— В литературе первых пятилеток герои часто выражают от души идущий интерес к индустриальным новшествам и говорят о сугубо технических процессах тоном личной взволнованности. Эта позиция, отвечающая общей установке тех лет на созвучность личных переживаний производственным задачам, усиленно культивировалась в печати и в жизни. М. Шагинян пишет: «Мне показали новую аппаратную машину Хартмана, только что выписанную из Германии. Она упоительно расчесывает шерсть» [Дневники 1917–1931,144]. В рассказе Б. Левина «Голубые конверты» инженер-строитель пишет любимой женщине: «Стройка работает круглые сутки. Ночью все залито светом, стучат пневматические молоты, свистят паровозы, гремит железо. Завод растет, как в сказке… Четыре станка установлены и на следующей неделе начинают работать… К апрелю мы установим половину, а к октябрю 1930 г. — всю тысячу! В первый год нам предложено выпустить 25 тысяч тракторов… И мы установим эти станки, и тракторы выйдут в поле…» и т. д. В романе Л. Никулина «Московские зори» коммунист Алиев в частном разговоре ораторствует: «Кузница — это все. Хорошо работает кузница — значит, с полной отдачей работают механические цехи. Девятитонный молот видели в работе? Интересно, правда? А представляете себе тринадцатитонный! Мечта! Только у нас на заводе пока нету» и т. д. [II. 1.6; действие в 1934]. Этот стиль подхватывает и Зося Синицкая: «Мне Александр Иванович очень интересно описал. Этот поезд укладывает рельсы. Понимаете? И по ним же движется. А навстречу ему, с юга, идет другой такой же городок. Скоро они встретятся. Тогда будет торжественная смычка… Правда, интересно?» [ЗТ 24; курсив везде мой. — Ю. Щ.].
У многих представителей интеллигенции подобный энтузиазм был неподдельным; например, О. М. Фрейденберг рассказывает, как профессор-классик И. Г. Франк-Каменецкий «в марте 1930 г. отправился с антирелигиозной бригадой в колхозы. Он сильно увлекался колхозами, теоретизировал, говорил наивные благоглупости и выступал публично» [Пастернак, Переписка с Ольгой Фрейденберг, 131].
Как всегда, соавторы налагают злободневный советский мотив (пятилетка, коллективизация) на дореволюционный субстрат. В панегирике совхозу узнаются маньеризмы дворянско-интеллигентской речи конца XIX в. «Вы не поверите, голубчик, до какой степени вкусны здесь персики!» — пишет А. Чехов А. Суворину из Сухума (25 июля 1888). Выражениями «Вы не можете себе представить», «голубчик» пересыпаны диалоги чеховской повести «Три года» (1895; см. речь Панаурова и письмо Лаптева в главе 1). Другие остроумные контаминации советской речи с дореволюционной см. в ДС 13//10 (статьи Маховика), ЗТ 1//24 (размышления председателя горисполкома), ЗТ 28//4 («Торжественный комплект») и др.
11//11
Зачем строить Магнитогорски… — Магнитогорск — металлургический центр на Урале, возникший в 1929–1931, одна из больших строек первой пятилетки. Стал символом индустриализации, был окружен романтическим ореолом в литературе и публицистике. Строительству Магнитогорска посвящались романы, пьесы, стихи, песни, среди них «Время, вперед!» В. Катаева (1932), «Hourra L’Oural!» Л. Арагона (1934) и мн. др.
11//12
«По старой калужской дороге, на сорок девятой версте». — Старинная песня о разбойнике, убившем в лесу женщину и ее младенца и за то испепеленном молнией: По старой Калужской дороге, / Где сорок восьмая верста, / Стоит при долине широкой / Разбитая громом сосна… // Шла лесом тем темным бабенка, / Молитву творила она; / В руках эта баба ребенка, / Малютку грудного несла… и т. п. Песня входила в репертуар Н. Плевицкой и И. Юрьевой [текст в кн.: Чернов, Народные русские песни и романсы, т. 2; Савченко, Эстрада ретро, 345]. Как и другие популярные песни эпохи нэпа, подвергалась злободневным переделкам, например: Ограбили поезд (о, боги!) / Бандиты в ночной темноте / «По старой калужской дороге / На сорок девятой версте/» [К. Шелонский, Варианты русских песен, См 24.1926].
11//13
Шел трамвай девятый номер, / На площадке ктой-то помер, / Тянут, тянут мертвеца, / Ламца-дрица. Ца-ца. — Из частушек, распевавшихся в эпоху нэпа, но, как и многое в нэпе, ведущих свое происхождение от прежних времен. В стихах слышен отголосок пушкинского «Утопленника». Рефрен («Ламца-дрица…»), восходящий к цыганским песням, применялся в куплетах разного содержания, часто с примесью скабрезности, антисемитизма и черного юмора. М. Жаров в молодости исполнял злободневные песенки с этим рефреном в нэповском кабаре «Нерыдай»; А. К. Гладков вспоминает о куплетистах Громове и Миличе, «поющих на мотив «Ламца-дрица» об абортах, алиментах и Мейерхольде» [Жаров, Жизнь, театр, кино, 147; Гладков, Поздние вечера, 23]. Рефрен вставили даже в русский текст повсеместно популярной оперетты «Баядерка», где раджа, объясняясь в любви принцессе, поет: «Я люблю вас без конца — ламца-дрица а ца-ца» [НМ 05.1929,143].
Приводимое в ЗТ четверостишие мы встречаем также в повести В. Каверина «Конец хазы» (1924), где его напевает проститутка [гл. 9].
11//14
Когда Полыхаев находил вдруг у себя на столе бумажку, касающуюся экспортных кедров или диктовых листов, он… некоторое время даже не понимал, чего от него хотят. — Насколько верно воспроизводят соавторы известные черты совбюрократов, можно видеть из записок П. Истрати: «Начальники, принимающие решения, имеют дело лишь с бумажками, которые они не в состоянии читать, не говоря уже о понимании…» Он рассказывает о начальниках, подписывающих бумаги резиновым штемпелем [Istrati, Soviets 1929,55–56]; см. ЗТ 19//1.
Фамилия директора «Геркулеса» предвосхищена в записи Ильфа «Огонь-Полыхаев» [ИЗК, 199].
11//15
Мелкая уголовная сошка вроде Паниковского написала бы Корейко письмо: «Положите во дворе под мусорный ящик шестьсот рублей, иначе будет плохо»… — Ср. у Бабеля.: «Многоуважаемый Рувим Осипович! Будьте настолько любезны положить к субботе под бочку с дождевой водой… и так далее. В случае отказа… вас ждет большое разочарование в вашей семейной жизни» [Как это делалось в Одессе (1923)].
Сходная записка приводится в «Конце хазы» В. Каверина [гл. 5]; еще одно совпадение с повестью Каверина имеется в ЗТ двумя абзацами ранее [см. выше, примечание 13].
11//16
Соня Золотая ручка… прибегла бы к обыкновенному хипесу… — Соня Золотая Ручка (Софья Блювштейн) — героиня криминальной хроники конца XIX в., женщина с богатой авантюрной биографией, «Рокамболь в юбке». За кражи и ограбления была осуждена на каторжные работы; провела почти три года в ручных кандалах, подвергалась телесным наказаниям. Несколько раз совершала побеги, то переодеваясь, то обольщая тюремщиков. Личность и подвиги Сони Золотая Ручка сделали ее каторжной знаменитостью, ее сувенирные фотографии на фоне декораций (цепи, наковальня, кузнец с молотом) были предметом сбыта пассажирам заходивших на Сахалин пароходов. А. П. Чехов и В. М. Дорошевич встречались с Соней Золотая Ручка и оставили ее портрет в своих очерках [Чехов, Остров Сахалин; Дорошевич, Сахалин, ч. 2]. В XX в. ее легенда возродилась на экране (серия не менее чем из семи фильмов «Сонька — золотая ручка», студия Абрама Дранкова, в главной роли Н. Гофман, 1912–1915).
Объяснение слова «хипес» («хипис») дает А. И. Куприн: «…«хипис»… — кража…»; «…«хиписницы»… или «кошки»… ходят по магазинам во время распродаж и ликвидаций и, пользуясь толкотней, всегда находят возможность прицепить к изнанке ротонды штуку материи или моток кружев. Также «кошки» не брезгуют и тем, чтобы соблазнить какого-нибудь уличного селадона, напоить его… и потом обобрать при помощи постоянного друга сердца, который на их жаргоне называется «котом»» [Киевские типы: Вор (1898)]. В эпоху ДС/ЗТ, по-видимому, практиковался прежде всего этот второй род хипеса, типичной жертвой которого бывали растратчики [см. В. Сивачев, Весенний случай (рассказ), КН 23.1927; Катаев, Растратчики, и др.].
11//17
Возьмем, наконец, корнета Савина. Аферист выдающийся… Приехал бы к Корейко на квартиру под видом болгарского царя, наскандалил бы в домоуправлении и испортил бы все дело. — Николай Герасимович Савин (1858-после 1933) — авантюрист, легендарная фигура криминальной хроники конца XIX-начала XX в. Похождения Савина имели международный масштаб и резонанс, он легко пересекал границы и океаны, появляясь то в европейской России, то в Америке, то в Китае. Впрочем, в истории его жизни пока трудно провести четкую границу между правдой и вымыслами в стиле Мюнхгаузена и Казановы, каковые он сам распространял о себе в многочисленных мемуарах и интервью. Если рассказы эти достоверны хотя бы наполовину, то деятельность Савина следует считать уникальным эпизодом в новейшей криминальной истории. Он уверял, среди прочего, что был знаком со многими монархами Европы и награждался орденами всех стран, поддерживал дружеские отношения с Л. Н. Толстым 2, участвовал в русско-турецкой (1877-78) и испано-американской (1898) войнах…
Согласно рассказам Савина, он учился в Катковском лицее в Москве и провел молодость в среде блестящей военной молодежи того круга и поколения, что представлены графом Вронским, героем «Анны Карениной». Он со вкусом повествует о буйных проделках тех лет, об избиениях «штафирок» и издевательствах над евреями-кредиторами, о попойках и галантных похождениях в обществе высоких особ и т. п. Видимо, уже в эти годы развилась склонность Савина к крупным и дерзким аферам, вроде похищения драгоценных икон из Мраморного дворца, в чем главную роль играл великий князь Николай Константинович (за эту историю пожизненно высланный из столиц), а Савин будто бы взял на себя реализацию похищенного 3. В числе других подвигов Савина, о которых рассказывают он сам и другие лица, — подделка банкнот, одурачивание европейских ювелиров и банкиров, продажа фиктивных земель и поместий, преподнесение в дар высоким особам взятых напрокат лошадей и проч. Неоднократно подвергался арестам, бежал из ссылки и тюрьмы за границу, был депортирован в Россию и вновь бежал. Сам он иногда склонен приписывать этим злоключениям политическую подоплеку, изображая из себя революционера, близкого к «Народной Воле».