13//5
…Городская управа проект [трамвая] отвергла. — Городская управа — исполнительный орган городской думы; состояла из председателя — городского головы — и 2–6 членов.
Пуск трамвая на смену конке в крупных провинциальных городах носил в те ранние советские годы характер торжества, широко отражаемого печатью и кинофотохроникой. Всесоюзные железнодорожные магистрали, подобные Турксибу, открывались не каждый день, так что роль символа социалистической модернизации каждодневной жизни, наряду с фабрикой-кухней и другими новшествами [см., например, ЗТ 4//9], отводилась трамвайной линии. Движение по рельсам выступает на видном месте в обоих романах: старгородский трамвай в начале дилогии может рассматриваться как набросок и предвестие «литерного поезда» в ее конце. В ДС 13 это событие проходит в особенно мажорном и карнавализированном духе, так как совпадает с Первомаем (очередной пример того сгущения признаков эпохи, которое мы многократно отмечаем в ДС/ЗТ). Пуск трамвая в Старгороде — событие, которое для соавторов могло звучать ностальгически, вызывая воспоминания о ранних годах XX столетия (типичные, заметим, для всех без исключения советских писателей южной школы). В самом деле, набросок детских воспоминаний Е. Петрова в числе других знаменательных вех упоминает пуск первого трамвая в Одессе: «Детство. Цирк, чемпионаты борьбы. Мориц 2-й, циклодром, Уточкин, выставка с павильоном-самоваром фирмы Караван, Аида за кулисами, первый трамвай, первый аэроплан» [см.: Петров, Мой друг Ильф…, 2001: 236–237]. Эту коннотацию «начала новой эры» соавторы теперь переносят на романтизируемую ими начинающуюся советскую эпоху.
Вопрос огоньковской «Викторины»: «5. В каком из городов СССР был раньше всех проложен трамвай?» Ответ: «В Киеве» [Ог 15.01.28].
13//6
…Известный всему городу фельетонист Принц Датский, писавший теперь под псевдонимом Маховик. — Оба псевдонима принадлежат к числу наиболее избитых штампов соответственно дореволюционной и советской журналистики. Фельетонисты и поэты-сатирики рубежа столетий любили выбирать в качестве noms de plume звучные иностранные и литературные имена: Дон-Аминадо, Калиостро, Роб Рой, Чайльд-Гарольд, Аббадона, Дон Валентинио, Дон-Лопец, Фарлаф, Ринальдо Ринальдини, Граф Бенгальский, Человек, который смеется, Атта Троль, Уэллер, Калиф на час и т. п. Был довольно обширен репертуар шекспировских псевдонимов, как Дух Банко, Иорик, Ариэль, Просперо, Жак-Меланхолик, Фальстаф, Ткач Основа, Мэтр Пук и т. п. Именами «Гамлет» и «Принц Гамлет» пользовались не менее пяти авторов [см. Масанов, Словарь псевдонимов]. Сотрудник газеты с псевдонимом «Принц Датский» упоминается в фельетоне Б. Левина «Пятна» [См 34.1928, сентябрь].
В советское время не меньшее распространение получили псевдонимы с производственной тематикой, среди них — названия машин, инструментов и их частей, например, Зубило (Ю. Олеша), Напильник (Л. Никулин), Товарищ Рашпиль (Б. Катаев) и др. Псевдонима «Маховик» нам найти не удалось, однако был киножурнал под таким названием, выпускавшийся Одесской студией в 1924–1926 [Советские художественные фильмы, т. 1]. В известном смысле Маховик — то же, что Принц Датский, и смена псевдонима означает, что люди мимикрируют, навешивая на себя новые ярлыки, но не меняясь по сути.
Ср. пародийные псевдонимы халтурных литераторов в других произведениях соавторов: Усышкин-Вагранка [Их бин с головы до ног], Форсунка, Винтик [Гибельное опровержение], Поршень [ЗТ 29].
13//7
Третья полоса газеты… стала дарить читателей солнечными и бодрыми заголовками очерков Маховика: «Как строим, как живем», «Гигант скоро заработает», «Скромный строитель» и далее, в том же духе. — Штампованный характер цитируемых заголовков был всем ясен: «Как любят писать в газетах, миллионы ржавеют» [Заколдованная дорога, Чу 04.1929] — ср. «15 000 рублей ржавеют» среди названий новой серии статей Маховика. По словам И. Кремлева, заголовки, приписанные Маховику, сочинялись в газете «Гудок» халтурными литераторами старшего поколения, теле называемыми спецами, «прикомандированными к наивным и честным профсоюзникам, выдвинутым на работу в газету». Среди этих лиц мемуарист называет одессита «М.» и петербуржца «Д.» Их деятельность отразилась и в образе Никифора Ляписа — автора стихов о Гавриле [Кремлев, В литературном строю, 197].
13//8
Треухов с дрожью разворачивал газету и, чувствуя отвращение к братьям-писателям, читал о своей особе бодрые строки… — Заезженная журналистами цитата из Некрасова: Братья-писатели! в нашей судьбе / Что-то лежит роковое… [В больнице].
13//9
«…Подымаюсь по стропилам. Ветер шумит в уши… / Вспоминаю: «На берегу пустыных волн стоял он, дум великих полн». / Подхожу. Ни единого ветерка. Стропила не шелохнутся… / Он пожимает мне руку… Позади меня гудят стропила…» — В статье Маховика в вульгаризованном виде отражены штампы «индустриально-космического» стиля начала 20-х гг., отклик на которые мы находим также в «Торжественном комплекте» Остапа Бендера [см. ЗТ 28//4]. Подъем к небу по строительным конструкциям воспевается в стихотворениях в прозе А. Гастева: «Я вырос еще… / Поднялся. / Выпираю плечами стропила, верхние балки, крышу… / Железное эхо покрыло мои слова, вся постройка дрожит нетерпением. / А я поднялся еще выше, я уже наравне с трубами…» [Мы растем из железа]. Упоминания о стропилах, равно как и о пении, гудении и гуле механических конструкций, постоянны у Гастева: «Мы — приверженцы стального гула… Наши волны дышат сожжением. / Но они же гудят и созданьем… / Загудим — и начнется» [Ноша]; «Железо — железо!.. Гудят лабиринты» [Ворота]; «Загудят, запоют заунывно по свету, тоскуют в ущельях холодные рельсы» [Рельсы]; «Стропила раздвинулись. / Железная арка поднялась еще выше и стала теснить небо» [Кран]; «Запели блоки… / — Стропила! / Колонны, рамы, трубы, эллинги» [Мост]; «На полюсе созданы стропила. Выше гор… / Сильнее… Сильней по стропилам… / Гудим враз на весь мир» [Чудеса работы. Цитаты из Гастева — по его кн.: Поэзия рабочего удара].
Треухов язвительно заметит Маховику, что «стропила гудят только тогда, когда постройка собирается развалиться». Халтурные произведения, в которых «гудят» самые неподходящие для этого предметы, неоднократно пародировались. В рассказе В. Катаева «Ниагаров-журналист» очерк на железнодорожную тему кончается словами: «Где-то далеко за водокачкой грустно гудел шлагбаум» [1924, Собр. соч., т. 2]. В романе И. Эренбурга «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» (1928) выведен квазипролетарский писатель Архип Стойкий, в чьем романе «Мыловаренный гуд» встречаются фразы вроде: «Мыло гудело, как железные пчелы… Гуди, мыло, гуди!» и т. п. [гл. 15]. Несообразные звуки, приписываемые промышленным объектам, высмеивались в обозрении «Рельсы свистят» (М. Левитин, театр «Кривое зеркало», 1927 [Уварова, 176]; название обозрения — аллюзия на известнейшую пьесу В. Киршона «Рельсы гудят», по которому был снят одноименный фильм в 1929).
На берегу пустынных волн… — из вступления к «Медному всаднику» Пушкина (слова относятся к Петру I).
13//10
«Наверху — он, этот невзрачный строитель нашей мощной трамвайной станции… Некрасивое лицо строителя, инженера Треухова оживляется… Кто может забыть этих кипений рабочей стройки, этой неказистой фигуры нашего строителя?» — Синтаксис в последней фразе отчетливо отдает одесской речью. Ср.: «Я прочел всего энциклопедического словаря» [Л. Славин, Интервенция]. «Устройте мне ремесленного экзамена, если не верите» [персонаж по фамилии Юдельсон; Н. Евреинов, Кухня смеха // Русский театр, пародия]. Мотькэ-Малхамовес считался за монарха / И любил родительного падежа [И. Сельвинский, Мотькэ-Малхамовес, 1923]. В сатириконовском «Почтовом ящике» цитируется полученный журналом рассказ: «Она смеялась только тогда, когда хотела показать своих, действительно чудных, зубов» — с редакторским замечанием: «Трудно писать рассказы русскому человеку» [НС 05.1915].
Что этим оборотом грешила и советская печать, особенно в «глубинке», подтверждает цитата из можайской газеты «Новый пахарь»: «Селькоры стали забывать своего высокого назначения» [Смирнов-Кутачевский, Язык и стиль современной газеты]. У Ильфа и Петрова он встречается в пародиях на литераторов-приспособленцев, например: «Батрачка Ганна кует чего-то железного», «Пролетарии говорят чего-то идеологического» [Пташечка из Межрабпромфильма].
Бестактные замечания Маховика о невзрачной внешности его героя навеяны, по-видимому, Чеховым. В рассказе «Оратор» один из персонажей произносит надгробную речь, в которой, среди прочего, говорится: «Прокофий Осипыч!.. Твое лицо было некрасиво, даже безобразно, ты был угрюм и суров, но все мы знали, что под сею видимой оболочкой бьется честное, дружеское сердце!» Оратор ошибается: умершего звали по-другому, между тем как мнимо покойный стоит среди слушателей. После похорон он выговаривает оратору: «Нехорошо-с, молодой человек!.. И никто, вас, сударь, не просил распространяться про мое лицо. Некрасив, безобразен, так тому и быть, но зачем всенародно мою физиономию на вид выставлять? Обидно-с!» Заметим, что и Треухов делает выговор журналисту (см. следующее примечание).
13//11
Один раз Треухов не выдержал и написал тщательно продуманное язвительное опровержение. — Писатели и журналисты, осваивая в срочном порядке производственную тему, часто попадали впросак из-за отсутствия специальных знаний. Б. Пильняк, напрмер, опубликовал очерки о бумажном комбинате, вызвавшие критику инженера М. Воловика в популярной газете «Читатель и писатель», или «ЧИП» [14.1928]:
«Б. Пильняк, — пишет инженер, — зашел в «цех, где печи будут превращать медный колчедан в азотную кислоту и будут возникать иные кислоты». Но — в печах не медный, а серный колчедан, каковой не превращается ни в какие кислоты, а сжигается и превращается в огарки и сернистый газ. Далее, по Пильняку, «древесная масса, смешанная с азотной кислотой, придет в котлы, которые называются варочными». И не древесная масса,