и вместе, и порознь. Таких персональных мотивов Паниковского в данной сцене по меньшей мере четыре:
(а) «Земля», лежанье на земле, ползанье по ней и т. п.: «Он давно ползал по моему участку…» [ЗТ 2]; «Паниковский… поспешно опустился на колени…» [6]; «Он спотыкался… и падал, хватаясь руками за сухие коровьи блины» [12]; «Паниковский на четвереньках подобрался к месту побоища…» [12]; «Услышав над своей головой свист снаряда, интриган лег на землю» [20]; «Он лежал в придорожной канаве и горько жаловался» [25]; мертвого Паниковского находят лежащим посреди дороги [25]. Таким образом, Паниковский существо хтоническое, рептильное; это впечатление поддерживается тем, как о нем говорят другие персонажи и соавторы: «Может, возьмем гада?» [3]; «…шлепнулся на землю, как жаба» 1 [1]; «…проделал в… [каравае] мышиную дыру» [7];
(б) «Физическая расправа». Данный мотив проходит через всю карьеру Паниковского: его бьют «отдельные лица и целые коллективы» [12]; его дерут за уши в эпизоде с очками и палочкой слепого [12]; его бьют владельцы гусей [3], [25]. Балаганов бьет его за гири [20], Корейко — за нападение на морском берегу [12], Бендер — за попытку бунтовать [14]. Бендер отнимает у него огурец [6], Балаганов — кошелек [20].
Многочисленны эпизоды, совмещающие мотивы (а) и (б), т. е. такие, где Паниковский в результате «физической расправы» оказывается на «земле», — вынос, выбрасывание, сажанье на землю и др.: «Гадливо улыбаясь, он [Балаганов] принял Паниковского под мышки… и посадил на дорогу» [6]; «…разгневанная хозяйка… огрела его поленом по хребту. Нарушитель конвенции свалился на землю…» [25]; «…Балаганов сперва с наслаждением топтал манишку, а потом приступил к ее собственнику» [20];
(в) «Малопочтенная старость и смерть»: «Рассказать вам, Паниковский, как вы умрете?» и т. д. [6]. «А вы скоро умрете. И никто не напишет про вас в газете: «Еще один сгорел на работе»» [14]. Эти предсказания сбываются: Паниковский умирает на дороге и погребен в первой попавшейся яме, причем Бендер, как и в первой главе, произносит надгробную речь, на этот раз настоящую [см. ЗТ 25//16]. Таким образом, линия Паниковского в романе имеет кольцевой характер, начинаясь и завершаясь мотивом его смерти и похорон 2;
(г) «Претензии на респектабельность». В то же время Паниковский похож на «губернатора острова Борнео» [1], у него «благообразное актерское лицо» [3], золотой зуб, шляпа-канотье, манишка, «оскар-уайльдовский воротничок» [24]. Он вспоминает о дореволюционном времени, когда у него были «семья и на столе никелированный самовар» [12].
Как эти мотивы переплетены в сцене «выноса тела»? В том, что делают сотрудники горисполкома с Паниковским, два из перечисленных выше четырех мотивов — (а) «земля» и (б) «физическая расправа» — даны прямо, причем они совмещены в акте «выбрасывания на землю». Что касается мотивов (в) «малопочтенная смерть» и (г) «претензии на респектабельность», то в самой акции они присутствуют главным образом косвенно и осознаются лишь задним числом — постольку, поскольку речь идет о Паниковском, с которым роман будет постоянно их связывать. Не окажись на месте Остапа с его комментариями, сцена представляла бы образ Паниковского в урезанном виде, содержа лишь мотивы (а) и (б). Однако в бендеровской