набежавшую волну. Ср. сходную подмену канцеляризмом в другом популярном романсе (Все учтено могучим ураганом, в ДС 34//7). Скрытая цитата из песни о Разине и княжне — в ДС 25//3.
26//3
…два брата-корреспондента — Лев Рубашкин и Ян Скамейкин. — Имя первого брата позаимствовано из «Нивы», где печаталась реклама корсетов «Лев Рубашкин, Лодзь» (сообщил О. Ронен). Журналист Семен Рубашкин фигурирует у Тэффи [Модный адвокат]. «Братья-корреспонденты» могут напоминать как о пушкинских «Братьях разбойниках» — ср. частые в те годы выражения типа «гангстеры пера» и т. п. [ДС 13//17], так и о некрасовском «Братья-писатели…» [см. ДС 13//8].
26//4
…стихотворный фельетонист, подписывавшийся псевдонимом Гаргантюа. — В описании Гаргантюа, его манеры говорить несомненны заимствования из «Каштанки» Чехова.
«Он подошел к… Хираму и стал что-то с жаром ему объяснять. Хирам принялся слушать, но скоро убедился, что ровно ничего не может разобрать… [Гаргантюа] говорил довольно громко и, казалось, даже отчетливо. Но в его речи был какой-то неуловимый дефект, превращавший слова в труху… после каждой фразы [он] требовал от собеседника подтверждения. — Ведь верно? — говорил он, ворочая головой, словно бы собирался своим большим хорошим носом клюнуть некий корм… Все остальное сливалось в чудный убедительный рокот» [ЗТ 26]; «Гаргантюа… долго что-то объяснял, клюя невидимый корм» [ЗТ 27].
У Чехова гусь Иван Иваныч
«вытянул шею и заговорил о чем-то быстро, горячо и отчетливо, но крайне непонятно… После каждой длинной фразы он всякий раз удивленно пятился назад и делал вид, что восхищается своею речью» [гл. 3]. «Иван Иваныч… подходил к Тетке или коту, выгибал шею и начинал говорить о чем-то горячо и убедительно, но по-прежнему непонятно» [гл. 5].
В цитатах нами выделены текстуальные сходства, а также «птичье» сравнение в ЗТ (клюнуть), которым соавторы почти открыто указывают на свой источник.
Как полагают, прототипом этого персонажа послужил поэт-сатирик Эмиль Кроткий (Э. Я. Герман, 1892–1963), работавший вместе с соавторами в журнале «Чудак». Среди черновиков ЗТ есть запись: «Эмиль: Ведь верно! Ведь правильно?» [А. Вулис, Б. Галанов. Примечания, в кн.: Ильф, Петров, Собр. соч., т. 2: 543]. В свете гусиных черт Э. Кроткого появляется возможность дать предположительную атрибуцию загадочной записи Ильфа: «В нем жила душа гуся» [март 1929; ИЗК, 203] 2.
Некоторые черты манеры Гаргантюа («…говорил он, ворочая головой, словно бы собирался своим большим хорошим носом клюнуть некий корм…», «…долго что-то объяснял, клюя невидимый корм) можно усмотреть в одном из персонажей А. Аверченко. Сравнения с птицей здесь, однако, нет: «Он склонил набок свою подушку для булавок [т. е. голову] и сказал, пережевывая губами какое-то таинственное съестное», и далее: «…сказал он, пожевывая губами невидимую пищу» [Аверченко, Ложное самолюбие].
26//5
«Эй, полна, полна коробочка». — Неточная цитата из песни на слова «Коробейников» Некрасова: Ой, полна, полна коробушка, / Есть и ситцы, и парча. / Пожалей, моя зазнобушка, / Молодецкого плеча. Включаемая в песенники с конца XIX в., песня вошла в репертуар всех слоев населения, исполнялась в быту и с эстрады и популярна до сих пор. Часто переиначивалась в политико-агитационных целях [Песни и романсы русских поэтов, 1038].
26//6
«Есть на Волге утес, диким мохом порос». — Народная песня, в основе которой — стихотворение А. А. Навроцкого «Утес Стеньки Разина». Входит в песенники с начала XX в., но пользовалась популярностью уже в 70-80-е гг. XIX в. [Песни и романсы русских поэтов, 759, 946,1051]. Не следует путать эту песню с балладой «Из-за острова на стрежень…» о романе Разина и княжны [см. выше, примечание 2].
26//7…[Остап] поднял курицу к себе и съел ее без хлеба и соли. — Возможная реминисценция из «Бесов», где голодный Верховенский «с чрезвычайной жадностью» съедает вареную курицу Кириллова [III. 6.2; напомнил А. Жолковский]. Другие отголоски «Бесов» см. в ДС 14//9,10,12,18. Дальнейший рассказ о том, как журналисты осыпают Бендера приношениями еды, созвучен эпизоду в романе Б. Травена «Корабль смерти» (рус. пер. 1929), где героя-бродягу после долгих голодных скитаний и конфликтов с властями привечают испанские таможенники, приняв его за представителя дружественной германской нации; соревнуясь в хлебосольстве, они закармливают гостя до того, что тот вынужден бежать [гл. 14].
Примечания к комментариям
1[к 26//2]. Как и всякие «крылатые слова», элементы этой песни проникли в разговорную речь тех лет, служили материалом для шуток и каламбуров. Например, в ленинградском юмористическом журнале находим следующий «галантный» образчик шутки с дамой во время экскурсии по реке: «Мы с вами совсем как в песне «Из-за Васильевского острова на стрежень, на простор речной волны». Только я вовсе не хочу бросать вас в воду, хотя вы и выглядите совсем как царица…» и т. д. [См 28.1927]. Флирт на воде вообще редко обходился без мотивов этой песни: ср. стихи Дм. Цензора «Путешествие по Волге» в том же журнале: Сидели с Марьей Алексевной, / И вдруг, прическу теребя, / Вообразил ее царевной, / А Стенькой Разиным себя, и т. п. [См 29.1926].
2 [к 26//4]. В этих же двух главах [ЗТ 26–27] Бендер крадет курицу, замечая: «Я иду по неверному пути Паниковского», а затем оказывается, что курица принадлежала Гаргантюа. О преследователе гусей Паниковском напоминает здесь не только присвоение птицы, но — более косвенно и ассоциативно — также и то, что пострадавшим от бендеровской кражи является журналист, похожий на птицу.
Любопытно, что при описании Эмиля Кроткого мемуарист пользуется следующим «гусиным» сравнением: «…покрутил шеей — тонкой, как у гусенка, вылупившегося из яйца». Речь его характеризуется как «задыхающаяся» [А. Мариенгоф, Мой век…// А. Мариенгоф, Роман без вранья…, 339; курсив мой. — Ю. Щ.].
27. «Позвольте войти наемнику капитала»
27//1
Лавуазьян… [принес] котлеты с налипшими на них газетными строчками… — Ср.: «Иностранцы разворачивали кулинарию, завернутую в газеты их стран; держа ее перед зеркалом, можно было бы прочесть передовицы из Бергена или Киева» [Ж. Жироду, Зигфрид и Лимузэн (рус. пер. 1927), гл. 1]; «Большой ком масла, к которому крепко примерзла газета» [М. Осоргин, Сивцев Вражек (1928): Карьера Колчагина]. Мотив в последнем примере явно недоразвит, ему нехватает той «слиянности» печатных слов с едой, того «вживления» текста в пищу, которые есть у Жироду и в ЗТ («слиянность» особенно блестяща у Жироду, где для чтения текста приходится держать котлету перед зеркалом, или у Гоголя, где слова проступают непосредственно на пирожке, минуя бумагу), Это место романа примыкает к обширному гнезду мотивов, имеющих в своей основе соположение пищи и письма, гастрономии и речи, метафорическое приравнивание текста к еде, поглощение письменных документов, уничтожение текста в процессе еды или в целях еды и т. п. [см. также ДС 1//6]. Следующее сообщение гоголевского Рудого Панька странно напоминает комментируемое место из ЗТ:
«Старуха моя… грамоте сроду не училась… Вот замечаю я, что она пирожки печет на какой-то бумаге… Посмотрел как-то на сподку пирожка, смотрю: писанные слова… Прихожу к столику — тетрадки и половины нет! Остальные листки все растаскала на пироги» [Гоголь, И. Ф. Шпонька и его тетушка].
Из обширной литературы на тему «текст/пища» упомянем серьезное исследование Дженнифер Престо (Jennifer Presto)» «И. Ф. Шпонька и его тетушка» as «Oral» Narrative, or «Food for the Critics»» (рукопись, 1991), откуда взят и последний пример.
27//2
«…молнируйте инструкции аральское море лавуазьян». — Глагол, звучавший в 1930 как неологизм: «Несколько лет назад Наркомпочтель ввел «телеграммы-молнии», и публика ввела, на манер слова «телеграфьте», слово «молнируйте»» [ТД 09.1930: 77].
27//3
…они увидели первого верблюда, первую юрту и первого казаха в остроконечной меховой шапке и с кнутом в руке… Началась экзотика… — Азиат, удивленно взирающий на поезд (самолет, трактор), — общее место журналистики, кино- и фотохроники первых пятилеток. «Когда я в кино увидела Турксиб — как старый киргиз встречает паровоз, я чуть было не расплакалась: так это прекрасно!» — пишет героиня «Дня второго» И. Оренбурга [гл. 9]. Репортажи о Турксибе полны вариаций на тему «старое и новое». Пассажиры-казахи выглядывают из окон вагона; верблюд нюхает рельсы, казахи смотрят на поезд; верблюды на фоне проходящего поезда и холмов; «юрта кочевника и мачты антенны, дикие табуны и электрический фонарь» и т. п. [Открытие Турксиба, Ог 20.05.30; кадры из фильма «Турксиб», КН 32.1929; КН 50.1929; Вит. Федорович, Турксиб, Пр 21.07.29]. На более раннем и космополитичном этапе символом прошлого служила лошадь [см. ЗТ 6//2].
27//4
Рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве. — Комсомольцы с такими именами фигурируют в пьесе М. Булгакова «Адам и Ева», написанной в 1931, т. е. почти в один год с романом Ильфа и Петрова. Отметим прозорливость предсказаний Гейнриха о советских Каине и Авеле, «Вавилонской башне, которая никогда не достроится» и т. п.
27//5
Рассказ Остапа Бендера о Вечном Жиде. — Разговор петлюровцев с Вечным Жидом в бендеровском рассказе выдержан в духе аналогичных сцен у М. Булгакова, на которого соавторы, со своей хрестоматийной установкой, вполне могли ориентироваться как на «классика» петлюровской темы.
Ср., например, рассказ «Налет»: «— Тю! Жида взяли! — резнул голос в темноте за фонарем… —