рым романами.
4//6
Человек в сандалиях был служащим, а служащие в Черноморске почти все одевались по неписаной моде: ночная рубашка с закатанными выше локтей рукавами, легкие сиротские брюки, те же сандалии или парусиновые туфли. Никто не носил шляп и картузов. Изредка только попадалась кепка, а чаще всего черные, дыбом поднятые патлы, а еще чаще, как дыня на баштане, мерцала загоревшая от солнца лысина, на которой очень хотелось написать химическим карандашом какое-нибудь слово. — Летняя экипировка советского служащего в 1929–1930 описана здесь довольно точно. Фотографии, литература, отчеты иностранных наблюдателей дают примерно те же детали. Многие ходят в рубашке без воротничка, с открытой шеей, с короткими или закатанными рукавами, иногда носимой навыпуск — это та рубашка, которую соавторы назвали «ночной». Кроме нее, обычны косоворотки — длинные, перехваченные чуть ниже пояса тонким ремешком, иногда с народной вышивкой вдоль ворота и нижнего края.
Знаменитая толстовка, которую в те годы носили представители всех классов — рабочие, профессора, бюрократы, поэты, партийные вожди, — представляла собой «соединение некоторых элементов военного костюма и «русской рубахи»», подпоясываемое поверх брюк. «Идешь по улице, едешь в трамвае, сидишь в театре — видишь людей в толстовках», — замечает летом 1929 журналист Б. Анибал. Культура толстовки достигла высокой степени развития. Наряду с массой простых и неказистых, обычно парусиновых толстовок, наблюдатели (особенно в более благополучные годы нэпа) отмечают немало толстовок «фантези» — льняных и шелковых, часто с красивыми вышивками. Распространены также разного рода блузы, френчи, пиджаки — обычно неярких цветов, без претензий на моду. Все это, как правило, чистое, но неглаженое. Некоторые носят поверх рубашки или толстовки узкий тупоконечный галстук-самовяз.
Женские чулки — только хлопчатобумажные (шелковые были анафемой). Типичная обувь — высокие сапоги, грубоватые бесформенные башмаки, парусиновые туфли, сандалии.
Головные уборы этого периода весьма точно характеризует М. Слонимский: «Мало кто ходит сейчас по России в мягкой шляпе. Преобладают кепки, картузы, форменные фуражки и другие различных фасонов шапки, иногда — хорошего качества, иногда — плохого, но сидящие на головах скромно и незаметно». «Поражаешься количеству висящих на учрежденческих вешалках форменных, с синей окантовкой, фуражек со значками разного рода инженерных учебных заведений», — говорит американский инженер. У мужчин популярны широкие, разлапистые кепки. На женщинах — по-разному повязываемые платочки разного цвета. Популярны пестрые среднеазиатские тюбетейки. Многие ходят с непокрытой головой. Бритье головы — известный стиль 20-х гг, который вместе с естественными лысинами создает необычайную частоту блестящих голых голов на тогдашних фотографиях.
В целом толпа посленэповских лет одета более чем скромно (если не считать некоторой пестроты, вносимой — в больших городах — нарядами приезжих из Средней Азии и с Кавказа). Иностранцы единодушно отмечают тягу к единообразию, в результате чего неопытному глазу почти невозможно различить людей по рангу и социальному положению: «Одежда как украшение или как способ выделиться здесь неизвестна», — удивляется один из иностранных гостей Москвы. «Представьте себе толпу, состоящую из одних бедняков», — говорит другой, но тут же замечает, что при всей неказистости одежды москвичи держатся свободно и с достоинством, имеют здоровый вид и бодрую осанку.
Вместе с тем, среди определенных слоев (молодежи, спецов, интеллигенции) наблюдается и в эти годы противоположное течение — повышенная требовательность к изяществу и фасонности одежды. Многие не боялись откровенно западной моды. На более вестернизированных русских можно видеть щеголеватую обувь (например, «краги бутылочной формы с ремешками, надевающиеся как голенища к башмакам»). В более пролетарской среде западный вид достигается, насколько возможно, отечественными средствами: «Французские каблуки, лакированные полуботинки и туфли, цветные галстуки, белые сетки «апашей», новейшие голубые, розовые, желтые, телесного цвета чулки, выутюженные брюки — молодое Иваново хорошо одевается… Умеренное франтовство, всецело определяемое новейшей фабрикой кооперации, «Скороходом», Ивановским гумом, магазином Ленинградодежды…»
Советских служащих, однако, эти тенденции затрагивали мало. Боясь за прочность своей работы, они тяготели к усредненному пролетарскому стилю, что диктовалось, среди прочего, мимикрией против хронической чистки. «Пролетарская наружность и одежда часто служат [лицам более высокого положения] для политических целей…» «В Москве буржуа маскируется под человека из народа. Это выравнивание по низу», — замечают в 1927 зарубежные наблюдатели 2.
[VU: Au pays des Soviets; А. Ветров, Современный костюм, КН 39.1926; Б. Анибал, На отдыхе, НМ 06.1929; Романов, Товарищ Кисляков, гл. 3 (Краги); Слонимский, Пощечина, 49; Л. Нитобург, Волжские города (Иваново), ТД 09.1929; Noe, Golden Days…, 24, 72; Rukeyser, Working for the Soviets, 17; Wicksteed, Life Under the Soviets, 64–65; Counts, A Ford Crosses Soviet Russia, 141; McWilliams, Russia in 1926, 25, 37; Oudard, Attrait de Moscou, 30–31; Viollis, Seule en Russie, 43; Béraud, Ce que j’ai vu a Moscou, 23, 40; London, Elle a dix ans, la Russie rouge! 18; Eaton, Pionniers ou déments? 48; Daye, Moscou dans le souffle d’ Asie, 96, и др.]
4//7
Учреждение… называлось «Геркулес» и помещалось в бывшей гостинице. — Соавторы любят выдумывать имена учреждений, похожие одновременно на советские сокращения и на разные слова, «далековатые» от бюрократической сферы: ср. Умслопогас (ДС 30), КЛООП (одноименный рассказ).
В «Геркулесе» выделяется «лес», его специальность — ср. многочисленные тогдашние учреждения Кареллес, Северолес, более ранний Хлеболес (1918), Экспортлес, Центролес и т. п. По наблюдению О. Ронена (устному), «Геркулес» созвучен также с сокращенными названиями совместных германско-русских акционерных обществ, начинавшимися с «Деру-» (Deutsch-Russisch: популярная в 20-е гг. авиакомпания «Дерулюфт», транспортное агентство «Дерутра», нефтяное «Дерунафт» и т. д.) или включавшими слог «гер» (например, «Русгерторг»). Заметим, что в «Геркулесе» работают немцы, вроде Г.-М. Заузе, который называет его «концерн «Геркулес»» [ЗТ 18].
Комический оттенок названию учреждения могла придавать также ассоциация с крупой «Геркулес», рекламируемой в тогдашней прессе. «Овсяные хлопья «Геркулес»» были популярны и много позже (автор хорошо помнит их вид и вкус). Иными словами, «Геркулес» лежит на пересечении ряда актуальных для того времени ассоциаций.
Создавая свой эпос о черноморском «Геркулесе», Ильф и Петров могли воспользоваться некоторыми фактами из недавней истории коммунального хозяйства Одессы и Москвы.
В 1921 г. Ильф семь месяцев работал счетоводом в мощной организации «Опродкомгуб», занимавшейся снабжением Красной армии и изголодавшегося после Гражданской войны населения города. Она располагалась «в гостинице «Большая Московская» на Дерибасовской… Дореволюционный путеводитель по Одессе описывает ее 75 «роскошно и комфортабельно обставленных номеров», с электричеством, подъемной машиной, отоплением и проч. Интерьер бывшей гостиницы был отлично известен Ильфу: финсчетный отдел трудился в бывшем гостиничном ресторане, где на расписных стенах «с ужасающими улыбками кувыркались менады, наяды и дриады», а в заземленной «подъемной машине» помещалось бюро справок» [цитируем описание А. Ильф из $е кн.: ПО, 32; там же фотография одесской гостиницы]. Проработав в бывшей гостинице 7 месяцев, Ильф перешел в другое учреждение — на этот раз по литературному ведомству [там же, 29].
Интересное совпадение состоит в том, что гостиница под названием «Большая Московская» имелась и в Москве. В ней сняла номера и обосновалась организация «Карел лес», имевшая, кстати, и одинаковый профиль с будущим учреждением в ЗТ: заготовку леса. Предприимчивые сотрудники «Кареллеса» развернули там бурные махинации в общесоюзном масштабе, кладя сотни тысяч рублей в свой собственный карман. Гостиничные номера служили им местом «роскошной жизни», которую покрывал подкупленный аферистами консультант Наркомфина. В конечном счете, коррумпированные кареллесовцы были разоблачены и отданы под суд. Обо всем этом подробно рассказывает Михаил Кольцов в фельетоне «В Большой Московской гостинице» [1927; см.: Кольцов, Избр. произведения, т. 1].
Как видим, в черноморской истории ЗТ отчасти отражены и московские факты: гостиничное прошлое учреждения, его лесной профиль. Но совпадает не все: скрыт факт совпадения имен гостиниц (в романе бывшая гостиница называется «Каир» [см. ЗТ//11]), неполное использование гостиничного здания (жулики из «Кареллеса» занимают не все здание, а лишь ряд комнат в действующей гостинице). Несмотря на путаницу в судьбе зданий и названий гостиниц, законно видеть в геркулесовских проделках аллюзию на дела, творившиеся в Москве, в «Большой Московской гостинице», чье название получило скандальную известность. Соавторам свойственно камуфлировать щекотливые события переносом из центра на периферию (ср., например, упоминание о сносе триумфальной арки в Старгороде как намек на снос Красных ворот в Москве, ДС 3//3).
4//8
…Швейцаром в фуражке с золотым зигзагом на околыше… — Серебряные и золотые галуны неизменно упоминаются в литературе как знак униформы швейцара. Ср.: «…швейцар технической конторы в фуражке с золотым галуном» [Аверченко, Черным по белому, 27]; «…разукрашенные галунами швейцары» в гостиницах и ресторанах [Н. Колесников, Святая Русь, 210]; галун, треуголка и медная булава как лейтмотивы министерского швейцара в «Петербурге» А. Белого и мн. др. Старик-швейцар в «Геркулесе», вне сомнения, служил еще в дореволюционной гостинице. Иностранный наблюдатель отмечает «воскресение многих элементов прошлого» в нэповской России, в том числе и золотые галуны, заново пришитые к мундирам швейцаров [Béraud, Ce que j’ai vu a Moscou, 41–42]. На рисунке Б. Ефимова изображен толстый длиннобородый швейцар в униформе, в фуражке с золотой ломаной линией вокруг околыша [подпись: — Мама, это царь? См 1928].