Разомкнулись тяжелые вежды [Саша Черный, Интеллигент]; Да ну же. Вы спите? Откройте вежды [Сельвинский, Пушторг, V.30].
7//4
Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице. — Ср. у М. Слонимского: «[Следователь] Максим нагрянул в номер с агентами… Девять сундуков с чулками стояли тут… А у окна сидел тихий, унылый еврейчик и штемпелевал чулки, ставил фальшивые французские штемпеля на чулках самого настоящего одесского производства» [Средний проспект].
Малая Арнаутская улица — район еврейских ремесленников; до революции один из самых грязных, бедных и в то же время самых оживленных и колоритных районов в Одессе. В. Катаев вспоминает:
«Попадая на эту улицу, мы сразу погружались в мир еврейской нищеты со всеми ее сумбурными красками и приторными запахами… В галерею выходило множество окон и дверей, большей частью распахнутых, и там во тьме гнездились целые семейства евреев — ремесленников, портных, сапожников, модисток, жестянщиков, лудильщиков, — так что из каждой двери неслись звуки молотков, лязганье громадных портновских ножниц, треск раздираемого коленкора, визг немазаных ножных швейных машин и резкие кухонные запахи, смешанные с чадом множества керосинок «Грец» с их слюдяными окошечками… Все это внушало мне в одно и то же время и отвращение и мучительную жалость к бедным людям, принужденным жить так скученно и некрасиво среди биндюгов, двухколесных тачек с задранными ручками, лавочек, где продавался вонючий керосин — петроль, — сливовое повидло в бочках, древесный уголь… и ржавые селедки в кадочках, и маслины, и брынза в стеклянных банках с мутно-молочной водой и желтыми соцветиями укропа, и халва, похожая на глыбы оконной замазки… [Я ждал, когда] мы с мамой, наконец, пойдем домой, подальше от этого грустного, несправедливого, ужасного мира Малой Арнаутской улицы» [Разбитая жизнь; описание улицы см. также в: Катаев, Зимний ветер, Собр. соч., т. 6: 113].
7//5
Куда вы теперь пойдете с этой зеленой «липой»? — Тройной каламбур: «липа» — зелень (дерево), «липа» — фальшь, фальшивый документ, слово из блатного жаргона [см. ЗТ 29//13], и «Липа» — прозвище провизора, продавшего Ипполиту Матвеевичу красильное средство [см. ДС 4//7]. «Сейчас в моде наценка, липовый» [Смирнов-Кутаческий, Язык и стиль современной газеты, 15]. Ср. каламбур «липовый мед» [Настоящий или липовый? ТД10.1927, 96] или ильфовский комментарий к домику Лермонтова в Пятигорске: «Домик липовый, но чудесный» [ИЗК,57; запись за июнь 1927].
7//6
— Выдайте рубль герою труда, — предложил Остап… — Звание «героя труда» было установлено ЦИКом и Совнаркомом СССР 27 июля 1927 [БСЭ, 3-е изд., т. 6], т. е. несколько позже, чем происходит данный разговор в ДС (весна 1927). Но выражение «герой труда» употреблялось и до официального введения звания. См., например, рассказ М. Булгакова «День нашей жизни», фельетон М. Зощенко «Герой труда» или фельетон соавторов «Неуловимый герой труда». [Накануне 02.09.23 и Ранняя неизданная проза; Бу 22.1925; См 20.1927 и Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, 98].
7//7
Подожди, отец, не уходи, дельце есть. — Стилизация старой речи, ср.: «Спешное дельце есть, ваше степенство» [Мельников-Печерский, В лесах, II.3.7]. «Есть маленькое дельце» [Л. Толстой, Хаджи-Мурат, гл. 24]. «В Покровское заехать нужно. Дельце есть» [Маркелов, На берегу Москва-реки, 53]. «Мне, извиняюсь, на рандеву нужно. Дельце маленькое» [Эренбург, В Проточном переулке, гл. 2].
7//8
Таких усов, должно быть, нет даже у Аристида Бриана… — А. Бриан (1862–1932) — видная фигура европейской политики в 10-е и 20-е гг., министр иностранных дел Франции. «Старый, обрюзглый и не очень серьезный на вид, с густой шевелюрой длинных, актерски уложенных волос. Весь вид благодушный, потертый, слегка лоснящийся, как у старых биллиардистов, вечных карточных игроков» [М. Кольцов, 18 городов, 89].
7//9
…Технический директор достал из кармана пожелтевшуо бритву «Жиллет»… — Бритвы «Жиллет» появились в России около 1906 [см. В. Набоков, Другие берега, VIII.2]. Ср. у О. Мандельштама: «Пластиночка бритвы жиллет с чуть зазубренным косеньким краем всегда казалась мне одним из благороднейших изделий стальной промышленности. Хорошая бритва жиллет режет как трава-осока, гнется, а не ломается в руке — не то визитная карточка марсианина, не то записка от корректного черта с просверленной дырочкой в середине» [Четвертая проза, гл. 6].
Бритье усов и бороды — знак разрыва с прежним статусом и образом жизни (см. параллель в линии о. Федора, ДС 3//6). Оно может — подобно перекраске волос [см. выше, примечание 1] — знаменовать также биологическое перерождение, омолаживание, сексуальное обновление. Так, сбривает бороду восьмидесятилетний профессор Фауст, которому договор с дьяволом возвращает молодость, в повести П. Мак-Орлана «Ночная Маргарита» (русский перевод 1927)1. В советской литературе этот символический акт отмечается неоднократно. Немолодой бухгалтер жертвует своей прекрасной бородой, намереваясь сменить жену [Л. Лесная, Борода главбуха, КП 01.1928]. В «Возвращенной молодости» М. Зощенко (1933) профессор Волосатое, пускаясь в амурные приключения, подстригает свои длинные усы, а оставшиеся «маленькие полоски» красит в коричневый цвет. В линии Воробьянинова перекрашивание и бритье также соединяются, но иным путем — второе следует за неудачей первого [см. выше, примечание 1]. При этом в его случае налицо оба плана перерождения, социальный и эротический (хотя до романа с Лизой еще далеко).
«Не забудьте записать на мой дебет два рубля за бритье и стрижку», — говорит Остап Ипполиту Матвеевичу, и тот платит ему «долг» в последней главе романа, также с помощью бритвы: один из примеров перекличек, рифм, симметрий и композиционных колец в ДС/ЗТ [см. ЗТ 1//32, сноска 2].
7//10
Теперь вы похожи на Боборыкина, известного автора-куплетиста. — Петр Дмитриевич Боборыкин (1836–1921) — плодовитый писатель, автор романов, повестей, пьес, мемуаров. Неясно, почему он назван «автором-куплетистом» (т. е. эстрадным сатириком, исполняющим номера собственного сочинения); деятельность Боборыкина не дает для этого оснований. Возможно, это лишь форма насмешки над маститым беллетристом, чьи вещи в 1927 еще читались 2 (ср. подшучивание над другими безнадежно устаревшими, но читаемыми обывателем авторами, как Салиас в ДС 4 или Шпильгаген в ДС 34). Причудливые именования — специальность Бендера [см. об этом ДС 34//5].
Сравнение обритого Ипполита Матвеевича с Боборыкиным имеет в виду характерную примету внешности писателя — голый череп. Он был знаком читателям ДС — и по памяти, и по фотографии в собрании сочинений, продававшемся в 20-е гг. среди других уцененных книг, — и служил своего рода эталоном, как это видно, например, из режиссерских указаний В. Э. Мейерхольда актерам в «Ревизоре»: «Лысый, как биллиардный шар… Лысый, но лысина comme il faut. Таким был Боборыкин. Красивая, хорошо полированная поверхность — люстры отражаются» [Мейерхольд, Статьи…, т. 2:121]. Та же черта Боборыкина отмечена в стихотворении Вл. Соловьева «Поправка» и в «Крещеном китайце» А. Белого («и нальется, и бьется багровыми жилами череп» [90]). Воробьянинов имеет и другие черты сходства с Боборыкиным: усы и пенсне. Вероятно, респектабельный старорежимный облик писателя послужил одной из моделей для героя ДС. Другим «великим лысым» предреволюционной эпохи был В. М. Пуришкевич.
7//11
То, что он увидел, ему неожиданно понравилось. На него смотрело искаженное страданием, но довольно юное лицо актера без ангажемента. — Соавторы выбирают обкатанные обороты, ср.: «То, что он увидел в зеркале, еще более озадачило его: вместо рябой, румяной рожи… на него глядело перепачканное мукой и явно чужое лицо» [Эренбург, Трест Д. Б., гл. 19: Вот так пудра!]. «Из зеркала на него глядело сорокалетнее помятое лицо, мутные пустые глаза…» [В. Андреев, Гармонист Суворов (1928), гл. 8]. «Василий Иванович подошел к зеркалу. Он или не он? Перед ним был чрезвычайно представительный дядя — ни дать ни взять довоенный директор банка» [И. Свэн, Маникюр, См 04.1928]. См. выше, примечание 1.
Мотив зеркала не обязательно связан с бритьем, как в данном месте романа, но может выражать такие темы, как бег времени, ностальгическое возвращение в страну прошлого и т. п., что, конечно, тоже является частью линии Воробьянинова. Рассказчик «Зигфрида и Лимузэна» Ж. Жироду, подобно Ипполиту Матвеевичу, возвращается после многолетнего отсутствия в город своей юности [см. ДС 11//2]. Как и Воробьянинов, он наблюдает себя в зеркалах: «Там и сям на углах улиц те же зеркала, что и пятнадцать лет назад, преподносили мне, как подарок, мое отражение — почти то же отражение… Зеркальный бар «Тип-топ» — хранилище стольких воспоминаний — показал мне восемнадцать моих отражений…» [гл. 2].
При повальной моде anciet régime на бороды, бакенбарды и усы бритое лицо выглядело «остраненно» и вызывало на сравнения. В частности, оно ассоциировалось с актерской профессией. Ср., например, у Мопассана: «Парижский доктор Латонн, без бороды и усов, напоминал актера на отдыхе» [un acteur en villégiature; Mont-Oriol, 1.1]. И у А. Чехова: «бритая актерская физиономия» [Лишние люди]; «Сценическое искусство он так любил, что даже брил себе усы и бороду» [Учитель словесности]. А. Аверченко насчитывает «три симптома «заболевания сценой»: 1) исчезновение растительности на лице, 2) маниакальное стремление к сманиванию чужих жен, и 3) бредовая склонность к взятию у окружающих денег без отдачи» [Аверченко, Мой первый дебют; указал A. Д. Вентцель, см. его Комм, к Комм., 34]. В рассказе И. Эренбурга «Розовый домик» (действие в 1919) актеры революционной труппы характеризуются рассказчицей, озлобленной монархисткой, как «бритые прохвосты». У А. Ф. Керенского на портрете Репина «бритое, неврастеническое актерское лицо» [Л. Сосновский, Ог 06.02.27]. «Бритый, как актер» было ходячим сравнением [например, Никитин, С карандашом в руке, 46, и др.].