Через неделю вы проходите мимо той же лавки: таблички портнихи и ремонтной мастерской исчезли, на их месте появилась вывеска торговца канцелярскими принадлежностями. Часовой мастер все еще здесь. Он сидит (старый, седобородый, сморщенный человечек) перед витриной, вставив в глаз увеличительное стекло, как фантастический черный монокль.
Еще немного спустя канцелярщик исчезает. Часовщика тоже больше нет. Лавка пуста. На витринное стекло косо наклеен желтоватый листок:
«Первого сентября в этой лавке откроется новый торговый пункт кооператива КОММУНАРКА.
Кооперативы — продовольственная колонна пролетарской армии, один из столпов социалистического строительства».
Московская улица — открытая книга. На ее страницах вы читаете историю заката старого мира и первую главу учения о победе коллективистского общественного строя» [Weiskopf, Umsteigen…, 51–52].
15//2
Б. Культуртригер; Б. Павел Буре — Глазиус-Шенкер; М. Н. Фанатюк; Карл Павиайнен. — «О часовщике «с прекрасной фамилией Глазиус» Ильф весело писал жене из Нижнего Новгорода еще в 1924 г.», — сообщает Л. М. Яновская [с. 27]. Б[ывший] Павел Буре — видимо, имеется в виду манера некоторых часовщиков выдавать себя за наследников этого мастера, «поставщика Его Императорского Величества двора». Под вывесками часовщиков-кустарей в 1929–1930 нередко укрывались скупщики золота. В романе К. Вагинова «Бамбочада» (1930) приводится вывеска на часовой мастерской в Ленинграде: «Остерегайтесь мастеров самозванцев, прикрывающихся фирмами Павел Буре и др., а на самом деле никакого отношения к этой фирме не имели и не имеют. Отдавая свои часы в починку вышеупомянутым самозванцам ваши часы теряют свое достоинство».
Павиайнен — каламбурная фамилия, использованная ранее в рассказах о городе Колоколамске [Синий дьявол // Ильф, Петров, Необыкновенные истории]. В ней скрещены «павиан» и распространенная финская фамилия Парвиайнен. В Петербурге был минный завод Парвиайнена, памятный своей ролью в Февральской и Октябрьской революциях 1917: Посмотрите, какие ребята идут / От Путиловских перекрытий, / От тяжелых цехов Парвиайнена... [Прокофьев, Эпоха; также Козаков, Крушение империи, т. 2: 39; Трифонов, Старик, 41 и др.].
Фанатюк — смесь «фанатика» с украинскими фамилиями типа Войлок, Гацук, Левчук и т. п. Бюрократ Фанатюк выведен в повести соавторов «1001 день, или Новая Шахерезада» (1927).
Культуртригер — еще одно каламбурное образование, в котором слиты «культуртрегер» и известная в Одессе фамилия Тригер. Был ряд частнокоммерческих фирм под этим именем: «Заведения теплых морских ванн Гойковича, Гроссмана и Тригера»; «Лечебница врачей Ауслендера, Моргулиеса и Тригера» [цит. по старому путеводителю в кн.: А. Ильф, ЗТ, 423]. Видимо, на это прошлое призвано намекать сокращение «Б[ывший]». См. также ЗТ 16//12.
15//3
Глазиус-Шенкер ушел в часовой коллектив «Новое время». — «Коллектив» в смысле «учреждение, предприятие» — словоупотребление 20-х гг. Ср.: «Рябьев осведомился у сторожа: — А как мне пройти в коллектив?» [Семенов, Наталья Тарпова, кн. 1: 25].
«Часовая мастерская «Новое время»» упоминается также в ИЗК, 231 (1929), заставляя сегодняшнего читателя недоумевать: что в этом имени особенного? Полагаем, что здесь каламбур, слышный современникам, но для нас переставший звучать. «Новое [т. е. советское] время» — вывеска мимикрийная, приклеивающая, как полагается, революционную этикетку к вечному понятию времени. Но авторы ее (несомненно, часовщики старой формации), подобно ребуснику Синицкому, «дали маху», допустив созвучие своего благонамеренного лозунга с чем-то далеким от революции, а именно, с архиконсервативной газетой А. С. Суворина «Новое время», в 1930 еще достаточно (и «позорно») памятной. Именования, имеющие одновременно советское и традиционное звучание, вообще являются специальностью соавторов (ср. «Кассий Взаимопомощев», «дьякон Самообложенский», «милиция-троеручица» ипроч.).
15//4
Новоявленное учрежденьице уже пересекал барьер, выставленный против посетителей… — Барьер (стойка, перегородка) — непременный атрибут учрежденческого зала. «Барьеры в большом ходу в учреждениях», — замечают соавторы в своем эссе о дверях [ДС 28]. У В. Катаева присутственный зал выглядит как «большая комната, о пяти сплошных окнах, доходящих до самого пола, разгороженная, как водится, во всю длину деревянной стойкой» [Растратчики, гл. 1]. Как в советской литературе, так и в классике канцелярский барьер символизирует отгороженность чиновников от людей. Так, у Диккенса клерки в адвокатской конторе, потешаясь над клиентом, укрываются за загородкой [Пиквикский клуб, гл. 20]. У Кафки конторский барьер имеет вид клетки, надежно отделяющей бюрократов от посетителей-подсудимых [Процесс, гл. 3]. В ЗТ 1 упоминаются дореволюционные «дубовые парапеты, отделявшие присутствие от внешнего беспокойного мира». Барьеру могут даваться композиционные и тематические функции, как, например, в сцене, где Бендер впервые наблюдает через перегородку Корейко в «Геркулесе» [см. ЗТ 11//18].
15//5
Паниковского успели даже обвинить в том, что он по ночам отливает керосин из чужих примусов… — Отливанье керосина из соседских примусов (наряду с кражей дров, мяса из супа и т. п.) упоминается свидетелями эпохи как одна из типичных язв коммунального быта [см., например: Г. Алексеев, Рабочий город, ТД 10.1929, 30]. Но соавторы с обычным остроумием находят способ увязать советскую реалию с архетипическими инвариантами. В случае Паниковского эти действия несомненно отражают его связь с хтоникой и нечистыми силами [см. ЗТ 1//32]. Вспомним, что одним из классических атрибутов ведьмы было доение чужих коров — см. хотя бы С. Максимова [Нечистая сила, 316] и Чехова: «.. Жена его Мавра есть ведьма, по ночам ходит доить чужих коров» [Унтер Пришибеев]. В начале «Тихого Дона» рассказывается о расправе станичников с турчанкой — женой Прокофия Мелехова. Ее считали ведьмой и винили в доении чужой коровы, которая после этого издохла. Законно видеть в этой метафоре параллелизм коровы и примуса как двух эмблем пищевого хозяйства соответственно в деревне и в коммунальной квартире.
15//6
Контора по заготовке рогов и копыт… — Каганская и Бар-Селла выделяют в «Рогах и копытах» инфернальный аспект, сближая их с другими демонологическими мотивами у соавторов [Мастер Гамбс и Маргарита, 25–27]. В сатире 20-х гг. учреждения нередко наделяются адскими и загробными чертами — ср. «Геркулес» и кинофабрику [ЗТ 4//9; ЗТ 11//4; ЗТ 24//15 и 16 и др.], а также «Дьяволиаду» М. Булгакова, «Причины происхождения туманностей» А. Новикова [см. ДС 11//6] и др. Естественно, чтобы инфернальность придавалась и пародии на такое учреждение, как «Рога и копыта».
Контора по заготовке рогов и копыт «для нужд гребеночной и пуговичной промышленности» впервые появляется в записной книжке Ильфа, а затем в его рассказе «Случай в конторе» [См 47.1928]. Это учреждение никаких видимых адских или демонических связей не имеет. С другой стороны, соавторы создают и серию более «горячих» учрежденческих названий. В записях Ильфа упоминается «Секция Труб и Печей» [ИЗК, 179,201], а в повести соавторов «1001 день, или Новая Шахерезада» (1929) — «контора по заготовке Когтей и Хвостов» с сотрудниками по фамилии Фанатюк, Сатанюк и Шайтанова.
Едва ли случайно выбор соавторов во втором романе остановился именно на рогах и копытах. По сравнению с когтями и хвостами, печами и трубами они несут наиболее широкие смысловые коннотации, выходящие за пределы демонической сферы; например, они ассоциируются с домашним рогатым скотом и с песенкой о печальной судьбе «серенького козлика», от которого волк оставил «рожки да ножки».
Ранее мотив учреждения, заготовляющего рога и копыта, фигурировал в высоком романтическом ключе у И. Сельвинского в стихотворении «Алло, Русь!» (1925). Рога и копыта, экспортируемые на Запад за золото, оборачиваются для Советской России рогом изобилия 1. Между прочим, поэт связывает данный мотив с темой переработки (рециклизации), которая у него звучит мажорно: Подумайте только! Желатин, бусы, / Суперфосфат, набалдашник на трость, / Клей и гребенки, муку и зубы / Дают рога, копыта и кость [Избр. произведения, 124]. В мире Ильфа и Петрова эта тема играет одну из центральных ролей и многообразно варьируется. В ее орбиту входит, между прочим, и мотив переработки живых существ в пуговицы [см. ЗТ 34//6]. Естественно предположить какую-то степень влияния данной темы на выбор профиля бендеровской конторы.
Заготовка рогов и копыт приобрела особую злободневность зимой и весной 1930 в связи с массовым забоем скота крестьянами в ответ на коллективизацию. Это явление было всем известно и актуально в год действия ЗТ. Журналистка Татьяна Тэсс в очерке «Самим себя накормить» напоминает, что «кулак не будет кормить рабочих белым хлебом… И потому, взамен перебитого, порезанного кулаками скота нам нужно самим организовать фабрики мяса» [Ог 30.10.30]. О продаже крестьянами рогов и копыт на клей упоминает хорошо осведомленный в советских делах Рукейзер [Working for the Soviets, 215]. «Успехам» колхозного движения вторит рост бендеровской конторы (правда, уже без участия Остапа). Если в ЗТ 15 туда являлся лишь один мужик с мешком грязных рогов, то в ЗТ 35 в ворота «Гособъединения Рога и Копыта», украшенные портретами вождей, въезжают «трехтонные грузовики, нагруженные доверху кондиционными рогами и копытами». Предположить указанный символизм тем логичнее, что ведь и первое появление бендеровских «Рогов и копыт» на месте пяти частников имело сходный историко-символический характер, знаменуя смену нэпа новым курсом на индустриализацию и коллективизацию [см. ЗТ 14//23, а также выше, примечания 1–3]. Между появлением вывески в ЗТ 14, приходом мужика с рогами в ЗТ 15 и грузовиками в ЗТ 35 определенно прочерчивается связующая линия. Тот факт, что «Рога и копыта» как имя учреждения были придуманы еще в доколхозную эпоху, этой гипотезе не мешает, ведь старые мотивы всегда могут получить актуальность и новый стимул к жизни в изменившихся обстоятельствах.