8//7
Позавчера мне… снились похороны микадо, а вчера — юбилей Сущевской пожарной части. — В XX в. похороны японского императора (микадо) происходили дважды: в июле 1912 скончался император Мутсухито, в декабре 1926 — его сын Иошихито, последние годы бывший не у дел из-за психической болезни. Оба раза кончина микадо и траурные церемонии получали освещение в русской и советской печати, а словосочетание «похороны микадо» на много лет стало одним из обкатанных клише русской речи. Мутсухито был знаком публике со времен русско-японской войны, когда его имя часто упоминалось в статьях и сатирических куплетах. Но и кончина его менее яркого преемника не прошла незамеченной: в частности, на нее откликается новелла В. Каверина «Друг микадо» (1927).
В иллюстрированных журналах 1912 и 1927 смаковались детали похорон японского монарха, например, погребальная колесница, которая «имеет в колесах музыкальные приспособления, издающие печальные стоны. Запряжена колесница восемью парами быков». Насколько этот церемониал запал в память современников, видно из очерка Ю. Галича, написанного 20 лет спустя: «Похороны микадо [в 1912] происходили по всем правилам старинного японского ритуала. Двухколесную колесницу, сработанную со специальным мелодическим скрипом, тащили огромные черные волы, обреченные после похорон на голодную смерть». Из фельетона Дон-Аминадо мы узнаем, что упомянутая Остапом тема была стандартным предметом разговоров в эмигрантских (как, вероятно, и в советских) салонах в 1927: «Пришли мы к Вере Николаевне в гости. Сидим, пьем чай с вареньем и, конечно, ведем интеллигентный разговор — что-то о похоронах Микадо». [Кончина микадо, Ни 31.1912; Ст 42.1912; Похороны японского микадо, КП 15.1927, с фотографией колесницы; Ю. Галич, Дорога богов (японские акварели) // Ю. Галич, Гусарские сказки, 104-06; Дон-Аминадо, О суевериях (1927), в его кн.: Наша маленькая жизнь, 458.]
Советская пресса не обходила своим вниманием не только похороны, но и коронации микадо (см., например, фотозаметку на эту тему под заглавием «Растрата народных денег» в КП 01.1929).
Публично справляемые юбилеи пожарных частей и дружин — с шествиями, музыкой, маневрами, молебнами и торжественными актами — почтенная дореволюционная традиция, не менее помпезная, чем предыдущая. Соблюдалась она и в советское время, разумеется, за вычетом молебнов. Среди отражений этого зрелища в прессе укажем на описания юбилеев пожарных обществ в «Ниве» [Ни 26.1906] и журнале «Пожарное дело» [18.1914], а после революции — фотоотчет о параде на площади Урицкого (бывшей Дворцовой) в честь 7-летия Ленинградской пожарной команды [КП 41.1925] или рассказы и фельетоны из современной жизни [Н. Никитин, Юбилей, НМ 10.1926; Н. Погодин, Из жизни чудаков, Чу 27.1929, и др.].
8//8
— А не снился ли вам приезд государя императора в город Кострому? — Посещение Николаем II Костромы состоялось в мае 1913 в рамках поездки царской семьи по Волге в дни 300-летия династии. Император осмотрел Ипатьевский монастырь, где в 1613 посольство из Москвы просило Михаила Федоровича принять венец. Ради точности отметим, что министр двора Фредерикс (см. ниже) не сопровождал императора в этом путешествии: его заменял князь Кочубей. Один из распорядителей поездки князь В. Н.Шаховской рассказал о ней в мемуарах, представляющих собой образец верноподданного мышления вполне в духе Хворобьева:
«При колокольном звоне всех церквей, криках толпы, гудков и сирен, пароход «Межень» с Императорским Штандартом отошел медленно от [Нижегородской] пристани и направился в Кострому. С берега толпа пела гимн и затем Волжскую песню «Вниз по матушке по Волге»… Вечером на следующий день мы прибыли в Кострому… Путешествие Царской Семьи по Волге вызвало удивительный патриотический подъем среди приволжского населения. Настроение масс было везде совершенно исключительно восторженное. Везде праздничное убранство, бюсты Царя Михаила Федоровича и Государя Императора, трогательные надписи: «Боже, Царя храни», «Царствуй на многие годы», «такое-то земство своему Государю бьет челом» и т. п… Народ сливался в одном чувстве обожания Монарха… Народ густыми массами стекался на берег, проводил ночь под открытым небом; с приближением Царского парохода несмолкаемое ура и национальный гимн неслись по пути. Толпы лезли в воду, чтобы приблизиться к пароходу. Как было Государю не верить в глубокую преданность русского народа?» [Шаховской, Sic transit…, 42–43; то же в изд.: Барк, Главы из воспоминаний, 72–73].
8//9
Государь-император, а рядом с ним, помнится, еще граф Фредерикс стоял, такой, знаете, министр двора. — Владимир Борисович Фредерикс (1838–1927) — граф, министр императорского двора в 1897–1917, ближайший сотрудник и личный друг Николая II. По словам французского посла в России Мориса Палеолога, Фредерикс
«был настоящим олицетворением придворной жизни. Никто другой из царских подданных не удостоился стольких титулов и наград; он министр по делам двора и личного штата императорской семьи, царский адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного совета… Вся жизнь его протекла во дворцах, в церемониях, в каретах и процессиях, среди золотых кружев и украшений… Ему известны все тайны монаршей семьи. От высочайшего имени он раздает почести и отличия, выносит приговоры и назначает наказания. Великие князья и княгини окружают его льстивым вниманием, ибо он распоряжается их штатом, заминает их скандалы и платит их долги. Обладая прекрасными манерами и тактом, он, как это ни трудно в его положении, ухитрился не нажить себе личных врагов. Ко всему этому следует добавить, что в свое время он был одним из красивейших мужчин, отлично ездил верхом и одержал бесчисленные победы над женскими сердцами. Он и в пожилом возрасте сохранил стройную фигуру, красиво опущенные вниз усы и приятные манеры… Он идеально соответствует своей должности арбитра в вопросах ритуала и традиций, манер и этикета» [цит. по кн.: Massie, Nicholas and Alexandra, 121, 525].
О внешности графа Фредерикса и о месте его рядом с императором (безошибочно указанном Бендером) другой мемуарист пишет: «Его импозантная, хотя и старая фигура [с голубой Андреевской лентой через плечо, которую, вместе с орденом св. Андрея Первозванного, имели лишь высшие сановники и особы царской фамилий] как-то сразу запоминалась, может быть еще и потому, что он часто находился именно там, где находился Государь» [Пантюхов, О днях былых, 155]. Фредерикс как спутник государя упоминается в повести С. Заяицкого «Жизнеописание С. А. Лососинова» [II. 9], где есть и другие переклички с данной главой ЗТ; см. ниже, примечание 23.
8//10
Простите, вы не социалист? Не партиец? — Партиец — восходящее к языку старых революционеров и в 20-30-е гг. общеупотребительное именование члена ВКП(б). «Из райкома вышел партиец, очень неавантажного виду, но, как водится, с портфеликом», — так начинается известный роман того времени, где термины «партиец», «партийка», «беспартийный» употребляются едва ли не чаще, чем «человек», «мужчина», «женщина» [Семенов, Наталья Тарпова].
8//11
Я беспартийный монархист. Слуга царю, отец солдатам. В общем, взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать… — «Беспартийный монархист» — выражение каламбурное, т. к. эпитет употреблен одновременно в смысле дореволюционной думской номенклатуры («не принадлежащий ни к одной из политических партий») и в советском смысле («не член партии большевиков»).
Первая цитата — из «Бородина» Лермонтова: Полковник наш рожден был хватом: / Слуга царю, отец солдатам… Строевая песня «Бородино» (музыка Н. П. Брянского) часто исполнялась военными хорами. Ср. также нередко цитировавшиеся слова из записной книжки Достоевского: «Я, как и Пушкин, слуга царю…»[Поли. собр. соч., т. 27: 86]. Пародийных отзвуков личности и биографии Достоевского в ДС/ЗТ немало [см. ДС 8//12; ДС 20//4 и мн. др.]. Бендеровская фраза могла вызывать в памяти также формулу «слуга царя и отечества», обозначавшую солдата.
Вторая цитата — из юнкерской песни: Взвейтесь, соколы, орлами, / Полно горе горевать! / То ли дело под шатрами / В поле лагерем стоять! // От рассвета до заката / С полной выкладкой идем. / Пообедаем, ребята, / — Песню звонкую споем… // Лагерь — город полотняный, / Морем улицы шумят, / Позолотою румяной / Медны маковки горят… [текст в кн.: Чернов, Народные русские песни и романсы, т. 1]. Песня входила в строевой репертуар военных училищ: «Запели старую юнкерскую, какую певали всей ротой, когда шли на тактические учения или топографические съемки: — Взвейтесь, соколы, орлами…» [Уваров, Лихолетье]. Выпускники кадетских училищ генералы А. Деникин и П. Н. Краснов вспоминают ее с теплотой и гордостью. Из записок генерала Краснова: «Рота идет по пыльному полю. Впереди песельники хорошо, по-нотному, поют: «Взвейтесь, соколы, орлами…» Сколько лет раздается и звучит над полем эта самая песня?.. С возвышенности открывается широкий вид на Главный лагерь, на бесконечные ряды белых палаток. Искорками горят на солнце медные шишечки палаточных верхов. Блестят, звездочками играют штыки ружей песельников» [Краснов, «Павлоны»; ср.: Деникин, Старая армия, 24, 67]. «Взвейтесь, соколы» удержалась как строевая песня и в Советской армии. Комментатору доводилось петь ее в военном лагере полстолетия назад.
Нахальное сцепление лозунгов и цитат, применяемое Бендером, было в ходу у Гудковских юмористов: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Кто не трудится, тот не ест, и вообще мир хижинам, война дворцам!» или: «Мы — старые общественники-революционеры. И вообще, вихри враждебные веют над нами…» [Катаев, Птичка божия, Сорвалось (1924), Экземпляр (1926)].
8//12
— Чайку, чайку не угодно ли? — Ср. эту формулу гостеприимства в описаниях старой жизни: «Чайку еще не прикажете ли?»; «Чайку попить не желаете ли со мною?» [И. Салов, Мельница купца Чесалкина // Русские повести XIX века 70-90-х годов, т. 1; М. Горький, Н. А. Бугров // М. Горький, Портреты]. По словам мемуариста, знатока русской жизни, приглашение неожидавшемуся гостю: «Да вы не хотите ли чаю?», независимо от степени знакомства и симпатии, — непременная часть старомосковской культуры. «Не угостить захожего человека чаем считалось в Москве верхом ненужной жесточи и скаредности» [Дурылин, В своем углу].