5//25
Вам некуда торопиться. ГПУ к вам само придет. — ГПУ — Главное политическое управление при Народном комиссариате внутренних дел РСФСР, «новое воплощение Чека» (И. Эренбург), заменившее последнюю в 1922 в качестве основного органа государственной безопасности. Задачей ГПУ номинально была борьба с контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом. Фактически деятельность ГПУ была в 20-е годы весьма разнообразной: сюда входила и слежка за инакомыслящими и классово-чуждыми элементами, и преследование партийных оппозиций, и неусыпный контроль над нэпманами, в которых государство старалось поддерживать страх и неуверенность в завтрашнем дне, и репрессии против церкви, и ликвидация беспризорничества, и — в конце десятилетия — насильственная коллективизация деревни. В 1927 на первый план среди функций ГПУ выдвинулась ловля лиц, тайно проникающих в СССР из-за границы и, в отдельных случаях, циничная игра в кошки-мышки с ними (случай В. В. Шульгина, чьи нелегальные визиты в страну были инспирированы ГПУ и проходили под его надзором). Чертой эпохи следует считать то, что органы госбезопасности еще не окружены таким облаком страха, как десятилетием позже; на ГПУ смотрят как на необходимый и здоровый фактор в жизни страны, оно «близко к народу», о нем запросто говорят и пишут, его воспевают в стихах, к его помощи взывают в трудные минуты жизни. В литературе упоминания об органах допускаются как в серьезном, так и в шутливом ключе: крупный хозяйственник звонит в ГПУ, чтобы обезвредить классового врага, проститутка грозится пойти туда же, чтобы удержать богатого клиента [Д. Щеглов, Счастье, цит. по кн.: Белинков, Сдача и гибель…, 358; Катаев, Растратчики, гл. 6]. ГПУ, как оно рисуется в полуофициальной мифологии 20-х годов — это отнюдь не страшный, всевидящий источник власти над жизнью и смертью людей, а любимое детище советского народа, питающееся его помощью и поддержкой, окруженное ореолом героики.
«ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения, какие можно себе только представить, — захлебывается М. Кольцов в 1927. — Не сорок, не шестьдесят, не сто тысяч человек работают для ГПУ. Какие пустяки! Миллион двести тысяч членов партии, два миллиона комсомольцев, десять миллионов членов профсоюза, итого — свыше тридцати миллионов по самой-самой меньшей мере (жены рабочих, вся Красная армия, кустари, бедное крестьянство, середняки…) составляют реальный актив ГПУ. Если взяться этот актив уточнить, несомненно, цифра вырастет вдвое» [Ненаписанная книга, в кн.: Кольцов, Сотворение мира].
Примечания к комментариям
1 [к 5//15]. ««Нева», 1961, номер 8» [Сахарова]. К сожалению, ни в этом, ни в каком-либо другом близком по времени номере журнала «Нева» воспоминания Карташева нами не обнаружены. В книге С. Бондарина фамилия поэта, убитого бандитами, фигурирует (в дательном падеже) как «Фиолетову-Шоу» — очевидно, опечатка вместо «Шору» или «Шор» [Воспоминания не безмолвны, 126].
2 [к 5//15]. Насчет фамилии Мити нет полной ясности. По всей вероятности, его фамилия была Бендер — так говорят Бондарин [ «Харчевня»] и Галанов. Однако в более поздних мемуарах Бондарина [Воспоминания не безмолвны] явно то же лицо почему-то названо «Митя Махер» (в другом источнике — «Ширмахер»). Об имени героя ДС/ЗТ напоминает «Остап Бандура» — фильм, выпущенный ВУФКУ (Одесса и Ялта) в 1924 [Советские художественные фильмы, т. 1]. Псевдоним «О. Бандура» находим также под фельетонами в журналах «Смехач» и «Чудак» (1926–1929). Имя это, таким образом, постепенно соткалось из плававших в воздухе эпохи разрозненных реминисценций.
3 [к 5//16]. Не исключены и другие ассоциации турецкого подданства отца Бендера. Как указали автору Г. А. Левинтон (со слов своего отца, филолога А. Г. Левинтона) и К. В. Душенко, за подданных Турции иногда выдавали себя одесские евреи, чтобы избежать службы в царской армии. См. также упоминание о реальном турецко-подданном в воспоминаниях Т. Г. Лишиной [см. выше, примечание 14].
4 [к 5//22]. Заметим, что со смертью и потусторонним миром ассоциируется и заграница, откуда якобы прибыл Воробьянинов [см. ЗТ 32//9]; таким образом, намек на процесс смерти-возрождения может быть прослежен в этой главе дважды (на двух этапах).
6. Брильянтовый дым
6//1
Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся. — Многократно повторяемые фразы Остапа Бендера, по частоте могущие поспорить разве только с «Заседание продолжается» [см. ДС 8//28]. «Господа присяжные заседатели» — из судебного лексикона, как и «Больше вопросов не имею» в ДС 5//8.
Ср.: «Лед тронулся. Советы победили во всем мире» [Ленин, Завоеванное и записанное, статья в «Правде» от 6 марта 1919, см. Поли. собр. соч., т. 37: 513]. В списке употребительных выражений Ленина фигурирует также: «Лед сломан». В языке Бендера, как и самих соавторов, встречается и ряд других фраз, общих с Лениным: «блюдечко с голубой каемкой», «сидеть между двух стульев», «промедление смерти подобно» [ЗТ2// 24; ДС 15//3; ДС 34//21].
Считать подобные места (за исключением однозначно ленинского «Учитесь торговать!», ДС 34//12) аллюзиями на Ленина было бы преждевременным. Вождь большевиков был не единственным, кто прибегал к стертым метафорам и клише старого журналистско-ораторско-адвокатского жаргона. Они часто употребляются и самими соавторами в рамках стилизации и пародирования разных слоев современной речи.
В прессе утверждалось, что «лед тронулся» в борьбе с пьянством [КП 11.1929]. Фраза «Лед тронулся» употреблялась в школьных упражнениях: Ты с трудом рисуешь каракули / И выводишь: «Тронулся лед…» [из стихов о ликбезе; Огнев, Дневник Кости Рябцева]. «Лед тронулся. Колчак отступает на всех фронтах», — говорит красный командир Ливерий, чья речь изобилует именно такими затертыми словечками [Пастернак, Доктор Живаго, XII.9]; как мы помним, герой романа выражает горькое презрение к подобной взятой напрокат газетной риторике [XI.5].
6//2
…Фермуар, на который ушел урожай с пятисот десятин… — Древняя фигура риторики, типичная для сатир на аристократов, снобов, щеголей: единичный предмет роскоши или комфорта сопоставляется с человеческими и материальными жертвами, ценой которых он достается. Богачу Квинту золотой экипаж обходится в цену поместья, а мул — дороже городского дома [Марциал, II.62]. «Нужно… трижды объехать весь земной шар прежде, чем удастся достать провизию для завтрака какой-нибудь знатной самки наших йэху или чашку, в которой он должен быть подан» [Свифт, Путешествие Гулливера IV.6]. Деревню взденешь потом на себя ты целу [Кантемир, сатира 2.156].
6//3
Только вы, дорогой товарищ из Парижа, плюньте на все это. — Неологизм «дорогой товарищ» [см. ДС 2//9] контаминирован с сочетаниями типа «господин из Сан-Франциско» [Бунин]; ср. далее: «Слушайте, господин из Парижа…».
6//4
Давно, наверно, сгорел ваш гостиный гарнитур в печках. — В голодные и холодные зимы военного коммунизма топливом служило все, что могло гореть: мебель, книги, паркеты, целые дома. «На Петербургской стороне снялись с якоря и ушли в печи деревянные дома, оставив на месте причалы — кирпичные трубы», — вспоминает В. Шкловский [По поводу картины Э. Шуб, НЛ 08/09.1927]. Железная печка-буржуйка, пожирающая гарнитуры, библиотеки, личные архивы, — одно йз общих мест советской мемуаристики и литературы о том времени. Со злорадством описывается гибель громоздких и безвкусных предметов старорежимной роскоши: «Профессор Персиков [в 1920] лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурки, которую золочеными стульями топила Марья Степановна» [Булгаков, Роковые яйца, гл. 1]. «В 18-м и 19-м и даже в 20-м году внук обогревался бабушкиной мебелью. С наслаждением отрубал он от стола его львиные лапы и беспечно кидал в «буржуйку». Он особенно хвалил соборный буфет, которого хватило на целую зиму. Все пригодилось: и башенки, и шпили, и разные бекасы, а в особенности многопудовый цоколь. Горели в печке бамбуковые столики, этажерки для семи слонов, дурацкие лаковые полочки, украшенные металлопластикой, и прочая дребедень…» [Ильф, Петров, Горю — и не сгораю, Собр. соч., т. 3]. Наряду с мебелью шли на растопку архивы и библиотеки: «Нашу «буржуйку» мы питали прекрасно: преимущественно классиками и дубовым буфетом. Мы начали с Шекспира в издании Брокгауза и Ефрона. Издание это… роскошно и чрезвычайно продуктивно в смысле топлива… Лир плакал в трубе. Горящий кусок буфета бушевал, как мавр в огненном плаще, покуда над ним жарилась постная лепешка» [Инбер, Место под солнцем, гл. 1].
Старорежимная мебель, питающая «печи патриотов», упоминается в «Боги жаждут» А. Франса [гл. 3] — романе, где изображение революционного быта имеет и ряд других параллелей с ДС/ЗТ.
6/75
…У меня есть не меньше основания, как говорил Энди Таккер, предполагать, что и я один могу справиться с вашим делом. — Энди Таккер — персонаж новелл О’Генри о «благородных жуликах». Сходный аргумент есть в «Хижине дяди Тома» Г. Бичер-Стоу, где два мошенника предлагают работорговцу помощь в поимке бежавших рабов. Когда хозяин находит слишком высокой требуемую ими долю в доходах, они отвечают, что справятся с делом и одни: «Разве вы не рассказали нам все, что нужно? Теперь добыча достанется нам или вам — кто первым найдет» [гл. 8].
6//6
— Ну, по рукам, уездный предводитель команчей! — Команчи — индейцы юго-западных районов Северной Америки (Аризона, Техас, Мексика). Фигурируют в романах Г. Эмара («Пираты прерий», «Бандиты Аризоны» и др.), Майн Рида («Всадник без головы», «Тропа войны», «Белый вождь» и др.) и Л. Буссенара, любимых детьми и подростками в дореволюционной России. «Тогда, в книжках Девриена и Битепажа — медно-красные индейцы… были огромной правдой нашей жизни. Мы этому верили, мы этим жили…» [Горный, Ранней весной, 202]. «Предводитель команчей» было шутливым стереотипом, например: «Я выдержал мучительную операцию стоически, как подобает предводителю команчей» [Галич, Императорские фазаны, 40]. Гимназисту Иванову Павлу в одноименном рассказе В. Дорошевича снится, будто он «предводитель команчей и наголо