с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп». В «Камере обскура» Горн имеет «грязные и зазубренные ногти на ногах», а в рассказе «Облако, озеро, башня» героя истязает спутник по туристической экскурсии — «упрямое и обстоятельное чудовище в арестантских подштанниках, с перламутровыми когтями на грязных ногах и медвежьим мехом между толстыми грудями». В «Вечёре» Бабеля любовное унижение Галина рисуется в намеренно отталкивающих чертах: «Четыре ноги с толстыми пятками высунулись в прохладу, и мы увидели любящие икры Ирины и большой палец Василия с кривым и черным ногтем». Повторяемость данной детали легко понять ввиду ее смысловой емкости: в ней совмещаются моменты вульгарной беззастенчивости, обычно связываемой с демонстрацией босой ноги, и сокрушительной, безжалостной силы, выражаемой через образ железных когтей, зубов и проч. Возможно и то, что когтистые ноги несут зооморфные и хтонические коннотации, вполне уместные в мотивах рассматриваемого типа. Интерпретаторы демонологического толка прямо говорят, что «Никита Пряхин — бес», и что его ««темный, панцирный ноготь» — это уже не ноготь, а… коготь» [Каганская, Бар-Селла, Мастер Гамбс и Маргарита, 41,43]. Однако типологическое объяснение, возводящее данную деталь к широко распространенному в литературе мотиву (заведомо не всегда с демонической подоплекой), кажется нам более объективным.
13//40
И покуда его пороли… а бабушка покрикивала с антресолей: «Так его, болезного, так его, родименького!»… — Как все жильцы Слободки, ничья бабушка отмечена сгущенной речевой характерностью. В литературе из народной жизни речь стариков и старух пересыпана словечками «касатик», «родимый», «кормилец», «сердечный», «рожоный», «болезный» [все взяты из произведений Д. В. Григоровича]. «Никого-то у тебя нету, как я погляжу, болезный ты мой!» — говорит «выжившая из ума старушонка» [А. А. Тихонов-Луговой. Швейцар // Писатели чеховской поры, т. 2]. Ванюша Цветочкин, то Незабудкин, бишь, — / Старушка уверяла, — он летит, болезный [В. Хлебников, Журавль].
13//41
Последним взял розги Митрич… Но Лоханкину не пришлось отведать камергерской лозы.
«Розга и лоза — один и тот же «инструмент» — это прут аршина в два длиною. У него огромный размах и сильный удар. Розга свистит в воздухе, как стальная рапира. После каждых двух ударов берется новый прут, а то измочалится и не будет, пожалуй, так больно. Чтоб при сильном, изо всей силы, размахе прутнк не сломался, к нему с половины подвязан другой прутик. Если секут тонким концом прута, — это «розги». Если ударяют толстым концом, тонкий держа в руке, — это «лозы» или «комли». Наказание куда более мучительное и искалечивающее человека. «Лозы» отменены, оставлены только «розги»» [Дорошевич, Исчезнут ли тягчайшие наказания? Избранные рассказы и очерки].
Выражение «отведать камергерской лозы» отдает Пажеским корпусом Митрича; ср.: «Какой из тебя офицер-то выйдет, если не будешь знать, что такое кадетская розга!» [А. В. Жиркевич. Розги // Писатели чеховской поры, т. 2].
13//42
Так это у вас «Сд. пр. ком. в. уд. в. н. м. од. ин. хол.»? А она в самом деле «пр.» и имеет «в. уд.»? — Юмор по поводу сокращений в газетных объявлениях мы находим у сатириконовцев, например: «Гимн. 8 кл. г. по вс. пр. тр. пр., р. ие ст. Зиам. 5, Н. Ф., др.» = «Гимназист 8 класса готовит по всем предметам теоретически и практически, расстоянием не стесняется. Знаменская, 5, Н. Ф.» или: «Квартира шесть к., др., пар., шв., тел.» = «Квартира из шести комнат, парадная, швейцар, телефон» (в обоих объявлениях в текст попадает бессмысленное «др.»). Переговоры между автором объявления и клиенткой похожи на разговор Бендера с Лоханкиным: «[Дама]…указала на загадочные слова: «пр. тр. пр. др.». — Так вот, пожалуйста, чтоб это все было» [Тэффи, Репетитор; Осенние дрязги].
13//43
В общем, скажите, из какого класса гимназии вас вытурили за неуспешность? Из шестого? — Из пятого, — ответил Лоханкин. — Исключение из такого-то класса (почти всегда пятого) является столь же необходимым общим местом гимназической топики, как и другие исключения — латинские [см. ЗТ17//6]. Ср. многие ссылки в литературе на это инициационное событие в жизни подростка: «[Сашу] исключили из пятого класса гимназии» [Чехов, Задача]. «Его уволили из пятого класса гимназии за то, что никак не мог понять ut consecutivum» [Чехов, Три сестры, д. 3]. «Верно, какой-нибудь мальчишка подбил [рабочих на забастовку], самого-то выгнали из пятого класса» [Эренбург, Жизнь и гибель Николая Курбова, гл. 5; сам И. Эренбург был исключен из шестого — см. Люди, годы, жизнь, т. 1: 65]. «Колю выключили из пятого класса древлянской гимназии за организацию возмущения пятиклассников по поводу трудных экстемпоралий по латинскому языку» [И. Наживин, Перун (1927), гл. 14]. «Я училась в гимназии и вышла из пятого класса» [Юшкевич, Леон Дрей, 119]. «С трудом переходил я из класса в класс [киевской гимназии]… и наконец был торжественно исключен из пятого класса» [Вертинский, Дорогой длинною…, 19]. «По причине нестерпимых насмешек вышел он из пятого класса гимназии недоучкой» [И. Бачелис, Блуждающая почка, ТД 07.1929 — очерк о совбюрократе]. «Был вышиблен из пятого класса гимназии за тихие успехи и ношение бороды» [Н. Архипов, Выигрыш // Н. Архипов, Юмористические рассказы].
Из шестого класса исключается Василий Теркин — герой одноименного романа П. Боборыкина, которого, напомним, деревенский «мир» также порет розгами за «образованность» [см. выше, примечание 33]; кстати, вполне ли случайны созвучия: Василий Теркин — Васисуалий Теткин [см. выше, примечание 1] — Васисуалий Лоханкин?.. Как и в ЗТ [см. ниже, примечание 44] воспоминание об исключении у П. Боборыкина насмешливо соотнесено с фазами прохождения программы: «Всю греческую и латинскую премудрость прошел я до шестого класса, откуда и был выключен» [II.З]. Об исключении из пятого — шестого классов рассказывается в мемуарах В. Каверина [Освещенные окна, 164,167, 202] и С. Прегель [Мое детство, 1:153]. Манера соавторов давать наиболее отстоявшиеся стереотипы требовала, чтобы Лоханкин был исключен именно из пятого класса, тогда как Остапом предположен следующий по частоте исключения класс — шестой.
13//44
Значит, до физики Краевича вы не дошли? — К. Д. Краевич (1833-92) — преподаватель гимназии, автор стандартного учебника физики, изучение которой начиналось в шестом классе классических гимназий. Физика Краевича использовалась и в советской школе.
«Какой таинственный смысл был в словах и сочетаниях, в именах авторов, в названиях книг и учебников!
Вторая часть хрестоматии Смирновского. История Иловайского. Учебник арифметики Малинина и Буренина. География Елпатьевского. Задачник Евтушевского. Алгебра Киселева. Физика Краевича. Латинская грамматика Ходобая.
А Записки Цезаря о Галльской войне, с предисловием Поспишиля!
А Метаморфозы Овидия Назона, в обработке для детей и юношества, под редакцией Авенариуса!
Энеида. Одиссея. Илиада.
А словари и подстрочники к Виргилию и Гомеру!
И все это не так, на воздух, на фу-фу, а с допущения цензурой и с одобрения ученого Комитета при Святейшем Правительствующем Синоде.
Что и говорить, крепкая была постройка, основательная.
…А вот поди же ты! Пришел ветер с пустыни и развеял в прах» [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути, 11–12].
13//45
Вы не в церкви, вас не обманут. — Эти слова Бендера, по-видимому, намекают на частые выпады агитпропа против «церковного обмана». — «Идите, идите, вы не в церкви, вас не обманут» [ИЗК, 232].
Примечания к комментариям
1[к 13//1]. В книге напечатано «Висасуалий» — видимо, опечатка.
2 [к 13//5]. Некоторые лоханкинские ямбы — шестистопные, и тоже правильные, т. е. с цезурой после третьей стопы: Ты гнида жалкая и мерзкая притом; Уйди, Птибурдуков, не то тебе по вые.… Перебой пятистопного ямба отдельными шестистопными стихами — известная в русской поэзии черта. Укороченные ямбы Лоханкина не всегда подчиняются правилу словораздела после второй стопы: Ты хам, Птибурдуков, мерзавец.
3[к 13//7]. Историю вопроса об «антиинтеллигентской» позиции Ильфа и Петрова и обзор соответствующей литературы см. в кн. Я. С. Лурье [Курдюмов, В краю непуганых идиотов, 9-30]. Запоздалой попыткой возродить эти взгляды явились статьи Л. И. Сараскиной в начале 1990-х гг.
4[к 13//7]. Мандельштам, Воспоминания, 345.
5 [к 13//7]. Ср.: «Русской интеллигенции, особенно в прежних поколениях, свойственно… чувство виноватости перед народом, это своего рода «социальное покаяние», конечно, не перед Богом, но перед «народом» или «пролетариатом»… К этому надо еще присоединить ее жертвенность, эту неизменную готовность на великие жертвы у лучших ее представителей «[С. Булгаков. Героизм и подвижничество // Вехи, 30]. И критики, и защитники интеллигенции отмечают ее «народопоклонство» [Н. А. Гредескул. Перелом российской интеллигенции и ее действительный смысл // Интеллигенция в России, 14].
6 [к 13//7]. По словам историка интеллигенции, последняя «хотела бы решить все вопросы, в том числе и неразрешимые, над которыми тщетно трудились величайшие умы». Она «то и дело прерывает свою работу недоуменными вопросами вроде: «что такое интеллигенция и в чем смысл ее существования?» [ср. лоханкинские: «Вдумайся только в роль русской интеллигенции, в ее значение» или: «Мог ли он помнить о мелочах быта, когда не было еще уяснено значение русской интеллигенции?»], «кто виноват?», что она не находит своего настоящего дела, «что делать?»». На первом плане в истории интеллигенции — «психология, психология исканий, томлений мысли, душевных мук идеологов, «отщепенцев», «лишних людей», «кающихся дворян»» [ср.: «И в жизни Васисуалия Андреевича наступил период мучительных дум и моральных страданий»]. Предмет этой истории — «то, что передумали, перечувствовали…. благороднейшие умы эпохи… все то, что пережила русская интеллигенция в 90-х гг. прошлого века и в начале нынешнего… все то, ради чего страдали и жертвовали собою лучшие люди России… Напряженно искала она ответа на вопрос «что делать?»» [Д. Н. Овсянико-Куликовский, Психология русской интеллигенции // Интеллигенция в России, 197; Д. Н. Овсянико-Куликовский, История русской интеллигенции // Собр. соч., т. 7: 5-10; т. 9: 174, 168; т. 8: 114].