Эти изменения могут быть мирными и естественными или носить конфликтный, драматический характер. В первом случае может идти речь о таких процессах, как повзросление, выход из дома в люди, психологическая эволюция (например, утрата былой наивности и простоты, разочарование в идеалах и проч.), старение, перемены в имущественном положении, смена эпохи и обстановки, смена поколений (старшее поколение умирает или покидает дом) и т. п. Связь с прошлым, тождество героя самому себе манифестируются в каких-то напоминаниях о былом, в нотах и мелодиях прошлого, вплетаемых в изменившуюся действительность. Попытки героя вернуться к истокам могут протекать более в мечтах, в психологическом плане, нежели в реальности.
Во втором случае воссоединению с прошлым могут препятствовать насильственные и внешние помехи: герой физически и юридически отлучен от дома, изгнан, объявлен умершим, утратил жену, титул, имя, права и состояние, скрывается от закона и проч. Сюжет может состоять в борьбе героя за восстановление своих прав и статуса, за признание его живым, за возврат прежнего имёни и за буквальное вселение в родовой дом.
В обоих вариантах, конфликтном и мирном, фигура старого слуги и сторожа дома воплощает «истоки» героя в их исконном виде. Он не подвержен переменам и веяниям времени (ср. заботу Тихона о том, чтобы получить обещанную еще до революции медаль), лишен собственных интересов, претензий и страстей, внеположных службе и дому, остается нейтральным в семейных и политических раздорах, разрушающих целостность старого мира, остается верен целому, а не какому-либо из его осколков, хотя бы это целое давно превратилось в бесплотную идею. Беспартийный, немудрствующий, порой убогий и скудоумный, являющийся как бы безликой принадлежностью дома, он слишком малозаметен, чтобы возбудить чье-то недовольство. В результате он ухитряется выжить и остаться при доме, в то время как другие его обитатели подвергаются преследованиям, ссорятся, терпят невзгоды и разбредаются по свету. Его дело — надзирать за фамильным гнездом, хранить идею былого единства и процветания, блюсти верность всем без исключения старым господам, не восставая, насколько возможно, и против новой власти. Он персонифицирует дом как таковой, и если герой в конечном счете воссоединяется со своими владениями, то обычно при том или ином посредничестве этого скромного персонажа. В той мере, в которой слуга является одушевленным «продолжением» дома, он служит промежуточным звеном между героем и домом; признание героя слугой — первый шаг к интеграции с домом и прежними ценностями.
(А.) Мирный вариант. Образы честных слуг, с малолетства привязанных к хозяину дома, известны. Слуга сопровождает хозяина в странствиях; в его лице традиционный домашний порядок стремится окружить героя защитной оболочкой против натиска новой жизни (пушкинский Савельич и т. п.). Преданность дому и хозяину может выражаться в том, что, получив свободу, слуга отказывается оставить дом (например, старые слуги в чеховских пьесах), терпеливо ждет хозяина, скитающегося по свету («подруга дней моих суровых» — няня в лирике Пушкина), после смерти барина проводит дни на его могиле (Захар в «Обломове»). Тождественность этого персонажа фамильному прошлому символически выявлена в финале «Вишневого сада», где старика Фирса забывают в оставляемой усадьбе.
(Б.) Конфликтный вариант. Будучи против воли отлучен от дома, герой может находиться от последнего на большем или меньшем удалении, определяющем формы его контактов с домом и его хранителем. В основном наблюдаются три степени удаления:
(1) герой пребывает вдали от дома — на чужбине, в изгнании; (2) он находится вблизи дома, но лишен доступа в него; (3) он оказывается в состоянии проникнуть в дом и либо (а) заходит туда время от времени, либо (б) поселяется в доме. В обоих последних случаях герой пребывает в доме тайно, инкогнито, в пониженном ранге, в измененном облике, на периферии (в каморке прислуги, на кухне и т. п.). Во всех этих случаях он может вступать в контакт со старым слугой и хранителем фамильного гнезда. Наиболее частая форма общения героя со слугой — проживание под кровом последнего, например, под видом раба, слуги, секретаря, работника, бродяги и т. п. Момент узнания слугой господина, будучи сюжетно и тематически важным (как символ признания героя старым миром и как первый, скрытый от окружающих шаг, к воссоединению с ним), обычно получает заметное выразительное оформление.
В советской литературе и кино архетип «старого дома и верного слуги» часто совмещается с мотивом нелегально возвращающегося белоэмигранта (см. выше в данном примечании).
Несколько примеров:
(1) Герой вблизи дома. Бальзак, «Полковник Шабер»: ветеран войны, офицер, потеряв дом и жену, пытаясь восстановить свои права, живет у старого солдата. Марк Твен, «Принц и нищий»: Майлс Хендон возвращается в родовое поместье, но младший брат, присвоивший наследство и титул, не хочет его узнавать. Майлс брошен в тюрьму, где слуга тайком посещает его и сообщает новости. М. Булгаков, «№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна»: многоквартирный дом поддерживается в жилом состоянии усилиями бывшего управляющего Христи, оставленного новой властью в должности смотрителя. Бывший домовладелец ютится «в двух комнатушках на другом конце Москвы», Христи ездит к нему с докладами; хозяин умоляет управляющего сберечь дом до падения большевиков.
(2) Герой в доме, (а) Кратковременное пребывание героя в старом доме иллюстрируется эпизодом из «Разбойников» Шиллера, где Карл Моор является в родовой замок и беседует со стариком Даниэлем, узнающим его по детскому шраму на лице. Сюда же относится сцена свидания Анны Карениной с сыном, где героиню узнает швейцар Капитоныч и впускает ее вопреки запрету.
(3) Наиболее известным примером остается «Одиссея», где вернувшийся герой живет в хижине свинопаса Эвмея. Аналогичная ситуация в тюркском эпосе «Алпамыш», где роль Эвмея играет свинопас Култай. Гомеровский мотив повторен у Вальтера Скотта: опальный герой, вернувшись в родовой замок, ночует в каморке свинопаса и узнан им [Айвенго]. У Диккенса молодой Роксмит считается погибшим, но под чужим именем возвращается из-за морей в Лондой и нанимается секретарем к разбогатевшему слуге, который узнает героя и способствует его реабилитации [Наш общий друг]. В «Хромом барине» А. Толстого центральный персонаж возвращается в свое имение после долгого бродяжничества и, прежде чем открыться жене, некоторое время проводит под опекой старого слуги.
Характерны мотивы вони, гниения, навоза и мусора в подобных временных прибежищах господина (свиньи, «золотой мусорщик» Боффин в «Нашем общем друге», связь самой профессии дворника с мусором, вонючие валенки Тихона и т. п.). Видимо, их повторение не случайно и связано с униженностью, «гноищем» (а в более архаическом плане, возможно, и с идеей временной смерти, могилы; ср. связь мотивов свиней и смерти-воскресения в притче о блудном сыне), которые приходятся на долю героя в виде контраста к его предстоящей реабилитации и победе 4.
В советское время архетип «старый дом — верный слуга» претерпевает характерные изменения: дом национализирован, а его хранитель, став членом класса-гегемона, относится к хозяину критически и покровительственно. В романе Горького «Дело Артамоновых» бывший владелец дела, экспроприированного революцией, доживает свои дни в беседке у дворника Тихона [sic!], молчаливого обвинителя и судьи своих прежних господ. Мотив инвертирован, среди прочего, в том отношении, что пребывание у слуги оказывается звеном в движении господина от центра к периферии, а не наоборот, как в классическом варианте. Инверсия роли дворника легко согласуется с известным фактом службы его в качестве агента полиции, а позже милиции или ГПУ [см. ДС 10//17]. В «Докторе Живаго» заглавный герой после долгих скитаний возвращается в дом, до революции принадлежавший его семье. Дворник Маркел, покровительствуя бывшему барину, в то же время издевается над ним. Если слуга остается верен хозяину, деформация архетипа может выражаться в том, что сохранить дом не удается (он сгорает в рассказах М. Булгакова «Ханский огонь» и «№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна»). В романе М. Осоргина «Сивцев Вражек» (1928) играет заметную символическую роль дворник Николай, в чьи уста влагаются извечные истины («Кто взял меч, от меча и погибнет», «Растащить нетрудно, а вот поди-ка собери» и т. п.). В революционной Москве он пытается стеречь старый дом, но в конце концов вынужден уйти в деревню, однако рассчитывает вернуться, когда все утрясется.
5//23
У нас хотя и не Париж, но милости просим к нашему шалашу. — Поговорка, известная издавна: «Прошу до нашего шалашу» [Андреев, Дни нашей жизни, д. 4]. «Милости прошу к нашему шалашу!» [Катаев, Хуторок в степи, Собр. соч., т. 5; место — Одесса, 1912].
5//24
Тепло теперь в Париже?.. У меня там двоюродная сестра замужем. Недавно прислала мне шелковый платок в заказном письме… — Услуги и вещи, получаемые от родных и знакомых из-за границы, — предмет гордости в те годы. В. Тарсис упоминает о нэповской даме, которая «как бы невзначай показывала подарки, полученные от дочери из Лондона». М. Кольцов говорит о человеке, которому знакомый профессор прописал из Лондона роговые очки. У В. Ардова дама хвастает: «Мой муж получил [подразумевается — «оттуда»] вот такие носки и вязаный жилет». В рассказе Е. Петрова «День мадам Белополякиной» молодой человек хлестаковского типа врет, что ему «прислали из-за границы посылку: два английских костюма шевиотовых, пуловер, дюжину дамских шелковых чулок и патефон «Электрола» с шестьюдесятью самыми модными пластинками» [Тарсис, Седая юность, 44; Кольцов, Невский проспект (1928), Избр. произведения, т. 1; Ардов, Сейчас за границей…, Ог 07.1929; Е. Петров в Чу 49.1929].
Получение загранпосылок обставлялось бюрократическими формальностями, иногда непосильными и вынуждавшими отказаться от желанного подарка [см. А. Зорич, Стекла в оправе, Чу 12.1929]; невыкупленные предметы распродавались, наряду с конфискованной контрабандой, на таможенных аукционах.