Всегда на бой идти готов.
3. Первым ноту называем,
А вторым все подтверждаем.
Третье — только знак согласный
В букваре идет за гласной.
А четвертый — часть лица,
Коль прочтем его с конца.
Все — строитель просвещенья
При особом здесь значеньи 3.
9//8
— Идеология заела, — услышала она бормотание деда, — а какая в ребусном деле может быть идеология? — Переход к индустриализации сопровождался резким усилением идеологического давления на все сферы жизни. Это немедленно сказалось на массовой культуре, в первую очередь на иллюстрированных журналах, которые до того являли довольно пеструю и занимательную картину. Между «Огоньком» и «Красной нивой» за 1926–1928 и за 1930–1931 — целая пропасть. Широкий спектр очерков из современной жизни, зарубежных корреспонденций, научно-популярных статей, исторических и литературных курьезов, путевых зарисовок и пр. внезапно сменяется казенным единообразием производственной тематики, проникающей во все поры журналистской продукции. Эта смена установок видна на примере «Викторины» 4 — любимой читателями игры «Огонька», с января 1929 одиозно переименованной в «Индустриалу».
«Викторина» предлагала читателю вопросы общекультурного характера: «Что такое архипелаг? В какой книге действующее лицо — Шахерезада? Почему в северо-западной Европе мягкий климат? Какое метательное орудие само возвращается к бросившему его? Сколько председателей ЦИКа СССР? Какая форма государственного правления сейчас в Венгрии? Что значит «Страдивариус»?» и т. п.
«Индустриала» ожидает от читателей эрудиции иного рода и порой звучит как юмор: «Какой город первым перевыполнил подписку на заем «Пятилетка в 4 года»? Какое условие должно выполнить предприятие, чтобы в первую очередь быть переведенным на 7-часовой рабочий день? На какой, единственной в СССР, ферме применяется удой коров электрическим способом? Какое предприятие явилось инициатором рабочего шефства над учреждениями? Выполнили ли мы в этом году план весенней путины? С каким союзом сливается союз сахарников? Какой газетой организована всесоюзная перекличка скрытых ресурсов промышленности? Расшифруйте МБРЛ (ВОМТ)» и т. д. У участников игры предполагается феноменальная память на цифры и способность предвидеть будущее: «Во сколько раз возрастет к концу пятилетки число городов, имеющих автобусное сообщение? Какое количество апатитов будет добыто в текущем году, и какое — в следующем? Продукция какой отрасли промышленности будет утроена в третьем году пятилетки?» [Ог 1928 и 1930] и т. д.
В журнале «Тридцать дней» публиковались «земфабры», или картинки с вопросами — ср. загадочную картинку Синицкого: «Где председатель этого общего собрания рабочих и служащих, собравшихся на выборы месткома насосной станции?» [ЗТ 14]. Здесь требовались уже не только знания, но и искусство политически правильных оценок: «В связи с какой общественно-политической кампанией приехали шефы в село?.. Правильно ли учтены нетрудовые элементы?.. Хорошо ли проводится хлебная кампания?.. Правильно ли распределен сельхозинвентарь?.. Успешна ли в селе антирелигиозная пропаганда?.. Развита ли в этом учреждении самокритика?» и т. п. [ТД 04.1929].
Индустриальная тематика все более захлестывала сферу развлечений: «На стенах серии портретов, книг (без фамилий авторов), фотографий заводов, строительств, карт, — все это материалы для угадывания» [К. IL, Что на афише? ТД 07.1930]. Раздавались требования политизировать шахматные отделы журналов [Шахматы или пятилетка, Смена 10.1931; в кн.: Белинков, Сдача и гибель…417]. Идеологизация коснулась даже детских садов, где изгонялись традиционные игры и книжки (например, сказки К. Чуковского) и насаждались игры на темы пятилетки [Fischer, Му Lives in Russia, 56–57]. Среди других детских забав критика обрушилась на оловянных солдатиков как на «игрушку скучную, бесполезную» [Л. Кассиль, Республика малышей, КН 16.1930].
Идейно выдержанные ребусы и шарады предвосхищены в романе «Боги жаждут» А. Франса. Художник изобретает «колоду революционных карт, где короли, дамы, валеты заменены Свободами, Равенствами, Братствами» и т. д. [гл. 3]. Подобная адаптация разных предметов часто вышучивается в советские годы. Колода политически злободневных карт, с отражением народностей СССР, предлагается в юмористическом журнале, где активно печатались Ильф и Петров [Обновленные валеты, Чу 49.1929]. В фельетоне М. Кольцова, посвященном проблемам питания, один изобретательный деятель нарпита «переменил названия блюд на карточке. Вместо «бефа Строганов», «котлет марешаль» и «щей суворовских» появились «каша буденновская», «битки Красный Перекоп» и «крем проклятье убийцам Карла Либкнехта и Розы Люксембург»» [Битки с макаронами (1928)]. В «Жизнеописании С. А. Лососинова» С. Заяицкого заглавный герой задумывает создание «новых, революционных ругательств»: «Вместо «едят тебя мухи с комарами» [предлагается говорить] «едят тебя эсеры с меньшевиками»… Вместо «собачий сын» — «помещичий сын» и т. п.»[III.4]. Политизированные бытовые ругательства, впрочем, уже были реальностью, отражаемой фельетонистами [см. ЗТ 12//8]. Неожиданный отказ редактора принять продукцию Синицкого (далее в этой главе) напоминает о неудаче персонажа романа «Боги жаждут» — бывшего откупщика Бротто, зарабатывающего на жизнь продажей картонных марионеток. Владелец лавки, куда Бротто сбывает своих «плясунов», в один прекрасный день отвергает их из-за устрожения идеологического климата: оказывается, что они кое-кому кажутся контрреволюционными [гл. 12].
Фигура «человека-ребуса», которого «идеология заела», намечена в ИЗК 183, 193. Занятие Синицкого 5 напоминает странные и редкие профессии персонажей Диккенса (таких, например, как кукольная швея и специалист по скелетам в «Нашем общем друге»). Пара «дед и внучка» — также диккенсовская (Нелл и дед в «Лавке древностей»). Помимо параллели с Ч. Диккенсом, выбор деда (а не отца) обусловлен особой ролью, которую играют персонажи типа Синицкого в сатирическом мире соавторов. Старик-ребусник с наружностью гнома, удаленный на два поколения от большинства героев романа, принадлежит к ряду заведомо несознательных и «негибких» фигур, минимально способных к адаптации, к пониманию, не говоря уже об исполнении, все устрожающихся идеологических требований. Другие персонажи этого ряда — старухи в доме призрения, терроризируемые лозунгами и радио [см. ДС 8//10]; старый монархист Хворобьев; ученая собака в знаменитом «Их бин с головы до ног»; иностранцы [см. ЗТ 28//9]; индийский философ [см. ЗТ 33//2] и др. Беря в обработку подобный неподатливый, бесполезный для нового мира материал, машина индоктринации комически обнаруживает собственную слепоту и тупость.
9//9
— «В борьбе обретешь ты право свое» — это эсеровский лозунг. — Данное изречение, популярное до революции среди гимназическо-студенческой молодежи (принадлежит философу И. Г. Фихте), и в самом деле было лозунгом партии эсеров. Им выражалась приверженность партии к методам террора. В автобиографической повести А. Воронского эсеровский агитатор упрекает социал-демократов за слишком мирную тактику: «Так не добывают землю и волю. Ее берут с бою: «В борьбе обретешь ты право свое»» [За живой и мертвой водой, 296].
Профаны, путаясь в различиях между левыми партиями, нередко принимали это изречение за лозунг большевиков. Как вспоминает Л. Утесов, одесситы, «люди Пересыпи и Слободки [в начале XX века] еще слабо разбира[лись], в чем разница между эсерами и эсдеками. Лозунги «В борьбе обретешь ты право свое» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» звуча[ли] для них одинаковым призывом к борьбе» [Одесса моего детства // Л. Утесов. Спасибо, сердце! 19]. Даже бывший член Думы октябрист С. И. Шидловский, осуждая большевизм, пишет: «Воистину, только учение, кладущее в свою основу начало «в борьбе обретешь ты право свое», и могло создать такое положение» [Воспоминания, т. 2:167]. Политически отсталый ребусник Синицкий, таким образом, совершает уже известную, типичную ошибку.
9//10
Длинные стеклянные цилиндры с сиропом на вертящейся подставке мерцали аптекарским светом. — Сравнение буфета минеральных вод с аптекой имеет в виду аптечные витрины (обычные до революции, но сохранившиеся и при советской власти — старые одесситы помнят их в 20-е гг.), украшенные сосудами с разноцветными жидкостями:
«В «Аптеке провизора Вестберга», как и во всех приличных аптеках, на подоконниках окон, внутри, стоят лампы; тут они электрические, в более отдаленных местах города — керосиновые. И перед каждой лампой, между нею и наружным стеклом, укреплен большой сосуд с цветным раствором. Иногда это плоская стеклянная ваза в виде огромной круглой фляжки, иногда пузатый шар — красный, желтый, синий (никогда я не видал ни зеленых, ни фиолетовых таких шаров; не знаю уж, чем это объясняется; должно быть, не было достаточно стойких на свету и дешевых цветных растворов). Лучи лампы проходят сквозь окрашенную воду и падают на улицу. По этим цветным шарам, да еще по тяжелым, черным с золотом и киноварью, двуглавым орлам, тем или иным способом укрепленным над дверью, каждый уже издали знал: вот аптека!» [Успенский, Записки старого петербуржца, 68]; «Большие алхимические бутыли в окнах, покатые, овальные со стеклянными остроконечными пробками… Синий-пресиний сосуд; таинственно, ядовито-зеленый; оранжево-желтый. Покатые, внизу широкие, повыше вдруг узенькие со стеклянной, большой пробкой… На углу — обоими крылами в сторону — висит, точно сорваться хочет, выпуклый орел. Аптека» [Горный, Ранней весной, 225–226]; «Они [бутыли в аптечной витрине] символизируют микстуру», — кратко поясняет Ю. Олеша [Ни дня без строчки, 113].
9//11
И молодой человек… увлек Зоею под тусклую вывеску кино «Камо грядеши», бывш. «Кво-Вадис». — Название кинотеатра, даже если оно вымышлено, имеет корни в киноиндустрии. До революции в России показывался заграничный фильм «Quo vadis? — Камо грядеши?» по роману Г. Сенкевича, снятый с большой по тем временам пышностью [см.: Луначарская-Розенель, Память сердца, 386]. «Камо грядеши», видимо, задумано как того же типа приветствие входящим, что похоронная контора «Милости просим», столовая «Дай взойду» и т. д. [см. ДС 17//2].