или:
«— Пусть — Ваал капитализма! Пусть! Молох империализма! Пусть!»
или:
«Это: / — Восточная / — Магистраль! 1 / «Поют сердца»…»
Гастев: «Тысяча работников, необъятная площадь станков. / — Песню! / — Железную!» [Ворота]; «Мы падали. Нас поражали. / Но в муках отчаянных все ж мы кричали: / «Мы явимся снова, придем!»» [Мы идем].
Наряду с революционно-индустриальными поэмами Гастева, источниками ХОФ несомненно являются наводнявшие прессу панегирики пятилетке с их крикливыми, расплывчатыми призывами к движению вперед и ввысь, к борьбе с врагами, к трудовым подвигам. Ср.: Идут, ребята, года пятилетки, / Враг торопится, враг не ждет… [В. Гусев, МГ 23.1930], или: Углем страну /Мы двигаем вперед… / И волны тока, смерч пород, / Вредительства сжигая сор, / Как кровь во всем стучат! Зовет / Нас будущее! Гей, вперед! / Работу — первый сорт! [А. Кудрейко, МГ 21.1930], или: Слей в кулак / В девятый вал / И — вот так. / Ты в борьбе, / Щады нет! / О Интернационал! / Наш тебе привет! [Ив. Филипченко, Ро Со Фе Со Ре (1919), в кн.: Кузница, 54; ср. катахрезу Зардел девятый вал в «художественном стихотворении» Торжественного комплекта]. В связи со словами «…взметаются скоком стали» в ХОФ стоит упомянуть революционный балет С. Прокофьева «Стальной скок».
Этот громогласный и туманный стиль был подхвачен и очеркистами — ср. отклик известного тогда журналиста И. Бачелиса на процесс Промпартии: «…Они идут. Это они — творцы пятилетки. / Это они — зачинщики темпов. / Это они — победоносная армия труда. /…Сотни! Тысячи! / Пронизанные светом прожекторов, горят знамена боевых решающих побед. /…Пятилетка в четыре года! /…Революция идет мимо — колоннами демонстрантов, тысячи тысяч…» [Вредительский чад, ТД 12.1930; цит. по: Б. Брикер, Пародия и речь повествователя…].
Молох и Ваал, входящие в словарную часть «Комплекта», были общими местами антибуржуазной эсхатологии. Ср. рассказ А. И. Куприна «Молох»; известные строки С. Надсона: Верь, настанет пора — и погибнет Ваал, / И вернется на землю любовь! [Друг мой, брат мой…]; стихи пролетарского поэта А. Крайского: Это был конец тупым страданьям / И над Молохом разбитым крест [Ежов, Шамурин, Русская поэзия XX века, 508].
Отразились в ХОФ и некоторые клише, модные в дореволюционной журналистике. Построение текста в виде пар коротеньких абзацев, из которых первый заканчивается двоеточием, а второй (содержащий главную часть) выделяется красной строкой с начальным тире, напоминает известную манеру очеркистов типа В. Дорошевича или В. Гиляровского. Ср. следующие два отрывка:
(а) «Но на прислужников уже взметается:
— Последний вал!
— Девятый час!
— Двенадцатый Ваал!..
— Это:
— Восточная!
— Магистраль!» [ХОФ].
(б) «Среди свидетелей фигурировало около двадцати, которые сознались:
— В убийстве банкира Лившица. Уверили, что это:
— Именно они!
В свое время рассказывали все подробности:
— Как убивали…
Подозрение пало, конечно, как всегда в таких случаях:
— Первым долгом на прислугу» [Дорошевич, Пытки, Избр. рассказы и очерки].
Отрывок из ХОФ по некоторым признакам даже ближе к прозе «буржуазного» литератора Дорошевича, чем к текстам трибуна революции Гастева. Например, ХОФ и дореволюционный очерк допускают довольно гибкое разбиение фразы; а именно, в них обоих первый из пары соотнесенных коротких абзацев может обрываться двоеточием на любом члене предложения. См. два последних отрывка, (а) и (б), в которых двоеточие плюс тире в начале следующей строки стоят не только после verba dicendi, но, например, и после указательного местоимения это.
У Гастева при подобном разбиении фразы обрывающее предыдущий абзац двоеточие ставится лишь простейшим способом, т. е. после verba dicendi (см. выше «.. мы кричали: / «Мы явимся снова, придем!»» [Мы идем]).
До предела заезженный старой фельетонистикой, этот стилистический маньеризм спародирован в исключенной главе ДС «Прошлое регистратора загса», в статье старгородского репортера Принца Датского [см. ДС ПР//7].
Другими словами, соавторы ЗТ придали советскому очерку о Турксибе легкий акцент дореволюционного журнализма, закамуфлированный одновременным сходством с весьма революционными моделями (Гастев и др.). Можно видеть в этой двусмысленности скрытую сатиру на мимикрирующих литераторов, неспособных избавиться от субстрата старой культуры, — мы знаем, что такая мимикрия является постоянной темой соавторов. Именно такую эволюцию проделал Принц Датский, превратившийся при советской власти в Маховика. Сходства между ХОФ и творениями Принца Датского-Маховика довольно явственны в его заметке о трамвайном инженере Треухове [см. ДС 13//9].
28//5 Художеств, стихотворение… Б)Восточный вариант: Цветет урюк под грохот дней, / Дрожит зарей кишлак, / А средь арыков и аллей / Идет гулять ишак. — Урюк, арык, кишлак, ишак — четыре слова, благодаря богатым поэтическим созвучиям как бы просящиеся в стихи (все в два слога с ударением на втором, с аллитерациями на «р» и «ш», с одинаковым окончанием на «к»). Неудивительно их магическое воздействие на литераторов, писавших о Востоке: многократно повторяясь в одном том же комплекте, они стали буквально «четырьмя столпами» темы советской Средней Азии. Ср. хотя бы:
— очерк И. Басалаева «Розия-Биби» с обильными восточными глоссами, где не раз упоминаются и кишлаки, и ишак, и цветущий урюк [ТД 03.1927];
— «Восточные рассказы» Елены Зарт [НМ 10.1925], где самыми частотными словами являются «арык», «ишак», «кишлак» и «арба»;
— очерк Г. Серебряковой «В Ферганском кишлаке», где в первых же двух абзацах «течет быстрый арык Шарихан-Сай», а «по улице… идет ишак — осел, лучший, умнейший друг в хозяйстве узбека» [КН 19.1927];
— очерк С. Субботина «Сердце Узбекистана»: «Годы текут, как вода в арыках… Караван верблюдов обгоняет красивый авто. А семенящего тонкими ножками ишака пугает грузовик, мчашийся во всю силу» [КП 41.1929; о штампах типа «верблюд — авто» см. ЗТ 27//3].
Сценарий В. Ардова «Конфет-минарет» остроумно высмеивает эти и другие штампы советского ориентализма:
«В бедном кишлаке проживает богатый бай, угнетающий всех декхан [sic]. У бая есть достаточный кворум жен, но он сватается к юной Гюли… Цветет урюк.
О сватовстве узнал возлюбленный Гюли — изящный бедняк Али. Али седлает своего верного минарета, заряжает дедовский ятаган разрывной пулей и мчится по направлению к далекому муэдзину, на котором пасут своих ишаков и пропагандируют друг друга декхане. Урюк цветет.
Ночь. Цветет урюк. Богатый бай ложится бай-бай, не подозревая о восстании. Но (цветет урюк) его дом уже окружен…
На развалинах байского дома в видавшую виды диафрагму целуются Али и Гюли. Развесистый (не хуже клюквы) минарет служит фоном. Цветет урюк» [Чу 05.1929].
Весь этот набор употреблялся, как видно, уже в дореволюционной журналистике. Ср.: «Он только что полез в арык за уплывавшим в мутной воде урюком»; «Он был беднейший из беднейших жителей-полукочевников кишлака Турк»; «За арбами трусил мелкими шажками ослик» и т. д. [Е. Ардов (Е. И. Апрелева), Среднеазиатские очерки, 77,123,143; печатались в русской прессе до 1917]. В этих же старых очерках упоминаются «красивые бухарские евреи в меховых шапках с бархатным верхом» [стр. 24], позднее описанные и советскими очеркистами [например: Г. Серебрякова, Пестрая Бухара, КН 31.1927]. Такую шапку приобретает покупатель «Торжественного комплекта» Ухудшанский [ЗТ 31, конец главы].
28//6
Азиатский орнамент. — Слова, перечисленные в этом списке, относятся к самым затертым штампам восточной тематики. «Для характеристики Средней Азии служат, кроме кишлака в смысле деревня, паранджа (которой отвечает чадра на Кавказе), бай в смысле кулак, декханин [sic] в смысле крестьянин, арык в смысле ирригационный канал и т. д.» [Щерба, Современный русский литературный язык, 120]. Бай неизменно выступал в амплуа «нехорошего человека» в фильмах на среднеазиатские темы [например: «Араби», «Земля жаждет», «Сын страны», «Американец из Багдада», «Забыть нельзя», «Подъем» и др. (все 1930–1931); см.: Советские художественные фильмы, т. 1]. «Вырвать воду арыка из рук бая» призывали лозунги в Туркмении [КН 08.1926]. Само слово «бай» в 1930 было сравнительным неологизмом: в 1925 оно еще транскрибировалось как «бой»: «От Самарканда до Мачи нет человека богаче Раджаба. Это настоящий бой (примечание: По-таджикски — богач)» [Е. Зарт, Восточные рассказы, НМ 10.1925]. В среднеазиатских республиках баи все еще имели значительный вес и пользовались влиянием на партийно-государственные органы [Кольцов, Демократия по почте, 1929; Избр. произведения, т. 1]. Басмачи — вооруженные среднеазиатские националисты, боровшиеся против советской власти и коллективизации.
28//7
ШАЙТАН-АРБА (Средне-Азиатская ж. д.). — Среднеазиатская железная дорога — система железных дорог советских республик Средней Азии; строилась до революции (с 1880), при советской власти дополнялась новыми линиями и ветками. Не следует путать ее с Туркестано-Сибирской ж. д. (Турксибом) — новостройкой, описанной в ЗТ.
Выражение «шайтан-арба» нередко цитируется как элемент местного колорита в очерках и корреспонденциях о советском Востоке. Смысл его в том, что водителем незнакомых средств передвижения является дьявол, подобно тому, как параллельное выражение «адам-арба» означало «тележку, запряженную человеком» [см.: М. Шкапская, На золотой реке, КП 35.1929]. «Большие дети», — пишет журналист о казахах на Турксибе. «Раз приехал в автомобиле участковый инженер и вздумал прокатить здоровенного парня-казака [=казаха]. Подозвал его, усадил рядом с собой. Машина фыркнула, дернула с места. А казак вдруг как заорет: «Ай, шайтан-арба», как бросится из кузова головой… За ноги его поймали» [Федорович, Конец пустыни, 65]. Напротив, в Таджикистане «уже не боятся «шайтан-арбы»» [Ю. С., Строим арыки и новую жизнь, Ог 20.07.30]. «Шайтан-арба» — название рассказа Вс. Иванова и фильма по нему, где идет речь об открытии автобусной линии в азиатском городке [Советские художественные фильмы, т. 1]. В первомайском номере «Известий» за 1930 напечатана поэма Демьяна Бедного «Шайтан-арба — Про геройское завершение / Без чьей-либо посторонней подмоги / Туркестано-Сибирской железной дороги», в которой кочевники выражают таким способом свою радость при виде паровоза: