[Лоханкин] по самую бороду был завернут в белое марсельское одеяло… К груди он прижимал книгу «Мужчина и женщина», толстую и раззолоченную, как икона. — В. Катаев вспоминает «белоснежные, тканьевые, так называемые «марсельские» одеяла, которыми застилались наши кровати» [Разбитая жизнь, 95].
Словарь Брокгауза, издание «Мужчина и женщина» и тому подобные книги облекались в пышные сравнения [см. ЗТ 13//8]. Сравнение книги с иконой в данном месте вряд ли случайно. Немного далее Лоханкин уточнит: Спасти успел я только одеяло и книгу спас любимую притом. Васисуалий Андреевич спасает от пожара ту книгу из своей «сокровищницы мысли», которая ему всего ближе по содержанию (видимо, как зеркало его собственной гиперсексуальности, см. ЗТ 13//9 и 10). В определенного типа дореволюционных домах выносу из огня в первую очередь подлежали иконы. Как пишет в своих воспоминаниях о купеческом быте С. Дурылин, «самым прочным достоянием православной русской семьи были образа. Когда наступала огненная беда, пожар, из дома прежде всего, часто с опасностью для жизни, стремились спасти «Божье милосердие»» [В своем углу, 158]. Похоже, что здесь перед нами еще одна простонародная, «сермяжная» черточка в образе интеллигента Лоханкина [ср. ЗТ 13//30] и очередное пародийное уравнение из области соавторских издевательств над старой культурой и религией. В менее явной форме его же можно видеть в поступке Пряхина, бросающегося в огонь за четвертью водки [см. ниже, примечание 12].
21//3
Як вам пришел навеки поселиться… — «Теперь… если ты позволишь, я готов навсегда у тебя поселиться», — говорит брату Павел Петрович Кирсанов [Тургенев, Отцы и дети, гл. 7].
21//4
Его желтая барабанная пятка выбивала по чистому восковому полу тревожную дробь. — Ср.: «…[Лямшин] ногами мелко топотал по земле, точно выбивая по ней барабанную дробь» [Достоевский, Бесы Ш.6.1]; «Он уже приготовился слушать дьячка, выбивавшего с левого клироса барабанную дробь» [Белый, Серебряный голубь, гл. 1]; «Мое сердце выбивает барабанную дробь» [Н. Евреинов. Кухня смеха // Русская театральная пародия].
21//5
…Погорелец сидел за столом и прямо из железной коробочки ел маринованную рыбу. Кроме того, с полочки были сброшены два тома «Сопротивления материалов» и их место заняла раззолоченная «Мужчина и женщина». — «Сопротивление материалов» — технический справочник, настольная книга инженеров всех специальностей.
Пригретый Птибурдуковыми, погорелец Лоханкин ведет себя бесцеремонно: съедает хозяйский ужин, сбрасывает книги, наконец, пытается приставать к Варваре. Близкую ситуацию находим в рассказе А. Аверченко «Камень на шее». Некто Пампасов, делавший вид, что хочет утопиться, «спасен» художником Рюминым, который приводит его к себе и разрешает жить на диване. Пампасов приживается у Рюмина, поглощает его запасы сигар и вина, носит его одежду и ухаживает за его женщинами; застав Пампасова за этим занятием, художник, подобно Птибурдукову, приходит в ярость; у Аверченко он выгоняет нахлебника из дома.
21//6
Потом с полу донесся тягучий шепот Лоханкина: — Варвара!.. Почему ты от меня ушла, Варвара? — Образ Лоханкина заимствует отдельные свои черточки у дореволюционных беллетристов, как, например, у А. Аверченко [см. ЗТ 13//10 и выше, примечание 5] и М. Кузмина [см. ЗТ 13//3]. Здесь, видимо, налицо еще один отзвук Кузмина, в чьей повести «Федя-фанфарон» (опубликована в журнале «Аргус» в 1917) выведен, как и в повести «Мечтатели», человек никчемный, велеречивый, мятущийся, паразитирующий за счет знакомых и женщин. В одной из глав он проводит ночь на диване в квартире рассказчика: «Федор Николаевич… казалось, дремал. Наконец, до меня донесся с дивана какой-то шепот… [который] обратился в еле уловимый, но тем не менее внятный лепет: — Боже мой! Боже мой! Как вы должны меня презирать» и т. п. [Кузмин, Проза, т. 9; курсив мой. — Ю. Щ.].
21//7
— Сожжет, старая, всю квартиру! — бормотал он [Митрич]. — Ей что? А у меня одна рояль, может быть, две тысячи стоит. — Женский род слова «рояль», видимо, призван маркировать речь Митрича как малокультурную, мещанскую. Ср: «А я… эту пудель не мучил»; «Начал Петюшка… свою китель сдирать» [Зощенко, Честный гражданин; Операция]. Однако в литературной речи XIX в. «рояль» встречается как в мужском, так и в женском роде: Рояль был весь раскрыт… (А. Фет); «Душа моя, как дорогой рояль» [Чехов, Три сестры, д. 3]; «Занятия начинались за роялью» [Белый, в кн.: Как мы пишем, Изд-во писателей в Ленинграде, 1930, 17]; Так долго они танцевали, / Уста прижимая к устам, / И томные звуки рояли / Всю ночь раздавалися там (из переделки «для благородных девиц» строфы М. Лермонтова].
Субстантивированное прилагательное «старая» как инвертированное подлежащее (после сказуемого) — стереотип определенного стиля: «Сопротивляясь смерти, бурно шелушилась старая по веснам… Но и покойницей не сдавалась старая…» [о березе; Леонов, Вор, 69].
Мотивы и слова Митрича находим у О. Форш: «Старуха Лукерьюшка жила на кухне… [ср. в ЗТ 13: «Жила она [ничья бабушка] на антресолях, над кухней…»] Слышала старая плохо, а видела и того плоше… — Сожжет дом старуха, не дослышит, не досмотрит, воров в окно пустит! — охала бабушка всякий раз, как ездила в город» [Хитрые звери // Форш, Собр. соч., т. 5:159–160; сходства с романом выделены мной. — Ю. Щ.].
В рассказе Ильфа «Дом с кренделями» [См 48.1928] сходные подозрения внушает всем соседям жилец, застраховавший свое имущество: «Он нам дом подожжет» [см. ниже, примечания 8 и 10].
21//8
Они нас сожгут, эти негодяи. — Персонажи Ильфа и Петрова никогда не говорят нейтральным, бесцветным языком: почти каждая их фраза разыграна, имитируя ту или иную речевую модель из вполне определенной стилистической среды. Точно указать эту модель, даже когда ее присутствие вполне ощутимо, не всегда просто; как и при литературной интертекстуальности, удобным путем к опознанию стереотипа и его источника является подыскание параллелей (ср. хотя бы предыдущее примечание). Ворчливая реплика ответственной съемщицы Люции Францевны Пферд (фамилия записана в ИЗК, 198), как и очень многое в ДС/ЗТ, восходит к экспрессивной одесской речи. Те же общий смысл, синтаксис, форму глагола (будущее время, совершенный вид) и завершение фразы («эти» плюс существительное) мы встречаем в словах Циреса из устного рассказа И. Бабеля: «Они сведут меня с ума, эти налетчики! [К. Паустовский, Рассказы о Бабеле // И. Бабель, Воспоминания современников]. Ср. также слова провизора Липы в первой редакции ДС: «Они скоро всю Хэнань заберут, эти кантонцы» [Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, 392] и отчасти парижской консьержки, как и Л. Ф. Пферд, негодующей на жильцов: «…тысячи неприятностей, которые они причинили ей, эти сообщники и преступники» [В. Лидин, Могила неизвестного солдата (1931), ч. 3].
В комментариях мы стараемся, где возможно, указывать стилистические прототипы речи героев и соавторов ДС/ЗТ, однако многое в этом отношении еще предстоит сделать.
21//9
— Это выходит, значит, государство навстречу идет? — сказал он [Пряхин] мрачно. — …Ну, спасибо! Теперь, значит, как пожелаем, так и сделаем. — Еще один пример стилизованной фразеологии и интонации, на этот раз простолюдина. Ср. слова извозчика, жалующегося на вздорожание чая: «Это что же такое будет, извольте спросить? Эт-та, значит, с человека рубаху снять, так и будьте здоровы? Что ж брат — дери!» [А. Аверченко, Из-за двух копеек, НС 41.1915]. «Это что-же выходит-то? Это, поп, клуб выходит» [М. Зощенко, Церковная реформа // М. Зощенко, Уважаемые граждане].
«Как пожелаем, так и сделаем» — фразеология, подслушанная в современной простонародно-мещанской речи, но, по-видимому, достаточно древняя по происхождению; ср.: «Створимъ ему, якоже хощемъ» [Повесть временных лет, рассказ о первой мести Ольги]; «Якоже помысли, такоже и сътвори» [Житие Феодосия Печерского].
21//10
Все было ясно. Дом был обречен. Он не мог не сгореть. И действительно, в двенадцать часов ночи он запылал, подожженный сразу с шести концов. — О причинной связи между страхованием и пожаром ср. у Чехова рассуждения извозчика-ваньки (NB: не Ваньки Жукова!): «После свадьбы трактир сгорел… Отчего, это самое, ему не гореть, ежели он в обчестве застрахован? Так и следовает…» [Ванька (1884)]; у Шолом-Алейхема: «Если бы не было застраховано, не горело бы. Сам по себе дом не горит» [Касриловские пожары, Собр. соч., т. 4]; у В. Инбер, в ее главе огоньковского «романа 25-ти писателей»: «Людям счастье. В понедельник застраховался, а в пятницу уже горит» [Большие пожары, гл. 20, Ог 15.05. 27].
История о том, как «эпидемия страхований охватывает постепенно весь дом» в ожидании неминуемого пожара, рассказана Ильфом (новелла 1928 г. «Дом с кренделями» и одноименный набросок в ИЗК, 159–160). Об одном прецеденте этого мотива в дореволюционной беллетристике (Л. Гумилевский) см. ЗТ 13//19.
Архетипический мотив «пожара», от которого гибнет «Воронья слободка», выступает одновременно в двух своих функциях. С одной стороны, это ликвидация дурного места, где гнездились нечистые силы, вершились злые дела. С другой — это перерождение и переход к новой жизни для некоторых героев: в серьезном плане — для Бендера, которому после периода оседлости предстоит новый цикл странствий; в пародийном — для Лоханкина, спрашивающего: «…быть может, я выйду из пламени преобразившимся, а?» Уничтожением дурных мест путем пожара или иной катастрофы часто завершаются романтические сюжеты (ср. финалы «Вия» Н. Гоголя, «Падения дома Эшеров» Э. По, «Ребекки» Д. дю Морье и мн. др.). «Слободка» бесспорно под этот тип подпадает хотя бы за преследование героя Севрюгова. Пожар как перерождение также встречается во множестве повествований (ср. пожар усадьбы в «Дубровском», знаменующий превращение дворянского сына в разбойника; пожар Москвы в «Войне и мире», с которым связано моральное обновление Пьера, и т. п.).