ам двигались конструктивистски оформленные конные повозки и грузовики с веселящимся народом, механизированные макеты и модели достижений (фабрика, изба-читальня, сберкасса), корабли («большевистский» и «империалистический», ср. сон протопопа Аввакума), маяки (символ значения СССР для других народов), трехмерные диаграммы (например, успехов пробкового завода — из пробки), передвижные мастерские и выставки продукции (стенды с резиновыми изделиями фабрики «Треугольник» или с инструментами завода «Большевик»), увеличенные бытовые предметы (телефон, галоша, вилка, чайник), огромный золотой червонец, бутафорские паровозы (один из которых упомянут выше в настоящей главе) и настоящие танки. Такая же гиперболика пускалась в ход для пропаганды разнообразных «горячих» тем дня, для критики недостатков. Проезжали на высоких постаментах фигуры лодыря, «бюллетенщика», прогульщика; проезжал макет пивной, где два завсегдатая в кольце бутылок играли в карты. В Международный юношеский день (МЮД) 1928 г. комсомольцы провозили на грузовике через Красную площадь огромную водочную бутыль с надписью: «Ори во всю глотку — долой самогон и водку». Непременны были живые картины, обличающие жестокости империалистов в колониях (Англия — Китай, Индия, Египет); объемные карикатуры на недругов СССР (О. Чемберлен, Э. Примо де Ривера, Ю. Пилсудский, Цанков); большие весы, на которых социализм перевешивал капитализм; образы капстран, где Америка представлялась как большое судно, составленное из грузовиков, на коем ехали статуя Свободы и фигуры всевозможных «королей» (нефти, мяса и проч.), Италия — как свадебная процессия «короля фашистов» и папы, а Франция — как распутная девица с запавшим носом, заигрывающая с гигантским знаком доллара, и т. д.
С платформ и грузовиков разыгрывались — при активном участии зрителей — театрализованные сцены, в которых капиталистов и их приспешников можно было узнать по цилиндрам, перчаткам, фракам, белогвардейцев — по мундиру, эполетам, сабле, а попов — по рясам и кадилам, зачастую конфискованным у церкви. В заметках французской журналистки описываются ряженые в Москве в Международный юношеский день (МЮД) 1926:
«Грузовик полон молодежи. С одного борта — фигуры рабочих в кепках, крестьян в тулупах, солдаты, матрос. Но что это за маскарад напротив? Два-три «буржуя» — вроде тех, которых мы только что видели дергающимися на нитках — в заломленных цилиндрах, расхристанных черных костюмах и затертых манишках. Какие страшные пьяные рожи, какие чудовищные отвислые губы! Один размахивает бутылкой шампанского, другой пошатывается, икает, третий совсем не держится на ногах. За ними — монах, царь в пурпуре и в картонной позолоченной короне, поп в коричневой рясе и в тиаре с черным крестом, генерал в треуголке с плюмажем, расфуфыренный, как попугай. Поп благословляет всех мановениями руки; генерал машет мамелюкской саблей; царь потрясает скипетром в одной руке, крестом и орденами — в другой. Резкий диалог, презрительные и угрожающие жесты рабочих и крестьян — и вот уже с попа сваливается тиара, с царя корона, генерал роняет саблю и все они валятся на мертвецки пьяных буржуев, под ноги торжествующему пролетариату. Мохнатый и рогатый дьявол простирает над их трупами свои нетопыриные крылья».
Из свидетельства Эгона Эрвина Киша видно, что плакаты и пантомимы тогдашних демонстраций в Москве не ограничивались лозунгами общедоступного характера, но отражали текущую международную хронику с газетной подробностью, с расчетом на политграмотность более высокого класса, кое-где даже с фразами на иностранных языках:
«Есть там и карикатуры против Фёлькербунда, фашизма и Второго Интернационала. На одном плакате представлен Муссолини в черной рубашке, он убивает Матеотти. Карикатура на Каутского, под которой написано: «Когда я умру, вся капиталистическая пресса скажет, что я был лучшим из социалистов». Толстая кукла с табличкой: «Когда меня рассердил римский папа, я на четверть часа стал революционером»; подпись — Фридрих Адлер. Чехословацкий министр иностранных дел Бенеш, недавно протестовавший против русско-германского соглашения, изображен как марионетка, нитки от которой держит Шнейдер-Крёзо. Макдональд с подвязкой, которую несут три человека; надпись: «Ноппу soit qui mal у pense»».
Еще один иностранный наблюдатель описывает живые картины в антирелигиозном шествии в Ростове: на грузовике восседает кардинал, который одной рукой благословляет распростертого у его ног рабочего, другой — передает капиталисту пару наручников, предназначенных для этого рабочего, принимая в награду мешок с золотом. На одной из праздничных октябрьских колесниц в Москве ехал земной шар, закованный в цепи, которые ребенок разбивал молотом.
Особенно популярным — по-видимому, не без магической подоплеки — было нанесение физического ущерба изображениям классовых и внешних врагов, например, избиение «буржуев» по голове молотом или гигантским кулаком (наиболее частая форма) или поджаривание «польского пана» на огромной сковороде, экспонируемой заводом кухонной утвари. В витринах московских магазинов в рождественские дни 1929 были установлены механизированные фигуры рабочих, спускающих с лестницы богов всех религий. В антипасхальных живых картинах 1930 римского папу ударом сапога прогоняли с престола. Обязательный момент всех празднеств — чудовищные фигуры противников Советской страны, «картонные Чан Кайши и Макдональды, вся сложная бутафория наших демонстраций». Одно из первых мест занимал здесь Остин Чемберлен с его характерным моноклем и ястребиным носом. На одной из фотографий мы видим над колоннами харьковских демонстрантов его объемно исполненную голову, пронзенную десятками стрел, на которых написано: «Коминтерн», «Пятилетка в четыре года», «Соцсоревнование», «Колхозы», «МТС», «Экономический кризис», «Капиталистическая безработица» и проч.
Имея возможность в ретроспективе сравнивать 20-е гг. со всеми последующими периодами «холодных войн», мы склонны не слишком верить в глубинный характер тогдашних антибуржуазных пантомим. Чисто карнавальный задор, стихия политического мифотворчества явно преобладали над сколько-нибудь реальной ксенофобией, грубостью и угрозой. Последние не вяжутся с тем духом веселой театральности, который царит в этих массовых политдействах. Резкость политических карикатур сдобрена артистизмом, циркачеством, в чем-то родственным эпатажным парадам футуристов и клоунаде немых комических фильмов. За балаганными шаржами политкарнавалов, за издевками речей и фельетонов угадывается нечто другое, а именно: ревнивый, но большой и здоровый интерес советских жителей к Западу, жадное любопытство к тамошним политическим лидерам, восхищение западным уровнем жизни и технологии, готовность учиться у Европы и Америки, взаимодействовать и двигаться с ними в единой культурной струе. Поколение тогдашних вождей было лично знакомо с Европой и исподволь внушало населению дух конструктивности и терпимости в отношениях с нею, резко отличный от параноидной ксенофобии позднейших поколений руководства. Думается, что Запад был тогда в целом гораздо более настороженно, отчужденно и враждебно настроен по отношению к СССР, чем наоборот; тайной тяги русских людей к капиталистической загранице не могли искоренить никакие догмы о мировой революции и классовой борьбе. Недаром каждый новый шаг по признанию Союза зарубежными государствами, по установлению отношений становился поводом для массовых демонстраций как еще один радостный триумф советской политики. Отсылая по долгу службы на свалку истории Гуверов, Сноуденов и других как рыцарей исторически обреченного дела, фельетонисты и обозреватели почти на том же дыхании не стесняются высказывать свое уважение к деловым и государственным качествам этих людей, к культуре, силе воли, личной колоритности многих из них. Начиная с середины 30-х гг. и до самого падения коммунизма публично высказывать такое «двоемыслие» стало уже невозможным.
Пантомима, близкая к изображенной в ДС, хотя и производимая над другим английским министром, засвидетельствована М. Булгаковым в 1923: «Медные трубы играли марши… Керзона несли на штыках, сзади бежал рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре металась беспомощно в разные стороны». (В «Повести временных лет» почти так же описывается расправа князя Владимира с языческими идолами: «Перуна… приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы… и приставил 12 мужей колотить его палками».)
Традиция живых картин и овеществленных аллегорий 20-х гг. сохраняет связь с дореволюционными народными празднествами и гуляньями, включавшими лубочный театр, «пословицы в лицах» и т. п. Преемственность была тем естественнее, что некоторым из профессиональных устроителей этих гуляний после Октября поручалась организация советских манифестаций и политпроцессий.
В разговорах комсомольцев — отзвуки «Двенадцати» Блока: Ну, Ванька, сукин сын, буржуй, / Мою, попробуй, поцелуй! [гл. 2].
[Viollis, Seule en Russie, 34–35; Douillet, Moscou sans voile, 138; Istrati, Vers l’autre flamme, 100–102; Piccard, Lettres de Moscou, 82, 96; КП 20.1925; KH 34.1929; Glaeser, Weiskopf, La Russie au travail, 90; Tolstoy et al., Street art… Московский пролетарий, 22.09.28; Карнавал на снегу, КН 02.1928; С. Марголин, Карнавал в Москве 1 мая 1929; КН 27.1929; Булгаков, Бенефис лорда Керзона, Ранняя неизданная проза; Алексеев-Яковлев, Русские народные гулянья, 124,164, и др.]
13//4
Но от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней!.. — Широко популярная революционная песня (1920): Белая армия, черный барон / Снова готовят нам царский трон. /Но от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней. «Мальчишки высыпали на дорогу, маршировали: Красная Армия всех сильней!» [Добычин, Лидия, 1925]. Автор слов — Павел Григорьев (П. Горин), писавший впоследствии, среди прочего, конферансы для сатирического дуэта Ю. Тимошенко и Е. Березина. Композитор — Самуил Покрасс, брат советских Дм. и Дан. Покрасса, эмигрировавший в США и известный русской аудитории музыкой к фильму «Три мушкетера».