«Блудный сын возвращается домой» — запись в ИЗК [с. 269] и название рассказа И. Ильфа [Ог 15.01.30]. Фамилия «Кушаковский» (ксендз в ЗТ) записана в ИЗК [с. 220].
Эпизод имеет общие черты с несостоявшимся превращением Арамиса в иезуита в «Трех мушкетерах» Дюма [гл. 26: Диссертация Арамиса]: (а) обращение Арамиса происходит в отсутствие д’Артаньяна; (б) последний, подобно Бендеру, ищет друга и застает его в молельне, в набожной позе, между кюре и офицером ордена иезуитов; (в) д’Артаньян заводит с Арамисом разговор, в то время как духовные особы бросают на него недовольные взгляды; (г) следует диалог, пересыпанный латынью (ср. «пуэр, соцер…» Бендера); (д) с помощью любовного письма д’Артаньяну удается вернуть друга к земным делам, и мушкетеры заказывают обед с четырьмя бутылками вина (ср. остановку антилоповцев с Козлевичем в пивной). Можно указать и другую параллель — в «Хулио Хуренито» И. Эренбурга, где герои встречают в Ватикане своего компаньона Эрколе Бамбучи, ставшего монахом, и извлекают его оттуда [гл. 18].
В этих эпизодах проявляется и более универсальный мотив: «извлечение друга» из-под власти чуждых сил, которым удалось овладеть его душой и памятью. Ср. «Вокруг света в 80 дней» Ж. Верна (Паспарту в цирке, гл. 23), «Каштанку» Чехова (сцена в цирке, возможно, зависимая от предыдущей), фильм «Охотник на оленей» М. Чимино (трагическая сцена с «русской рулеткой» в конце фильма, когда вьетнамский ветеран [Р. Де Ниро] пытается вызволить своего утратившего память друга [К. Уокен] из гибельного азиатского притона и отвезти его на родину) и многочисленные другие сюжеты, где друзья или родные пускаются на поиски героя, покинувшего родной дом, забывшего свою личность, имя и среду, — такие, как «Повесть о Савве Грудцыне», «Станционный смотритель», «Дэвид Копперфилд» (странствия м-ра Пегготти в поисках Эмили), «Зигфрид и Лимузэн» Ж. Жироду и др. Увещаниями, а то и хитростью пытаются они пробудить в герое воспоминание о его прошлом, о местах и событиях, связанных с прошлым (баллада «Емшан» А. Майкова, «Дама с камелиями»/«Травиата» с арией отца: «Ты забыл край милый свой, бросил ты Прованс родной» и др.). Вопреки названию комментируемой главы, библейская притча о блудном сыне к этому типу сюжетов не относится.
Популярность данного сюжета питается его архетипическими корнями. В мифологии разных народов распространен мотив ухода/увода героя в другой (удаленный или потусторонний) мир, что сопровождается амнезией, а затем его возвращения/привода назад и восстановления памяти. В древних своих версиях — например — индийских, миф этот интерпретируется как духовная смерть, как временное забвение человеком своей высшей сущности ради земных забот и наслаждений [см. об этом: Eliade, Myth and Reality, 114–118]. Напротив, в антирелигиозных произведениях новой литературы, как в случаях Арамиса — Бамбучи — Козлевича, именно уход в духовную (церковную) сферу рисуется как недоразумение, а возвращение в мир светских интересов — как восстановление нормы. Для соавторов ЗТ, специализирующихся в выворачивании наизнанку вековых архетипов, такая инверсия особенно естественна и предсказуема.
17//2
Всех дезавуирую! — Неологизм 20-х гг.: «Ленинградская организация дезавуируется ленинградскими рабочими-коммунистами» [Пр 1926; см. Селищев, Язык революционной эпохи].
17//3
Костел… врезался в небо, колючий и острый, как рыбья кость. — Внушительное здание одесского костела отражено в литературе не раз. Л.Пантелеев упоминает «тот черный костел, который возвышался тогда своей острой готической колокольней в центре города и который так ярко… изображен на последних страницах бунинских «Снов Чанга» «[Приоткрытая дверь, 149]; у Бунина описан не столько сам костел, сколько богослужение в нем. Ту же метафору, что у соавторов, находим в современном очерке об Одессе: «Готическая колокольня вонзилась в небо» [С. Борисов, По Черному морю, КН 26.1927]. В мемуарах Ю. Олеши отложились детские впечатления, по духу сходные с соавторским описанием: «Вот ступени, поднимаюсь, и вот я среди полумрака и прохлады каменных, а может быть, и железных сеней костела… Я видел стоявшие вдоль стен на высоте второго этажа статуи ангелов в как бы отворачивающихся от зрителя ракурсах» [Ни дня без строчки, 97–98] — ср. в ЗТ «железная решетка», «жестяные флаги», «двери, обитые обручным железом», «каменные идолы, прятавшиеся от дождя в нишах», «барельефные святые» 1.
17//4
— Охмуряют! — крикнул Остап… — Под сладкий лепет мандолины. — «Под сладкий лепет мандолины» — измененная строка из «Последнего танго» в версии П. Германа (аранжировка Дм. Покрасса): Под звуки нежной мандолины [Сахарова, Комм. — ЗТ, 478]; см. ЗТ 20//14.
17//5
— Эй вы, херувимы и серафимы! — сказал Остап, вызывая врагов на диспут. — Бога нет! — Сцена не могла не вызывать в памяти читателей публичные диспуты между А. В. Луначарским и обновленческим митрополитом А. И. Введенским в 1923–1924. Об этих диспутах под общим названием «Есть ли Бог?» рассказывает Э. Миндлин [Необыкновенные собеседники, 234–241]. Это был, однако, лишь наиболее знаменитый из диалогов такого рода; диспуты на религиозные темы между коммунистическими агитаторами и священнослужителями велись в 20-е гг. повсеместно как в городах, так и в провинции, вызывая оживленный интерес [см., например, Громов, Перед рассветом, 88; Борисов, 75 дней в СССР, 49; Катаев, Огонь, и др.]. «Каждый приходил с толпой своих сторонников, и начиналась неистовая словесная битва, потрясавшая сердца», свидетельствует Н. Чуковский [Литературные воспоминания, 174].
По поводу этого места В. Шкловский замечает, что спор с ксендзами имеет аналогию в плутовском романе — в мотиве «спора шута с раввином» [Шкловский, «Золотой теленок» и старинный плутовской роман].
17//6
Пуэр, соцер, веспер, генер, либер, мизер, аспер, тенер. Эти латинские исключения, зазубренные Остапом в третьем классе частной гимназии Илиади и до сих пор бессмысленно сидевшие в его голове, произвели на Козлевича магнетическое действие. — Остап цитирует группу латинских исключений, которой в мнемоических целях придана стихотворная форма. Но и в таком облегченном виде исключения были для многих синонимом гимназической зубрежки: «Мне в гимназии легко давался латинский язык. Другие, бывало, бьются над исключениями. А мне ничего» [Дорошевич, На смех, 26]. Иногда заученные в школе исключения наделяются некой иронической символикой и магией, помогающей герою в его дальнейшей жизни. Так обстоит дело в данном месте ЗТ, а также в воспоминаниях Г. Гейне:
«Vis, burls, sitis, tussis, cucumis, amussis, cannabis, sinapis — слова эти, имеющие такое значение в мире, достигают этого тем, что, принадлежа к определенному классу, все же составляют исключение; поэтому-то я очень уважаю их, и то обстоятельство, что они у меня постоянно наготове, на случай, если внезапно понадобятся [случай Остапа!], доставляет мне много внутреннего спокойствия и утешения в скорбные часы моей жизни [Идеи. Книга Le Grand, гл. 7; другие вероятные переклички с этой книгой см. в ЗТ 35//1 и 10].
Отношение к древним языкам как к ненужному балласту было типично для левой интеллигенции. Тот же автор пишет о «бессмысленном зазубривании латинских и греческих исключений» и о том, что эти языки «любить, конечно, нельзя» [Маленькие чиновники, Избр. рассказы и очерки]. Подобные отзывы легко умножить.
Неприязнь к античности, однако, разделялась далеко не всеми: многие представители интеллигенции, как В. В. Вересаев, П. Н. Милюков, А. Белый и др., в свои школьные годы увлекались ею и становились хорошими филологами-классиками. Вообще не подлежит сомнению роль гимназических древних языков в формировании блестящей культуры Серебряного века, равно как и русской школы классической филологии XX в. «Антиклассицизм» левых кругов выражал не столько неприятие языков, сколько презрение к консервативной системе народного просвещения, внедренной при Александре III и К. Победоносцеве.
Остап учился в «Одесской мужской гимназии Н. К. Илиади, со всеми правами правительственных гимназий» (Николаевский Бульвар, 1). В этой гимназии учился, между прочим, и Остап Шор, реальный прототип Бендера, о котором см. ДС 5//5 [а также: Ильф А., ЗТ, 425].
17//7
Я даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих. — О пяти хлебах, насытивших пять тысяч человек, см. Евангелия [Мф. 14.17–21, Лк.9.13–17, Ин.6.9-14].
Похвальба Бендера — вероятный отголосок сообщений прессы 1929–1930 о деятельности евангелиста Ивана Чурикова, чья коммуна под названием БИЧ (Братство Иоанна Чурикова) находилась в Вырице, в ста километрах от Ленинграда. Основанная еще в дореволюционные годы, она стала мишенью нападок в агитпропе и была закрыта в 1929. Чуриков славился излечением больных и кормлением голодных: ««Я, как Христос, пятью хлебами насыщаю пять тысяч человек», говорит Чуриков. Из пуда муки в коммуне [с добавлением картофельных отрубей] выпекают шесть пудов хлеба» [КН 02.1929; детали биографии Чурикова в очерке Тур, Старость вышибалы, Ог 07.07.29]. «Братец Чуриков» упоминается в романе В. Каверина «Исполнение желаний» [1.8.5].
Шутка, аналогичная бендеровской, встречается также в записной книжке В. Кина: «Она, подобно евангельскому герою, удовлетворила целую толпу одной рыбой и пятью хлебами» [1925–1930; В. Кин, Избранное, 223]. О жуликах, выдающих себя в 1924 за Иисуса Христа и св. Ипатия, идет речь у А. Зорина [Христос на земле // А. Зорин, Рассказы].
Христос, наряду с Наполеоном и чертом (а также с Николаем I и Сталиным), входит в группу харизматических и/или авторитарных образов, на которые фигура Бендера проецируется неоднократно [список параллелей с Христом см. в ЗТ 10//7].
17//8
Ты им про римского папу скажи, про крестовый поход. — Для нас эти мотивы звучат некой исторической романтикой, однако в те дни они воспринимались вполне злободневно. Папа Пий XI в 1930 призвал к «крестовому походу» против большевиков, обвиняя их в преступлениях против человечности и гонениях на церковь. Это вызвало в СССР бурную кампанию против папы и «новых крестоносцев». Карикатуры на папу становятся частью политкарнавалов, папе «дают ответ» постройкой самолетов, его имя не сходит с плакатов и со страниц сатирических журналов. Его обвиняют в сговоре с империалистами, заявляя, что «наместник Петра превратил ключи апостолов в ключи от сейфов, банков и трестов» и выступает «с крестом против серпа и молота». Сочиняются анти-папские юморески и куплеты вроде: