я вышеозначенного маршрута пришлось в общей сложности 54 часа, и притом в жару, без вентиляции), так и о царившем на борту самолета духе первопроходства, оптимизма, веселого соревнования с буржуазным миром (в полете выпускалась даже ежедневная стенгазета под остроумным названием «Воздушная яма»). Самолет и его пассажиров принимали в официальных кругах с должным интересом и гостеприимством, хотя до хозяев вряд ли доходило то настроение авантюрности, торжества и праздничного соревновательного задора, которое переполняло их советских гостей.
8//29
Ему хотелось увидеть крайнего правого депутата Государственной думы Пуришкевича… — Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870–1920) — монархист, один из основателей консервативно-патриотического «Союза русского народа», депутат 2-й — 4-й Государственной Думы, бессарабский помещик. Был колоритной фигурой, снискал полускандальную славу темпераментной защитой своих далеко не либеральных убеждений и вошел в историю как участник убийства Григория Распутина. Коллега Пуришкевича по Думе В. В. Шульгин вспоминает, как тот «звонким тенорком» выкрикивал оскорбления в адрес оппонентов; например, в дебатах о «деле Бейлиса» он обозвал левых «вшивыми босяками», за что был лишен слова [Годы, 90, 132]. Депутат 4-й Думы М. М. Новиков пишет:
«Самым ярким из крайних правых был В. М. Пуришкевич, один из наиболее известных всероссийскому населению членов Думы. Эту популярность он приобрел главным образом всевозможными репликами с места и другими выходками, иногда остроумными, а подчас грубыми и неприличными, за которые он получал выговор со стороны председателя или изгонялся вотумом Думы на определенное число заседаний. Такое наказание постигло его, например, когда он, желая обвинить оппозиционного оратора в подкупности, подбежал во время его речи к кафедре, бросил на нее несколько серебряных рублей и крикнул: «На, заткнись!»… Однажды, когда трудовик Суханов, человек с длинной черной бородой и такими же космами волос, ниспадавших на плечи, похожий на какого-то старообрядческого начетчика, поднялся на трибуну и медленно собирался начать свою речь, Пуришкевич крикнул ему: «А ты бы, брат, лучше подстригся». Это неуместное, но меткое замечание вызвало громкий хохот среди депутатов, а бедного оратора привело в полное смущение, так что речь его совершенно пропала… Его речи в Думе, часто остроумные, были столь густо окрашены черносотенством, что на объективно мыслящего слушателя производили отталкивающее впечатление. А между тем в частных разговорах он щеголял обширной начитанностью и быстрым умом, так что я охотно вступал с ним в собеседование» [Новиков, От Москвы до Нью-Йорка, 180, 183–184; цитата собрана из разных мест текста].
Эстрадные сатирики выводили Пуришкевича в своих обозрениях [см., в частности: Ярон, О любимом жанре, 50]. Неконвенциональное поведение В. Пуришкевича настолько шокировало многих современников, что они склонны были ставить его вне серьезной политики: так, П. Н. Милюков назвал его «трагическим клоуном» Думы, а граф С. Ю. Витте писал о «политических хулиганах вроде Дубровина, Пуришкевича и прочей братии» [Милюков, Воспоминания, т. 1: 428; Витте, Воспоминания, т. 2: 291]. Тем не менее, многие выступления Пуришкевича в Думе получили широкий отклик и вошли в историю (например, его речь против Распутина 2 декабря 1916, где он призывал министров броситься в ноги царю, умоляя его, ради спасения России, отстранить темного мужика от управления государством), а после убийства Распутина он приобрел в обществе ореол героя и патриота. Эту репутацию В. Пуришкевич подтвердил в годы войны, работая в Красном Кресте, организовав на свои средства санитарный отряд и поезд. После революции находился в стане генерала А. И. Деникина, издавал в Ростове журнал «Благовест». Шульгин отдает должное Пуришкевичу как одной из ярких фигур эпохи: «Несомненно, что в истории России не забудется имя этого заблуждавшегося и мятущегося, страстного политического деятеля последних бурных и трагических годов крушения империи» [Годы, 112].
«Крайний правый» — постоянный эпитет Пуришкевича в политической терминологии эпохи. «Пуришкевич, известный enfant terrible крайней правой», — характеризует его князь С. Волконский. «В буфете у стойки закусывает селедкой Пуришкевич, который принадлежит к крайним правым», — говорится в пародии на фельетон, состоящий из избитых истин и штампов [Волконский, Мои воспоминания, 78; Тэффи, Карьера Сципиона Африканского]. Другой признак Пуришкевича — лысина — упоминается в первом романе [см. ДС 36//14].
8//30
…Патриарха Тихона… — Тихон (в миру Василий Иванович Белавин, 1865–1925) — Патриарх Московский и всея Руси, избранный вскоре после Октябрьской революции 1917. В 1921–1922 вступил в конфликт с властью по вопросу о реквизициях церковных ценностей в пользу голодающих. Соглашаясь добровольно жертвовать церковным имуществом ради спасения людей, Тихон протестовал против насилия, осквернения церквей и оскорбления верующих. Подвергся травле, был отстранен от должности обновленческим собором [см. ДС 3//7] и заключен под домашний арест в Донском монастыре. Для масс верующих Тихон воплощал моральный авторитет православной церкви, ее готовность противостоять правительственным репрессиям. На его похороны в апреле 1925 стеклись многотысячные толпы.
8//31
…Ялтинского градоначальника Думбадзе… — Иван Антонович Думбадзе (1851–1916) — полковник, а затем генерал-майор, военный губернатор Ялты в 1905–1908. Ввел в октябре 1906 положение чрезвычайной охраны в городе, наводил порядок свирепыми мерами, включая сожжение домов, чьи хозяева подозревались в укрытии революционеров и подрывных средств. Обличался левой прессой (см., например, очерк о нем В. Г. Короленко, 1907). В 1908 в Государственную Думу был внесен запрос о незакономерных действиях Думбадзе; в объяснении, посланном в Думу, генерал писал, что не считает нужным «миндальничать с либералами и леваками». Возглавлял ялтинский отдел «Союза русского народа». В передовой печати его имя стало нарицательным: Во имя чего ежечасно / Думбадзе плюют на законы? — восклицал Саша Черный в «Сатириконе» в 1911 [Во имя чего?]. Тот же журнал, перифразируя «Тараса Бульбу», издевался над Думбадзе в связи с его отставкой: «Что, Думбадзе… помогли тебе твои связи? Помогли тебе твои ялтинские безумства, высылки и преследование евреев?» [Ст 31.1910]2.
8//32
…Или хотя бы какого-нибудь простенького инспектора народных училищ. — Инспектор народных училищ — чин министерства народного просвещения, в чьи функции входило наблюдение за деятельностью школ и политической благонадежностью учителей.
8//33
— Ни минуты отдыха, — жаловался Хворобьев. — Фраза звучит как эхо арии князя Игоря Ни сна, ни отдыха измученной душе из оперы Бородина «Князь Игорь». Слова князя Н. А. Болконского: «В своем доме нет минуты покоя!» [Война и мир, П.5.3]. «Ни минуты покоя» — название пьесы популярного на рубеже веков драматурга И. Мясницкого [см.: Закушняк, Вечера рассказа, 231]; такое же заглавие — к современной карикатуре [См 42.1928] и др.
8//34
Я уже на все согласен. Пусть не Пуришкевич. Пусть хоть Милюков. Все-таки человек с высшим образованием и монархист в душе. Так нет же! Все эти советские антихристы. — П. Н. Милюков [см. ДС 1 //9] вполне отвечал этому описанию, будучи одним из самых образованных людей в Думе и в русской политической жизни, а также принципиальным сторонником конституционной монархии. «Сам насквозь рассудочный, — пишет А. В. Тыркова-Вильямс, — он обращался к рассудку слушателей… Начитанность у него была очень большая. Он любил книги, всю жизнь их собирал. Разносторонность его знаний и умение ими пользоваться были одной из причин его популярности. Русские люди, образованные и необразованные, любят ученость, а Милюков, несомненно, был человек ученый» [На путях к свободе, 410]. Лидер кадетской партии был филологом-классиком, смолоду любил и знал наизусть в оригинале древних авторов.
Монархические убеждения Милюкова сказались в его лондонской речи 1909 («русская оппозиция остается оппозицией Его Величества, а не Его Величеству») и в защите им монархического принципа во время Февральской революции 1917. «Я доказывал, что для укрепления нового порядка нужна сильная власть — и что она может быть такой только тогда, когда опирается на символ власти, привычный для масс. Таким символом служит монархия» [Милюков, Воспоминания, т. 2: 316]. «В начале революции, — пишет Тыркова, — героически пытался он спасти монархию, уговаривая в. кн. Михаила Александровича не отрекаться от престола, старался доказать разнузданной солдатчине, что России нужна не республика, а конституционная монархия. Но время уже было упущено» [На путях к свободе, 415].
Характерно согласие Хворобьева примириться с либералом Милюковым. Многие из былых политических противников, яростно нападавших друг на друга с думской трибуны, внезапно обнаруживали общность мыслей и чувств перед лицом «советских антихристов». В. В. Шульгин, описывая Думу в бурные февральские дни 1917, говорит: «Даже люди, много лет враждовавшие, почувствовали вдруг, что есть нечто, что всем одинаково опасно, грозно, отвратительно… Это нечто — была улица, уличная толпа… Ее приближавшееся дыхание уже чувствовалось» [Дни, 158]. Общее место мемуаров и литературы — дружественное общение в эмиграции бывших противников: братание кадета с правым, «равенство за борщом» губернатора с террористом, готовившим на него бомбу, и т. п. [Тыркова-Вильямс, На путях к свободе, 368; Тэффи, На новый, 1927 год]. Законно видеть в данной фразе Хворобьева отзвук этих сдвигов в психологии приверженцев старой России.
Монархист в душе — выражение того типа, о котором см. ЗТ 15//7.
8//35
Одуревший от тяжелых снов монархист… — Реминисценция из Ф. Сологуба: «Тяжелые сны» — название его романа (1895).