В приключенческом романе Джека Лондона «Сердца трех» (русский перевод 1924) герои, попав в плен к горному племени Центральной Америки, заставляют наименее симпатичного из своей группы (шпиона и интригана Торреса) выдавать себя за легендарного предка племени, якобы вернувшегося на землю с Солнца. Их подсказки нерасторопному самозванцу напоминают о натаскивании Воробьянинова Остапом: «Держитесь высокомерно, как настоящий испанец! Ведь вы же… сотни лет назад жили в этой самой долине, вместе с предками вот этих выродков…» и т. п. Когда Торресу неожиданно удается произнести эффектную фразу в нужном духе, спутники его хвалят: «— Браво! — одобрительно шепнула Леонсия». Сходную ситуацию и диалог мы находим в конце романа (ДС 39//10). Бендер в Тифлисе запугивает и морочит Кислярского, побуждая его раскошелиться ради спасения «гиганта мысли» (Воробьянинова). Кислярский упирается, но обычно туповатый Ипполит Матвеевич неожиданно находит нужные слова: «— Я думаю, — сказал Ипполит Матвеевич, — что торг здесь неуместен! Он сейчас же получил пинок в ляжку, что означало: «Браво, Киса, браво, что значит школа!»»
14//11
— Вы в каком полку служили? — Традиционный вопрос военного к военному. Ср. уже в «Капитанской дочке»: «Вы в каком полку изволили служить?» И в шутку у Толстого: «Ну а вы, господин гусар, в каком полку служите?» [к Наташе; Война и мир, II.4.11]. В очерке «В гостях у короля» (1927) М. Кольцов описывает встречу в Белграде с русским генералом; приняв советского журналиста за одного из «наших», тот спрашивает: «А вы в каком служили?» [18 городов].
14//12
Впрочем, вы можете уйти, но у нас, предупреждаю, длинные руки! — Ср. угрозы Верховенского членам кружка: «Не уйдете и от другого меча. А другой меч повострее правительственного» [Бесы, Ш.6.1]. Возможно, идея и образ восходят в конечном счете к Овидию: An nescis longas regibus esse manus? — «Разве ты не знаешь, что у царей длинные руки?» [Героиды XVII. 166].
14//13
Со всех концов нашей обширной страны взывают о помощи. — Монархическая формула, ср.: «Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи…» [рескрипт Александра I С. К. Вязмитинову, цит. в: Война и мир, 1.3.2]. «Со всех концов родной земли доходят до Меня обращения, свидетельствующие о горячем стремлении русских людей приложить свои силы…» [из высочайшего рескрипта Николая II И. Л. Горемыкину, Летопись войны 1914–1915: 27.06.15]. «Я получаю со всех концов многочисленные телеграммы с выражением восторга по поводу принятия Мною командования» [Николай II, цит. по: Шаховской, Sic transit…, 131]. «По всей земле Русской, от подножия Престола до хижины бедняка, не смолкает трепет тревоги народной»[из обращения новгородских дворян к царю в 1916, в кн.: Козаков, Крушение империи, т. 2: 258]. Подхвачено сатириконовцами: «Вы, съехавшиеся со всех концов необъятной моей родины» [обращение к студентам: Советы новичкам, Ст 37.1913 — «студенческий» номер].
14//14
Одни из вас служат и едят хлеб с маслом, другие занимаются отхожим промыслом и едят бутерброды с икрой. И те и другие спят в своих постелях и укрываются теплыми одеялами. Одни лишь маленькие дети, беспризорные дети, находятся без призора. — Отхожий промысел — отход «избыточного» сельского населения (бедноты) в поисках работы по найму в более капитализированные сельские районы или в город [БСЭ, 1-е изд.]. Эти элементы получили название «отхожников» [Смирнов-Кутачевский, Язык и стиль современной газеты].
Риторика Бендера напоминает красноречие одесских персонажей Бабеля: «Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие ее. И вот первые получают удовольствие… а вторые страдают…» [Как это делалось в Одессе].
14//15
Эти цветы улицы, или, как выражаются пролетарии умственного труда, цветы на асфальте, заслуживают лучшей участи… Поможем детям. Будем помнить, что дети — цветы жизни. — О выражении «пролетарии умственного труда» (т. е. интеллектуалы, поэты и т. п.) см. ДС 6//7. Метафора «дети — цветы» и т. д. была штампом уже в XIX в. Претенциозный афоризм «Цветы — дети царства растений, дети — цветы царства людей» мы находим у М. Сафир [Избранные мысли, СПБ, 1893, 94; указал К. В. Душенко]. Далее мы находим эту фразу у М. Горького: «Дети — живые цветы земли» [Бывшие люди]; у Л. Андреева [Цветок под ногою]; у Тэффи: «—Дети — это цветы человечества! — восторженно воскликнул поэт» [Трагедия счастья]. Перейдя в советский обиход, выражение это появляется в заглавии культурфильма «Дети — цветы жизни» [1919, Советские художественные фильмы, т. 1]; цитатно у М. Кольцова: «Этот цветок жизни вырастет здоровым, чистым и умным» [Одесский гранит, в кн.: М. Кольцов, Крупная дичь] и т. д. Со своей стороны, пафос этой затертой метафоры снижают своими каламбурами юмористы: «С поправкой. — Дети, брат, цветы жизни. — Да. А алименты — ягодки»; «В детском саду. — А это вот дети — так сказать, цветы жизни. — А не находите ли вы, что эти цветы очень уж у вас распустились?» [См 09 и 11.1926].
В 20-е годы это сентиментальное клише применялось к беспризорникам. Ср.: ««Друг детей» есть добровольное общество, которое ставит своей задачей помощь беспризорным детям, которые есть цветы жизни» [из стенгазеты; И. Свэн, Друг детей, Бу 08.1927]. В Москве начала нэпа «на Театральной площади, темной, занесенной снегом, горели тусклые лампочки: «Дети — цветы жизни»» [Эренбург, Люди, годы, жизнь, II: 265; то же в его кн.: Жизнь и гибель Николая Курбова (1922), гл. 29]. Были в ходу также выражения «цветы улицы», «цветы на асфальте» (о связи беспризорничества с асфальтовыми чанами см. ДС 5//2).
В пьесе Б. Ромашова «Конец Криворыльска» (1926) прибывший из-за границы диверсант применяет сходные приемы конспирации: «Майор Маркус прибыл от благотворительной организации и с деньгами в иностранной валюте на церковные нужды». Далее между ним и «лучшими людьми города» происходят разговоры в духе ДС: «Маркус: Я предлагаю деньги на благотворительные цели. Мне нужны кое-какие сведения. Не позднее послезавтра. Вы давно служите? Ярыгин: Третий год. Я — бывший жандарм, майор. Маркус: Очень хорошо. Наша организация вполне легальна. Мы собираем информацию для научных трудов».
14//16
Браво, гусар!.. Для гусара-одиночки с мотором этого на первый раз достаточно. — «Кустарь-одиночка», «кустарь с мотором / без мотора» — из официальной номенклатуры кустарей в эпоху действия романа. Оба термина юмористически обыгрываются в литературе тех лет. Так, «кустарь-одиночка» настойчиво повторяется в «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца» И. Эренбурга (1928). В повести А. Толстого «Василий Сучков» (19127) «за столиком… спал щекой в луже пива горько напившийся какой-то кустарь-одиночка» [гл. 8]. Б. Пильняк заявляет, что писатель со своей пишущей машинкой должен рассматриваться Наркомфином как «кустарь с мотором» [Орудия производства, 1927].
Облагая данью старгородских обывателей в зависимости от их положения и доходов, Бендер пародирует советскую классификацию налогоплательщиков (ср. сходную трактовку посетителей при продаже билетов в пятигорский «Провал», ДС 36). Одновременно, подставляя на место «кустаря» «гусара», Остап продолжает игру с гусарскими мотивами, начатую ранее заданным вопросом: «В каком полку служили?»
14//17
Дядьев и Кислярский долго торговались и жаловались на уравнительный. — «Уравнительный сбор входил в состав промыслового налога в 1921–1928. У. С. взимался в размере определенного процента с оборота… Общественные предприятия облагались более низким процентом У. С., чем частные» [БСЭ, 1-е изд. (1936); указал А. Вентцель, Комм, к Комм., 76].
14//18
Ну, тогда валяй на улицу Плеханова. Знаешь?.. — А раньше как эта улица называлась? — спросил извозчик. — Не знаю. — Куда же ехать? И я не знаю… — Тоже извозчик! Плеханова не знаешь! — В более ранних изданиях романа поиски улицы Плеханова кончались словами: «И вот всю ночь безумец бедный, куда б стопы ни обращал, не мог найти улицы имени Плеханова». Реминисценция из «Медного всадника» созвучна теме этого эпизода, где индивид терпит поражение при столкновении с государством.
Переименование улиц, промышленных предприятий, ресторанов, кинотеатров и целых городов в послереволюционные годы было для новой власти одним из способов символического преображения действительности и тотального овладения ею. Переработка старой культуры могла быть полной лишь при условии смены имен, поскольку имя, как известно, связано с самой личностью (identity) именуемого, воплощает его тождество самому себе.
Волна переименований достигла апогея в 20-е гг., коснувшись и таких центральных для отечественной истории и культуры топонимов, как Санкт-Петербург (Ленинград), Дворцовая площадь (пл. Урицкого), Невский проспект (проспект 25-го октября), киевский Крещатик (ул. Воровского). В менее крупных центрах переименование носило сплошной характер, лишая город историко-культурной индивидуальности и затрудняя поиск нужных мест. «Старинные многовековые названия новгородских улиц, знакомые мне с детства: Легощая, Разважская, Коржевская, Чудинская, Прусская и другие были упразднены, и вместо этих имен… звучали в Новгороде имена Лассаля, Либкнехта, Бебеля, Розы Люксембург и других врагов старого мира. Моя Прусская улица стала улицей Желябова» [Добужинский, Воспоминания, 61]. Множество мест было переименовано в честь вождей оппозиции, вскоре попавших в опалу, а потом и вовсе изглаженных из народной памяти. Так, всем известная Гатчина под Ленинградом превратилась в Троцк; в юмореске из жизни провинции упоминается «Кошачья улица — теперь проспект Иоффе» [А. Иоффе, соратник Л. Троцкого, покончивший с собой в 1927; См 25.1926].
Так как ориентироваться в сплошь переименованных улицах было практически невозможно, развилась своего рода двойная бухгалтерия: за немногими исключениями (касавшимися имен царя и членов царской фамилии), старые названия употреблялись параллельно с новыми. «Могу сказать, что Николаевская это, кажется, единственная улица [в Киеве], которую «неудобно» называть в трамвае. Все остальное можно говорить по-старому. К