Оживленная уличная торговля в нэповской Москве и охота милиции за беспатентными торговцами не раз отражены в прессе и в рассказах иностранных гостей. Вот, например, зарисовка, относящаяся к 1929:
«Мелкие уличные торговцы делятся на два типа: продавцы папирос и конфет, состоящие на службе у государственных трестов, и «незаконные» продавцы фруктов, ботиночных шнурков и всякой всячины. Первые — в большинстве женщины — подвергаются такой эксплуатации, какую редко встретишь в капиталистических странах. В любую погоду, иногда при сорокаградусном морозе, они вынуждены выстаивать 14 часов в день перед своими маленькими лотками за плату в 1–2 рубля, и получить такую работу еще считается большой удачей. Вторые вынуждены выдерживать ежеминутную борьбу с «пролетарским» государством в лице милиции. Сценка, которую можно наблюдать сотни раз: милиционеры гонятся по улице за торговками яблоками, чья лавка легко умещается в одной корзине. Беда их в том, что они не уплатили за патент, стоимость которого — 1 рубль — съела бы всю их дневную выручку. Привыкшие к подобным упражнениям, они быстро разбегаются во все стороны. Одна из них укрылась в маленьком переулке в двух шагах от меня. Подбирая с моей помощью рассыпавшиеся яблоки, она вздыхает: «Эх, свобода, свобода»» [Marion, Deux Russies, 115–116].
Такого рода городские сценки были типичны для всех периодов советской жизни: одно из ранних отражений в литературе — остроумный рассказ П. Романова «Тяжелые вещи» (1918). Е. Петров аналогичным образом описывает уличную торговлю в Москве в 1923: «Иногда раздавался милицейский свисток, и беспатентные торговцы, толкая пешеходов корзинками и лотками, медленно и нахально разбегались по переулочкам.
Москвичи смотрели на них с отвращением. Противно, когда по улице бежит взрослый бородатый человек с красным лицом и вытаращенными глазами» [Из воспоминаний об Ильфе]. В юмореске Б. Левина «Груши» перечисляются товары, выкликаемые беспатентщиками: липкая бумага для мух, французские сливы, иголки для прочистки примусов, пирожки, дыни [Ог 02.09.27; ср. ЗТ 35//3]. Тема уличных торговцев и милиции отражена в фельетонах М. Булгакова («На Тверской меня чуть не сшибла с ног туча баб и мальчишек, с лотками летевших куда-то с воплями: — Дунька! Ходу! Он идет!!» [Столица в блокноте (1922), Ранняя неизданная проза]); в очерке К. Тренева «Пассажиры» [КН 16.1926]; в трогательном рассказе А. Кожевникова «Стрёмка» (1926), где она совмещена с темой беспризорничества; в журнальных карикатурах, например: «Московские зарисовки: Охотный ряд» [КН 16.1926] или «Весна в Москве. Первые весенние побеги» (бегство торговцев цветами от милиции) [КН 17.1927] и мн. др. Беспатентной торговлей в качестве побочного промысла нередко занимались мелкие совслужащие, причем опасней милиции была для них встреча с начальником; такие торговцы, чаще других впадавшие в панику, навлекали на себя неприязнь обычных лотошников [см. Левин, Груши; рисунок К. Готова иллюстрирует упоминаемое в ДС бегство «с лотками на голове»].
В мейерхольдовском спектакле «Клоп», для которого, как и для других постановок Мейерхольда, а также для романов Ильфа и Петрова, характерна повышенная антологичность, подобная сцена, конечно, присутствует тоже. Решена она в пестром балаганном стиле: «Кто с книгами, кто с воздушными шарами, кто с духами, торгаши эти появлялись то из-за кулис, то прямо из зрительного зала, то из-за витрин универмага, то в ложах бельэтажа, разбегались во все стороны, когда показывался милиционер, и снова отовсюду выползали» [Рудницкий, Режиссер Мейерхольд, 401].
16//5
Остап посмотрел на розовый домик с мезонином и ответил: — Общежитие студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца. — Неужели монаха? — Ну, пошутил, пошутил. Имени Семашко. — Мезонин, конечно, резонирует Чеховым. Выражение «розовый домик», «розовый особнячок» (кроме данного места — в ДС 23, 40), по-видимому, взято у И. Оренбурга (см. следующее примечание).
Семашко Николай Александрович (1874–1949) — нарком здравоохранения РСФСР, старый большевик, активный деятель партии и государства, главный редактор БМЭ, инициатор создания Дома ученых, основатель и глава множества общественных организаций, руководитель движений по борьбе с эпидемиями и беспризорностью, журналист. Наряду с Калининым и Луначарским, один из наиболее популярных, часто упоминаемых, изображаемых и цитируемых деятелей досталинского периода. Семашко был в особенности любимой и уважаемой фигурой как некий «бог здоровья», советский Асклепий, неусыпно занятый заботами о здравии и благополучии родного населения. Его имя часто поминалось в статьях, песнях и стихах: Будет, тело, в честь Семашки, / Смуглым, сочным и тугим [А. Флит, См 24.1926] 2.
Советским учреждениям в те годы часто присваивались громкие имена деятелей мировой культуры и героев революции. При этом выбор имен был заметно более интернациональным и менее политизированным, чем при (пере)именовании улиц. В Москве были, например, школы имени Томаса Эдисона, Песталоцци, машиниста Ухтомского, Дружинников 1905 года, Семашко, Короленко, Фритьофа Нансена и др. Многочисленные учебные заведения, курсы, общежития, интернаты носили имена крупных русских деятелей, в том числе и живущих за рубежом: Рахманинова, Стравинского, Ломоносова, Толстого, Кропоткина, Тимирязева, Лесгафта… [Вся Москва 1928, 328; А. Гладков, Поздние вечера, 267]. Писатели острят на эту тему, например: «школа 2-й ступени имени Тиберия Гракха» [В. Ардов, Семейная стенная газета, 1925]; «слушательница хореографических курсов имени Леонардо да Винчи» [ДС 10] и др.
Бертольд Шварц — одна из образцовых фигур первооткрывателей, монах XIV в., которому приписывают изобретение пороха. В культурной мифологии и в юморе обычно группируются вместе несколько «основных» первооткрытий и связанных с ними легенд: порох (Шварц), открытие Америки (Колумб), закон тяготения (Ньютон с его яблоком), книгопечатание (Гутенберг), закон Архимеда (ванна, «Эврика»), изобретение компаса… По крайней мере три из них вошли в пословицу: «Такой-то пороха не выдумает» (т. е. не обладает высоким интеллектом); антонимичное ему «открыть Америку» (т. е. произвести нечто совершенно новое; обычно в ироническом смысле: «Подумаешь, открыл Америку!») и, наконец «Эврика!» (по-гречески «нашел!» — восклицание о решении трудной, долго мучившей проблемы). Тенденция к объединению всех или некоторых из этих имен в одну обойму прослеживается издавна, ср. у Щедрина: «Изобретем сначала порох, потом компас, потом книгопечатание, а между прочим, пожалуй, откроем и Америку» [Письма к тетеньке]. Та же комбинация имен — в известной «Всеобщей истории, обработанной «Сатириконом»» (раздел «Эпоха изобретений, открытий и завоеваний»), где, наряду с буквальными, обыгрываются и фигуральные значения выражений «(не) выдумать порох(а)» и «открыть Америку».
Группировка этих имен показательна и для поэтики соавторов, в очень большой мере построенной, как мы знаем, на антологических представлениях и устоявшихся культурных связях [см. Введение, раздел 4]. Наряду со Шварцем, видное место в романе занимает Колумб, чей мотив налицо в названии авангардного театра 3 и в заглавии главы 4: «Муза дальних странствий» [см. ДС 4//1], и Ньютон, чей юбилей отмечался в 1927 [см. ДС 28//1]. Эта достаточно традиционная обойма имен имеет здесь — наряду с несомненным ироническим, сатириконовским оттенком — новое звучание в контексте романтической темы созидания нового мира, которая в первом романе лишь намечена и полного развития достигает во втором.
Логика названия общежития ясна: если тот, кому «не выдумать пороха» = тугодум, то, напротив, изобретатель пороха = гений. При этом имя Б. Шварца созвучно как мотиву Средневековья, «феодального поселка» (см. следующее примечание), так и предположенному Остапом химическому профилю студентов.
О бедности и неустроенности студенческого быта в 20-е гг. см. ДС 17//3 со сноской 2.
Вопросы огоньковской «Викторины»: «49. Кто изобрел порох?» Ответ: «До монаха Бертоло [sic] Шварца порох изобрели китайцы» [Ог 22.01.28]. «24. На каком корабле Колумб отправился в свое путешествие, когда он открыл Америку?» Ответ: «Санта Мария» [Ог 22.04.28].
16//6
Тщетно пытались ряды новых студентов ворваться в общежитие. Экс-химики были необыкновенно изобретательны и отражали все атаки. На домик махнули рукой. Он стал считаться диким и исчез со всех планов МУНИ. Его как будто бы и не было. — МУНИ — Московское управление недвижимым имуществом, инстанция, занимавшаяся распределением жилплощади, учетом и использованием старых зданий.
«Дикий», выброшенный из планов города дом, превратившийся в «нечто среднее между жилтовариществом и феодальным поселком», населенный бывшими студентами, т. е. лицами маргинальными и в некотором смысле призрачными 4, — полуутопический мотив, имеющий параллели в современной ДС литературе. Очевидное сходство с общежитием имени Бертольда Шварца имеет блатное царство в «Конце хазы» В. Каверина (1925): «Учет миновал пустыри и полуразрушенные здания. Таким образом, хазы [прибежища воров и налетчиков] выпали из учета, из нумерации, из города. Они превратились в самостоятельные государства, неподведомственные Откомхозу» [гл. 7]. Заметим в конце пассажа ту же риторику с советским сокращением — Откомхоз, как МУНИ, — что и у наших соавторов.
Само выражение «розовый домик» могло быть позаимствовано соавторами у И. Оренбурга, в чьей книге «Бубновый валет» (1924) имеется рассказ «В розовом домике». Речь здесь тоже идет о клочке московской земли, которому удается в советское время остаться «экстерриториальным», выключенным из административно освоенного пространства. Обитатели розового домика (тоже расположенного в одном из переулков Арбата) — бывший генерал и его старая дева-дочь, живущие в искусственном, оторванном от реальности мире прошлого. Феномен такого домика в советской Москве представлен у Эренбурга и соавторов ДС как некое чудо: