10//4
…Обнаженная часть картины была так отделана мухами, что совершенно сливалась с рамой. Что творилось в этой части острова мертвых — узнать было уже невозможно. — Ср. сходный иронический «экфрасис» (описание произведения искусства) у Чехова: «[На стене висела] гравюра с надписью «Равнодушие человеков». К чему человеки были равнодушны — понять было невозможно, так как гравюра сильно потускнела от времени и была щедро засижена мухами» [Степь, гл. 3] и у Л. Леонова: «Портрет военного вождя на стене до такой степени засижен был мухами, что сразу и не догадаться было — который тут конь, а который полководец» [Скутаревский (1933), гл. 9], а ранний прототип — в гоголевской «Шинели»: «…круглой табакеркой с портретом какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем…».
Общий момент всех этих зарисовок — вмешательство реальности в искусство, столкновение эстетических достоинств произведения с его физическим состоянием («Что творилось в этой части острова мертвых», нельзя было разобрать из-за мушиного помета). Подобный этому конфликт мы находим в остроте о картинах художника Мухина, ЗТ//8: птицы реагируют якобы на реализм картины, а на самом деле на зерна и злаки, из которых та сработана.
10//5
В спальне на кровати сидела сама хозяйка и… раскладывала карты. Перед нею сидела вдова Грицацуева в пушистой шали. — Дама из «бывших», вынужденная зарабатывать на жизнь гаданьем, и вдова-нэпманша, ищущая жениха при посредстве знахарей и гадалок, — фигуры, уже приобретавшие некоторую привычность в литературе 20-х гг. Мы встречаем их по отдельности: первую в романе Ю. Слезкина «Столовая гора» (1922; вдова театрального администратора и хозяйка артистического салона в старом Тифлисе) и в пьесе А. Афиногенова «Страх» (1930; адмиральская дочь Амалия Карловна); вторую — в рассказе А. Н. Толстого «Сожитель» (1926; вдова приглашает старуху с зельями и заговорами, сначала чтобы залучить жениха — молодого парня, а затем чтобы оторвать его от советского коллектива). Склейка ряда отстоявшихся фигур отвечает антологической поэтике соавторов, показывающих нам действительность эпохи нэпа путем отбора и сгущения тогдашних культурных стереотипов.
10//6
— Вас надо гадать на даму треф. Вдова возразила: — Я всегда была червонная дама. — Параллель, если не прямой источник, — в «Ревизоре»: «Анна Андреевна:…я и гадаю про себя всегда на трефовую даму. Марья Антоновна: Ах, маминька, вы больше червонная дама. Анна Андреевна: Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама… Эдакое вдруг вообразится! червонная дама! бог знает что такое!»
10//7
Вдову ждали большие и мелкие неприятности, а на сердце у нее лежал трефовый король, с которым дружила бубновая дама. — Общие места сцен гаданья. Ср.: «Агафья Тихоновна: Опять, тетушка, дорога! интересуется какой-то бубновый король, слезы, любовное письмо; с левой стороны трефовый изъявляет большое участие, но какая-то злодейка мешает» [Гоголь, Женитьба]. «Любит тебя, вишь, девонька, бубновый шатин, а ему винновая дама на пути досаду строит…» [Леонов, Бубновый валет (1923)].
10//8
— Вот спасибо вам, мадамочка, — сказала вдова, — уж я теперь знаю, кто трефовый король. — Ср.: «А кто этот преблагополучный трефовый король, который возмог пронзить сердце кёровой дамы?» [Фонвизин, Бригадир]. «Арина Пантелеймоновна: А кто бы, ты думала, был трефовый король? Агафья Тихоновна: Не знаю. Арина Пантелеймоновна: А я знаю, кто» [Гоголь, Женитьба].
Диалог подобного рода (споры двух дам над картами, с обязательным вопросом о трефовом короле) мгновенно опознавался в начале XX века как «гоголевский» штамп. Им начинается гоголевский эпизод театральной пародии сатириконовца Б. Гейера «Эволюция театра» [Русская театральная пародия].
10//9
Там она повозилась с обедом, гревшимся на керосинке «Грец»… — Керосинка «Грец» — неотъемлемый признак мещанского и пролетарского быта по крайней мере с начала XX столетия. По словам мемуариста, она «отличалась от других керосинок формой бака, а в ее колесики, которыми регулируются фитили, были вставлены фарфоровые кружочки с изображением трилистника; выделялась она… прозрачностью слюды в смотровом окошечке» [Шефнер, Имя для птицы, 440; действие в 1924]. В. Катаев, вспоминая Одессу напала XX века, описывает бедные еврейские кварталы, их «резкие кухонные запахи, смешанный с чадом множества керосинок «Грец» с их слюдяными окошечками, светящимися во тьме квартир, как сцены маленьких театров, где разыгрывалась феерия волнистых язычков коптящего пламени — пожар какого-то города» [Разбитая жизнь, 447]. Из зарисовок жизни в рабочих кварталах в 1905 г.: «По утрам первой поднималась Ольга, зажигала «гретц»… Поднимались и другие квартиранты и тоже зажигали «гретцы»…» [С. Малашкин, Наследие, НМ 10.1925].
10//10
Она была старухой, была грязновата, смотрела на всех подозрительно и любила сладкое. — Фраза по известной модели (со следованием, через запятую, разнотипных однородных глаголов: «была тем-то», «делала то-то», «слыла тем-то»). Ср. у М. Кузмина: «Она не была незнакомкой, звалась Сесиль Гарнье, писалась актрисой, приехала из Рима и, очевидно, как и все… искала здоровья в этом маленьком чистом городке…» [Соперник]; у И. Бабеля: «Она была проституткой, жила в Тифлисе и слыла среди своих подруг деловой женщиной: брала в заклад вещи…» [Справка].
10//11
…Слушательница хореографических курсов имени Леонардо да Винчи… — Обилие курсов разного профиля — характерная картина эпохи ДС. «На этих курсах обучают всем мыслимым предметам, от пошива шляп до иностранных языков. Подозреваю, что многие из них довольно бесполезны», — замечает иностранный наблюдатель [Вся Москва 1928; Wicksteed, Life Under the Soviets, 175]; см. также ДС 16//5. По словам фельетониста, курсы бывают Балетные, газетные, / Гитарные, кустарные, / Вокально-музыкальные, / Вязально-вышивальные, / По подготовке в вузы, / По перевозке грузов, / Врачебной профилактики, / Теории и практики, / Дошкольной педагогики, / Какой-то новой логики, / По подготовке в зодчие, / И прочие, и прочие, а результат один — шиш [Эф-Гро, Курсовая горячка, Пу 38.1927]. В новеллах Ильфа и Петрова о городе Колоколамске упоминаются «военизированные курсы декламации и пения» [Чу 02.1929]; о «военизированных объединениях писателей» говорится в рассказе В. Ардова, см. ЗТ 25//6.
10//12
У них четыре мотора «Всеобщей Электрической Компании» остались. — Так называли в России американскую фирму «Дженерал Электрик».
10//13
…Он вывел во двор… мотоцикл, составленный из кусочков автомобилей, огнетушителей, велосипедов и пишущих машинок. — О возможном источнике этого прообраза «Антилопы-Гну» сообщает А. Эрлих: «У Ильфа [в общежитии «Гудка»] была маленькая комнатка, в которой он жил не один. Некий энтузиаст механик жил по соседству и, скупая на Сухаревском рынке всевозможный металлический лом, с великим громом строил у себя в комнате мотоциклетку» [Начало пути // Воспоминания об Ильфе и Петрове]. Пестрота, взаимное несоответствие частей, разрушение всяческой комплектности — характерная черта послереволюционной культуры; среди бесчисленных ее отражений в литературе — и «Антилопа», и экипировка ее пассажиров в ЗТ 7, где Паниковскому покупают костюм пожарного; и достопамятный собранный с миру по нитке велосипед из рассказа М. Зощенко «Страдания молодого Вертера» (см.: Щеглов, Антиробинзонада Зощенко).
10//14
…Дворовые дети уже играли чугунными завитушками и копьями ворот дома N» 5. — Растаскивание, разрознивание предметов, особенно комплектных — обычная роль детей: ср. «Девяносто третий год» В. Гюго (дети разрывают на странички старинный фолиант); «Палату № 6» Чехова (мальчики разграбляют книги Ивана Дмитрича); «Елку и свадьбу» Достоевского; «Елку» Зощенко (дети расхищают и портят елочные игрушки); пушку, приводимую в негодность детьми в «Капитанской дочке».
10//15
…Однажды вечером унесли даже закипающий во дворе самовар. — Кража со двора самовара в горячем или кипящем виде — забытая ныне деталь старого быта. Была подмечена сатириконовской традицией: в рассказе А. Аверченко «Участок» старушка жалуется околоточному, что вор украл у нее самовар, «кипяток вылил, угли вытряс — только его и видели» [Ст 21.1912]. То же в его юмореске «Начальство» [Ст 29.1912]. Насколько мало война и революция изменили обычаи, показывают картинки дачной жизни у В. Маяковского: Уселся, / но слово / замерло в горле. // На кухне крик: / — Самовар сперли! [далее описывается погоня за вором, как в ДС; Весна (1927)].
10//16
— Ах, ничего я не знаю, — сказала гадалка, — ничего я не знаю. — «Дамское» клише, выражающее смятение чувств; в данном случае — волнение Елены Станиславовны, только что узнавшей о приезде ее прежнего возлюбленного Воробьянинова. Ср.: «Не спрашивайте меня ни о чем, — произнесла [Лиза]… — Я ничего не знаю; я сама себя не знаю» [Тургенев, Дворянское гнездо, гл. 32]. «— Не называйте его дурным, — сказала Наташа. — Но я ничего, ничего не знаю» [Война и мир, II.5.22]. «Ах, я ничего не знаю…» [Чехов, Попрыгунья]. «— Ах, я ничего не знаю» [А. Грин, Брак Августа Эсборна, КН 13.1926]. Клише состоит в попытке возразить или выразить нечто: «Не называйте его дурным…» — и (через «но») признании в неспособности сказать это; у Ильфа и Петрова в упрощенном виде — лишь второй элемент, дважды повторенный.
10//17
— Харю разворочу! — неистовствовал дворник. — Образованный! — Ненависть дворника к «образованному» имеет давние корни. Дворник — фигура, олицетворяющая консервативное и охранительное начало в народе, исконный враг и притеснитель интеллигента. До революции дворник был официальным агентом полиции, в чьи обязанности входило следить за подозрительными, инакомыслящими и иными нежелательными элементами среди жильцов. В советское время ни для кого не была секретом связь дворника с ГПУ и милицией. Недаром дворник дома № 5 плачет, припав к плечу милиционера. Французская журналистка рассказывает о своем визите к молодому московскому преподавателю, живущему в коммунальной квартире: «За стеной проживает товарищ дворник (un camarade balayeur), который любит водку и недолюбливает интеллиг