, l’un de nous se taisait soudain, portait la main a son coeur, sans que l'autre, devenu instantanement aussi livide, osât meme le questionner» [гл. 20].
3 [к 3//12]. Заметим, что уже у Чехова это клише перевернуто (не поцелуи кладут конец другим занятиям, как у дантовских любовников, а наоборот).
4 [к 3//26]. Согласно указанию в недавней антологии, французский «Матчиш» (La Mattchiche), со словами Р. Cadenas и музыкой Р. Badia, датируется 1905 г. и основан «sur la celebre danse espagnole «La Machicha»» [Memoire de la chanson: 1100 chansons du Moyen-Age a 1919, 969].
4. Обыкновенный чемоданишко
4//1
Был тот промежуток между пятью и шестью часами, когда дворники, вдоволь намахавшись колючими метлами, уже разошлись по своим шатрам… [до конца следующего абзаца]. — Картина утра в Черноморске выдержана в той манере «физиологического очерка» XIX в., где описывается всякого рода массовая и циклическая деятельность, как-то: будничная жизнь большого города, природные процессы, времяпрепровождение охотника или земледельца и т. п. Подобный очерк сводит действительность к неким обобщенным «статистическим» измерениям, вместе с тем романтизируя эти последние, строя из них поэтический ансамбль.
Образцы такого очерка в XVIII–XIX вв. многочисленны. Не берясь прослеживать эволюцию жанра и пути его распространения, назовем такие примеры, как «Картины Парижа» Л. С. Мерсье (глава «Часы дня»); «Отшельник с Шоссе д’Антэн» Э. де Жуй (очерк «На мосту Искусств»); «История и физиология парижских бульваров» О. де Бальзака; «Очерки Боза» Диккенса (картина лондонского утра); отдельные места в новеллах Конан Дойла и романах Жюля Верна; фрагменты 1-й главы «Евгения Онегина»; начало «Невского проспекта» Гоголя; «Лес и степь» Тургенева; «За рубежом» Щедрина (сцены курортной жизни в гл. 2). В советские годы находим примеры у В. Маяковского («Мое открытие Америки»), Л. Рейснер («Гамбург на баррикадах», «Афганистан»); в очерках — Н. Асеева «Московские улицы» [КН 09.1926], И. Ильфа «Москва от зари до зари», Корнея Щеглова «Повесть о котлете» [ТД 11.1927] и др.
Давая коллективный образ города и мира как единого существа, этот старый стереотип оказывается созвучен тенденциям «унанимизма» в европейской литературе XX в., нашедшим отклик и в романах Ильфа и Петрова (см. примечания к другим пассажам такого рода: о московских вокзалах, ДС16//2; обзоры персонажей романа и их занятий в один избранный момент, ЗТ 14//9; панорамные обзоры страны, мира в ДС 4//3; ДС 37//10 и др.).
Традиционные моменты таких «урбанистических сюит»:
(1) Каждому часу описываемого отрезка реальности (например, дня большого города) придается особая физиономия с преобладанием какого-то одного «потока» (профессии, сословия и т. п.), дающего часу свое имя («час дворников», «час служащих» и т. д.). Как говорит в своем московском очерке И. Ильф, «город просыпается волнами», и так же проходит остальной его день. Некоторые моменты повторяются почти везде: для утренних часов — (а) тишина и безлюдье перед пробуждением города; (б) появление деревенских жителей, привозящих в город продовольствие; (в) пробуждение и выход на работу простого люда; (г) неодинаковый режим у разных категорий горожан (кто-то ложится или еще спит, когда другие встают и приступают к труду) и проч.
(б) — (в) «Час дворников уже прошел, час молочниц еще не начинался… но уже доносится далекий гром: это выгружаются из дачных поездов молочницы с бидонами… На миг покажутся рабочие с кошелками и тут же скроются в заводских воротах» [ЗТ 4].
«В час утра прибывают шесть тысяч крестьян с овощами, фруктами и цветами… В 4 часа утра бодрствуют лишь поэт да разбойник. В 6 утра булочники из Гонесс, кормильцы Парижа, дважды в неделю привозят в город громадное количество хлеба… Вскоре выползают из своих постелей рабочие, берут инструмент и идут в мастерские… В 7 часов утра садовники с пустыми корзинами, верхом на клячах направляются к своим огородам. Еще не видно карет. На улицах можно встретить лишь младших чиновников, которые в этот ранний час уже одеты и завиты… К 10 часам черная туча судейских клерков устремляется к Шатле и ко Дворцу юстиции: повсюду только и виднеются отложные воротники, тоги, портфели — и просители, бегущие за ними…» [Мерсье].
«Пусты стоянки карет на перекрестках; закрылись ночные трактиры; лишь кое-где на углу стоит полицейский, вперив скучающий взгляд в пустую даль проспекта… Проходит час; улицы начинают оживать. Потянулись на рынок подводы с товаром… Мужчины и женщины с тяжелыми корзинками фруктов на голове шагают по южной стороне Пикадилли к Ковент-Гарденскому рынку… Вот бодрым шагом прошел на работу каменщик, в руке у него узелок с обедом…» [Диккенс].
А Петербург неугомонный / Уж барабаном пробужден. / Встает купец, идет разносчик… и т. д. [Пушкин].
«Ранним утром, когда улицы еще пустынны, когда усатые дворники, позевывая, выходят с метлами из ворот, когда чуть брезжит седой, молочного цвета, рассвет, к дверям общественных столовых с сердитым фырчанием подъезжают грузовые автомобили. Они везут мясо, зелень, картофель — все то, что сегодня, начиная приблизительно с часу дня, начнет поглощать армия проголодавшихся… С всклоченных постелей поднимается рабочий человек, его веки тяжелы — сон еще висит на них…» [Корней Щеглов, Повесть о котлете].
(г) «…Замычат спросонок советские служащие, падая с высоких девичьих кроваток… Но было еще рано, служащие еще спали под своими фикусами» [ЗТ 4].
Уточнения, касающиеся сна горожан (кто спит, где, на чем и как), — мотив типичный: «Невский проспект пуст: плотные содержатели магазинов и их комми еще спят в своих голландских рубашках» [Гоголь]; «Купчихи и мещанки… спят за ситцевыми занавесками на своих высочайших перинах» [Писемский, Тысяча душ, 1.6].
«В четверть первого утра раздается стук карет тех, кто не играет и возвращается домой. Город кажется опустелым; обыватель, который уже спал в это время, просыпается в своей постели, и его супруга на это не жалуется. Многие парижане обязаны своим появлением на свет этому внезапному стуку экипажей» [Мерсье].
«Более трезвые и добропорядочные жители столицы еще не восстали для дневных трудов… Там и сям приотворено окошко в спальне — погода стоит жаркая и от духоты плохо спится; да изредка мигнет за шторой ночник в комнате томимого бессонницей или больного» [Диккенс].
Но шумом бала утомленный / И утро в полночь обратя, / Спокойно спит в тени блаженной / Забав и роскоши дитя [Пушкин].
(2) К периодам дня приурочиваются определенные чувства и желания, обычно посредством формулы «в это время (в такие минуты) хочется (чувствуется, вспоминается, интересно и т. п.)…»:
«В такую минуту хочется плакать и верить, что простокваша на самом деле полезнее и вкуснее хлебного вина…» [ЗТ 4].
«В это время чувствуется какая-то цель, или лучше что-то похожее на цель» [Н. Гоголь]. «Хотелось и плакать, и смеяться, и молиться» [Чехов, Исповедь].
«В такой час любопытно заглянуть в кухню, где в чаду и дыме работает человек в белом колпаке» [Корней Щеглов].
(3) Формулы «уже» («вот уже») и «еще», указывающие на то, что распорядок событий заранее известен, и положенные этапы плотно следуют один за другим:
«..Дворники… уже разошлись по своим шатрам… Но уже доносится дальний гром… Служащие еще спали под своими фикусами» [ЗТ 4].
«Через несколько минут бульвар уже суетится…» [Бальзак].
Театр уж полон: ложи блещут… / Еще амуры, черти, змеи / На сцене скачут и шумят; / Еще усталые лакеи, и т. п.; А Петербург неугомонный / Уж барабаном пробужден [Пушкин]. «Еще молчит в своей клетке, подвешенной к яблоне, красноклювая перепелка» [Рейснер].
(4) Употребление, наряду с настоящим обыкновения, будущего времени — в знак того, что речь идет об этапах регулярных, предсказуемых:
«Сейчас они [молочницы] бросятся в город и на площадках черных лестниц затеют обычную свару с домашними хозяйками… Из фабричных труб грянет дым… замычат спросонок советские служащие, падая с высоких девичьих кроваток. Час молочниц окончится, наступит час служилого люда» [ЗТ 4].
«В то время как молодая девушка срисовывает в музее голову Рафаэля или Тициана, ее мать, протянув ноги к камину, займется вышивкой» [Э. де Жуй].
«Вы раздвинете мокрый куст — вас так и обдаст накопившимся теплым запахом ночи… Но вот ветер слегка шевельнется, золотисто-желтый луч ворвется вдруг…» [Тургенев]. «Подождите еще несколько минут, и вы увидите новый наплыв публики» [Щедрин].
Наряду с этими стереотипными способами, писатели изыскивают разного рода инновации — главным образом, в новых путях «статистико-поэтического» расслоения действительности, в мотивировке смен и перестроек единообразных масс, из которых слагается динамическая картина города и его типичного дня. Иногда роспись ведется не по часам, а по пространственным зонам, но в той же тональности:
«Мы быстро проехали через фешенебельный Лондон, через Лондон отелей, через театральный Лондон, через коммерческий и, наконец, через портовый Лондон…» [А. Конан Дойл, Шесть Наполеонов].
В «Моем открытии Америки» В. Маяковский расслаивает манхэттенскую толпу на имущественные группы, различающиеся типом пищевого обслуживания:
«Каждый завтракает в зависимости от недельной зарплаты. Пятнадцатидолларовые — покупают сухой завтрак в пакете за никель… Тридцатипятидолларовые идут в огромный механический трактир, всунув 5 центов, нажимают кнопку, и В чашку выплескивается ровно отмеренный кофе, а еще два-три никеля открывают… одну из стеклянных дверок сандвичей. Шестидесятидолларовые — едят серые блины с патокой и яичницу по бесчисленным, белым, как ванная, Чайльдсам — кафе Рокфеллера. Стодолларовые и выше идут по ресторанам всех национальностей…»