ондуктор по обязанности выкрикивает новые названия: Улица Воровского, Бульвар Тараса Шевченки, Красноармейская, а публика говорит Крещатик, Бибиковский бульвар, Большая Васильковская. Вот еще нельзя говорить Царская площадь. А надо говорить: Площадь Третьего Интернационала» [Шульгин, Три столицы, 189].
Позднее многие из прежних названий были восстановлены, но не из уважения к прошлому, а ввиду впадения в немилость многих из деятелей, чьи имена были присвоены улицам и городам. Наиболее массовый случай такого рода — «десталинизация» сотен топонимов после так называемого «разоблачения культа личности».
Блуждания Бендера по переименованным улицам могут рассматриваться в символическом плане — как выражение растерянности нормального человека (причем часто пришедшего из другого мира, «аутсайдера») перед путаницей и абсурдом советской действительности. В этом смысле одним из «прототипических» текстов, видимо, является рассказ П. Романова «Лабиринт» (1918), где та же ситуация дана в несколько ином варианте. Его герои тщетно пытаются освоить систему ориентации в городе, основанную на расположении «отделов»: «Улицы у нас, батюшка, никак не называются, а вы идите по вывескам и по отделам разбирайтесь… Финотдел пройдете, медицинский отдел пройдете, охрану материнства с младенчеством пройдете и мимо санитарного с уголовной комиссией сверните к народному хозяйству…» и т. п.
Это стремление устроителей нового мира реорганизовать пространство, придавая ему при этом характер пространства конкретного, понимаемого не как континуум, измеряемый в однородных единицах, а как набор дискретных объектов («отделы»), что типично для первобытно-мифологического мышления [см. об этом Введение, примечание 48], было позже распространено и на сферу времени, что нашло отражение в перекройке календаря и в попытках ликвидировать традиционные дни недели (так называемая «непрерывка»). Эта кампания, также приводившая к путанице, затронута во втором романе, в эпизоде Хворобьева [см. ЗТ 8//20]. Сложность правил ориентации и непроницаемость нового мира для непривычного к нему человека представлена в развернутом виде в конце второго романа — в истории злоключений Бендера-миллионера в социалистической России. Недоразумение с извозчиком в ДС14 может рассматриваться как уменьшенный прообраз этого окончательного краха Бендера в финале дилогии.
Аналогичный разговор между седоком и извозчиком находим в записках В. В. Шульгина (место действия — Киев):
«Я взял простого извозчика, бросив ему уверенно и небрежно:
— На улицу Коминтерна!
Но старичок обернул на меня свою седую бороду времен потопления Перуна:
— Коминтерна? А вот уж я не знаю… Это где же будет?
— Как где? Да Безаковская!..
— Ах, Безаковская, вы бы так и сказали.
И мы поехали тихо, мирно. Когда приехали, он открыл мне полость, как полагается, и сказал:
— Так это Коминтерна. Вот теперь буду знать!
Я был очень горд. Не даром меня большевики печатают. Я и извозчиков им обучаю. Подождите, скоро доберусь и до народных комиссаров» [Три столицы, 175] 1.
Ср. ДС 7//1; ДС 9//3; ДС 11//2, где выявляются другие совпадения между ДС и книгами Шульгина. Заметим, на сколь широкий круг источников опирается сюжет о визите Воробьянинова в свой дом: среди них рассказы и слухи о возвращающихся белоэмигрантах, воспоминания самого Шульгина, архетипический сюжет о старом доме и преданном слуге, «Путевые картины» Г. Гейне [ДС 9//3], роман Ж. Жироду «Зигфрид и Лимузэн» и др.
В «Бесах» [III.5.14; указал А. Жолковский] Мария Шатова ругает извозчика, путающего улицы: «Вознесенская, Богоявленская — все эти глупые названия вам больше моего должны быть известны, так как вы здешний обыватель» (ср.: «Тоже извозчик! Плеханова не знаешь!»). Два ряда названий сходны по месту их в господствующей культуре (Плеханов, Маркс — как прежде Вознесение, Богоявление).
14//19
Чертог вдовы Грицацуевой сиял. — Из стихотворения Пушкина, включаемого в «Египетские ночи»: Чертог сиял. Гремели хором / Певцы при звуке флейт и лир. / Царица голосом и взором / Свой пышный оживляла пир… Хотя своей «крылатостью» эта фраза обязана Пушкину, авторство ее, видимо, принадлежит другому поэту. Словами За полночь пир, сиял чертог… начиналось стихотворение Федора Глинки «А ветер выл…» в «Невском альманахе за 1828 г.», где был напечатан и ряд произведений Пушкина (номер вышел 22 декабря 1827). Вторая редакция «Египетских ночей» Пушкина, начинающаяся словами Чертог сиял, писалась в октябре 1828, в первой же редакции (1824) этих слов нет. [См. Пушкин, Поли. собр. соч., т. 3, 685, 1170; Н. Синявский и М. Цявловский, Пушкин в печати, М.: Соцэкгиз, 1937, 47; Ф. Глинка, Избр. произведения, Л.: Сов. писатель (Большая серия БП), 1957, 469.]
Возникнув среди поэтов второй величины и эпигонов (Блестит чертог, горит елей [А. Майков, Эпикурейские песни]; Сияют пышные чертоги [Д. Ратгауз, Пир Петрония]), фраза эта постепенно стала популярной поэтической цитатой. Ср. описание гусарской вечеринки: «Чертог сияет, суетятся денщики» [В. Н. фон Дрейер, На закате империи, 143].
Ироническое словоупотребление «чертог» в смысле «жилище», видимо, было в ходу в 1920-е гг. Ср.: «Я-то возле своего чертога стою, а вам еще по такой погоде идти…» [разговор в: Заяицкий, Баклажаны]. В русском переводе (1927) романа Ж. Жироду квартира одного из персонажей именуется «чертог Вальдена» [Зигфрид и Лимузэн, гл. VI; в оригинале «lа demeure de Walden»].
См. другие эхо из того же пушкинского стихотворения в примечании 6 выше и в ДС 26//2.
14//20
Тут было все: арбузные груди… — Заведомый штамп, ср.: «Пришла Евфимия, груди у нее выдавались, как два арбуза» [М. Горький, Н. А. Бугров // М. Горький, Портреты]; «Подходит баба с арбузами вместо грудей» [И. Эренбург, Испорченный фильм // И. Эренбург, Шесть повестей о легких концах]; «Груди, напоминающие перезрелые тыквы» [Слезкин, Козел в огороде, 1927, гл. 6]; «Дама, пышная, словно держала две дыни за пазухой» [Леонов, Вор, 134].
14//21
Вдовица спит и видит сон. Жаль было будить… Пришлось оставить любимой записку… — Архетипическим фоном этого эпизода является мотив «женщины, покидаемой ради долга», представленный, например, историей Энея и Дидоны. Странствующий герой готов связать свою судьбу со встреченной женщиной, но затем вспоминает о своей миссии и вновь пускается в путь. В романе мотив долга пародийно отражен в виде мнимых докладов Бендера в Новохоперске и Малом Совнаркоме. Дополнительная параллель в ДС с «Энеидой» в том, что в обоих случаях героиня — вдова и предается гаданию о своем любовном будущем [IV.63–64; ДС 10]. Другие античные сюжеты этого типа: Тезей и Ариадна, Одиссей и Калипсо, аргонавты и женщины Лемноса [Аполлоний, Аргонавтика, песнь 1]. Примеры из русской литературы: Пушкин, «Арап Петра Великого» (Ибрагим и графиня D.); А. Блок, «Соловьиный сад»; А. Платонов, «Глиняный дом в уездном саду», «Фро»; В. Каверин, «Скандалист» (профессор Ложкин и жена). В большинстве эпизодов данного типа герой покидает женщину ночью или на рассвете, когда она спит, что символизирует, с одной стороны, различие призваний женщины и мужчины (ей — постель, дом, любовь, ему — дорога, бой, труды), с другой — пробуждение героя от духовного сна и, поскольку дело происходит на рассвете, начало нового цикла его жизни. Другой эпизод в ДС/ЗТ, основанный на этом мотиве, — роман Бендера с Зосей Синицкой, прерываемый его отъездом на Турксиб [ЗТ 24].
«Вдовица спит и видит сон» — поэтизм, как по метрическому звучанию (ямб) так и благодаря ассоциациям с Блоком: Донна Анна спит, скрестив на сердце руки, / Донна Анна видит сны… [Шаги Командора]. Ср. также у Чехова: «Ваш муж сладко спит… видит сны…» [Аптекарша].
14//22
«На заре ты ее не буди». — Цитата из стихотворения А. А. Фета: На заре ты ее не буди, / На заре она сладко так спит; / Утро дышит у ней на груди, / Ярко пышет на ямках ланит (1842). Стихи Фета уже с 1840-х гг. стали популярным романсом, включались в песенники, входили в репертуар цыганских хоров. Наиболее известен романс А. Б. Варламова.
14//23
Выезжаю с докладом в Новохоперск. — Уездный городок Воронежской губернии, Новохоперск упоминается в современной ДС юмористике как синоним провинциального захолустья. См., например, фельетоны: «ЛицомкНовохоперску» А. Зорича[Бу 12.1927] — о нелепой практике посылки предметов косметики и парфюмерии в села Новохоперского уезда — и «Таланты пропадают» М. Кольцова [в его кн.: Крупная дичь] — о «прозябании в тихом Новохоперске».
14//24
Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек и чайное ситечко. — В «Жизнеописании С. А. Лососинова» С. Заяицкого (1926) персонаж хлестаковского типа Соврищев «к негодованию [своего компаньона] Степана Александровича вынул из кармана футлярчик с брошкою Нины Петровны» — общей знакомой, с которой Соврищев только что имел кратковременный роман [ч. 3, гл. 3]. Как и в ДС, это следует вскоре после конспиративного собрания, в котором оба героя принимали участие [см. выше, примечание 10].
14//25
До отхода поезда сидели в уборной, опасаясь встречи с любимой женщиной. — Аналогичным образом герой покидает город и женщину в «Огнях» Чехова: «На вокзале я нарочно просидел в уборной до второго звонка».
14//26
…Концессионеры успели заметить, что дворник настиг Виктора Михайловича и принялся его дубасить. — Картинки городского утра, включающие ту же деталь, см. у Некрасова: Дворник вора колотит — попался [Утро].
Об этой сценке и следующей (Альхен, которого концессионеры видят из окна вагона) см. Введение, раздел 5. В «Докторе Живаго» Б. Пастернака, для которого типична та же поэтика случайных встреч и совпадений, что и для ДС/ЗТ, есть сходная сцена: заглавный герой, покидая в санях Юрятин, проезжает через весь город и видит и обгоняет на его улицах всех остальных персонажей юрятинских глав [XIV.5].