Летом 1927 газеты сообщали об успехах коконозаготовительной кампании в Узбекской ССР [Богатый урожай коконов в Фергане, Пр 11.06.27].
22//14
…Сейчас в Европе и в лучших домах Филадельфии возобновили старинную моду… — Выражение «(как) в лучших домах», известное с довоенных времен (ср.: «В гостиной хозяйки висела васнецовская «Птица-Гамаюн», превосходные вышивки Поленовой-Якунчиковой, и все было «как в лучших домах»» [Горький, Портреты, 281]), входило в юмористический лексикон гудковского круга. Оно не раз встречается у В. Катаева: «Как в лучших республиканских домах-с». «Помилуйте, все как в лучших домах!» [Тихая оппозиция; Берлин веселится (1925–1927)].
Остап данной фразой подлаживается под разговоры типа «Сейчас в Европе…», типичные для нэпманских и вообще гоняющихся за последним криком моды кругов. См. ранее в романе: «В Берлине есть очень странный обычай…» [Бендер, ДС 14]; «Кажется, будут носить длинное и широкое…» [Фима Собак, ДС 22] и т. д. В. Ардову принадлежит юмореска «Сейчас за границей…», где из таких фраз целиком состоит беседа в «приличном обществе, т. е. таком, где у дам чулки были такого цвета, будто их совсем не было, а у мужчин на ушах лежали, точно оглобли, концы роговых очков» (о модных очках в период действия романа см. ДС 13//19).
«За границей сейчас только такие [носки] носят. — Как раз сейчас, — сказала дама, — за границей носят не такие носки, а светло-темно-бежевые в никакую клетку… — Шляпы теперь не зеленые, а исключительно рыжие, и к ним носят фильдекосовые перчатки. — Положим, сейчас как раз перчатки не фильдекосовые, а фильдеперсовые с кокосовыми пуговицами. — Уже не с кокосовыми, а с перламутровыми. Теперь вообще перламутр… — За границей сейчас танцуют только чарльстон. Так… — За границей танцуют блюс-блек-ботом…» и т. д. [Ог 07.02.1929].
Примечания к комментариям
1 [к 22//2]. Популярному изречению И. Тургенева почему-то не везет с точной цитацией. В 1943 была издана юбилейная почтовая марка, на которой оно также приводилось с ошибкой («справедливый» вместо «правдивый»; марка была изъята из советских каталогов и является редкостью).
2 [к 22//10]. Любопытно, что в другом месте этой главы есть созвучие с другим стихотворением того же сравнительно малоизвестного поэта [см. выше, примечание 7].
23. Авессалом Владимирович Изнуренков
23//1
Авессалом Изнуренков. — Фамилия, возможно, взята из рассказа В. Инбер «Текстиль-мечта», где фигурирует студент Дмитрий Изнуренков [в ее кн.: Соловей и роза]. У Чехова есть персонаж по фамилии Измученков [Сельские эскулапы]. Отдельные черты Изнуренкова восходят, видимо, к Диккенсу; о диккенсовских чертах в его речи см. ДС 21//9. Часто постигающая его неприятность — опись имущества за долги — не раз случается с м-ром Скимполом в «Холодном доме». Она роднит его также с реальным лицом — Ю. Олешей, у которого, если верить полубеллетристическим мемуарам В. Катаева, не раз грозили увезти и наконец увезли, как и у Изнуренкова, прокатное пианино [Алмазный мой венец; параллель Изнуренкова с Олешей подсказана А. Тумаркиной].
Чаще других среди живых прототипов Изнуренкова упоминается гудковский сотрудник М. Глушков, о котором рассказывает С. Гехт:
«Прототипом одного из персонажей романов Ильфа и Петрова, остроумца Изнуренкова, был М. Глушков. Ильф и Петров назвали его… неизвестным гением, который «выпускал не меньше 60-ти первоклассных острот в месяц». Они с улыбкой повторялись всеми, но Глушков, неизвестный людям и тогда, едва ли вспомнится кому-нибудь теперь. Едва ли разыщет кто-нибудь тысячи его острот, делавших славу журналам и привлекавших читателей. Остроты ведь были не подписаны.
Ильф всегда был рад шумному, доброму Глушкову, который был очень доволен образом Изнуренкова и даже поцеловал за это Ильфа в плечо» [Семь ступеней // Воспоминания об Ильфе и Петрове].
Несколько деталей к портрету Глушкова, с непонятной неприязнью, добавляет И. Кремлев:
«В 20-х годах в редакциях московских сатирических журналов был хорошо известен «темист» Глушков, изнуренный, болезненного вида человек лет 30-ти, ничем другим, кроме выдумывания тем и остроумных подписей под рисунками, не занимавшийся. Страсть к азартным карточным играм одолевала его и отпускала порой лишь для игры… на бегах. За карточным столом он оставлял все, что зарабатывал… Конечно, у него был совершенно особый склад ума и бесспорный талант, но совершенно пустой, такой, какими бывают великолепные с виду, но никуда не годные орехи…» [В литературном строю, 197].
Другая известная современница, к ее чести, отзывается о Глушкове более благожелательно:
«Знаменитый «темач» Глушков показывает соседям [в редакции «Чудака»] список последних сочиненных им тем для рисунков. (Это был великий выдумщик, его темы всегда принимались и безошибочно попадали на страницы журнала)» [Р. Зеленая, Разрозненные страницы, 50].
По словам еще одной мемуаристки [Н. Гордон, в кн.: М. Кольцов, каким он был], «основным занятием [Глушкова] кроме работы в «Чудаке» были бега и карты, кошечки, котики и женщины» — интересы, явно отразившиеся в ДС 23 и 26, где фигурируют и «котик», и несколько разных девушек. Изнуренков напоминает Глушкова и своей подвижностью — по словам Л. Никулина, знаменитый темист «возникал, как маленький чертик» [там же]. Глушкову, между прочим, принадлежит фраза «Ключ от квартиры, где деньги лежат», с которой началась литературная жизнь Остапа Бендера [см. ДС 5//3]. Остроумие этого прототипа Изнуренкова сослужило ему дурную службу: за одну из своих острот он был в 1936 арестован и провел в ссылке двадцать лет. Михаил Глушков умер в 1958 [сообщено в примечаниях А. И. Ильф к ИЗК, 63].
23//2
Не мучьте младенцев. — См. ДС 25//7.
23//3
Шаляпин пел. Горький писал большой роман. Капабланка готовился к матчу с Алехиным. Мельников рвал рекорды. Ассириец [на углу Тверской и Камергерского, т. е. нынешнего Проезда Художественного театра] доводил штиблеты граждан до солнечного блеска. Авессалом Изнуренков — острил. — Упоминаются некоторые из злободневных тем, имен и черт советского культурного пейзажа лета 1927.
По поводу Ф. И. Шаляпина стоит заметить, что соавторы отзываются о знаменитом певце в сочувственном духе в то самое время, когда в советской печати велась против него враждебная кампания, — см. хотя бы фельетон М. Кольцова «Широкая натура» или стихи В. Маяковского «Господин «народный артист»» [Пр 02.07.27 и Комсомольская правда 02.06.27]. Шаляпину вменялась в вину денежная помощь белоэмигрантам, слухи о которой (самим артистом опровергавшиеся) вызывали особое негодование в атмосфере разогревавшихся антиэмигрантских настроений [см. ДС 5//22]. Летом 1927, незадолго до начала соавторами работы над романом, Шаляпин был лишен звания народного артиста республики. В период написания ДС это событие было сенсацией советской прессы. См. саркастические отклики на эту акцию в эмигрантской печати, например, в фельетонах Дона-Аминадо «Без заглавия» и «Шаляпин».
Во многих упоминаниях Шаляпина советской литературой и журналистикой тех месяцев проявляется характерно советское двоемыслие и двухголосие, глухо отдающее должное шаляпинскому гению и престижу под завесой иронической, глумливой фразеологии. См. хотя бы воспоминания о последних концертах артиста в Москве в повести А. Аросева «Две республики» [НМ 10.1927] или заметку с цитатами из заграничного интервью с Шаляпиным о его планах — цитатами дословными, с верным тайным расчетом на интерес и симпатию читателя к любимому артисту, но не без перестраховочно-снижающих комментариев автора заметки [См 03.1928]. Как можно видеть, соавторы в своей ссылке на Шаляпина не считают нужным прибегать к подобного рода double-talk («двоеречию»).
Вопрос огоньковской «Викторины»: «49. Какой народный артист лишен своего звания и за что?» Ответ: «Шаляпин, за содействие белогвардейским организациям» [Ог 26.02.28].
М. Горький печатал с июня 1927 в «Правде» и «Огоньке» отрывки из «Жизни Клима Самгина» («Сорок лет»). Как и Шаляпин, он жил за границей, но, в отличие от артиста, пользовался симпатиями советских официальных кругов и средств информации. М. Горький и Шаляпин противопоставлялись друг другу в 20-е гг. как «два типа славы» [Л. Кассиль, Собр. соч., т. 1:544]; как мы видим, и это политически корректное сопоставление соавторами проигнорировано (обе знаменитости упоминаются в уравнивающем тоне).
Матч на первенство мира по шахматам между X. Р. Капабланкой и А. А. Алехиным (еще одним гениальным русским на Западе) состоялся в Буэнос-Айресе в сентябре 1927 и принес победу Алехину; см. восторженный отклик Дона-Аминадо [Наша маленькая жизнь, 248]. Вопрос огоньковской «Викторины»: «3. Сколько партий сыграл Алехин в матче с Капабланкой на мировое первенство?» Ответ: «34» [Ог 04. 03.28].
Еще одним часто поминаемым эмигрантом из той же «обоймы» политически двусмысленных знаменитостей был И. Е. Репин (здесь не названный).
Мельников Я. Ф. (1896–1960) — чемпион России, СССР и Европы по скоростному бегу на коньках.
Ассирийцы, точнее, айсоры — семитская этническая группа, представители которой в городах России промышляли чисткой сапог 1.
Зачем понадобилось соавторам собирать в одном отступлении столь мощную батарею прославленных русско-европейских имен, и более того — в чем смысл сопоставления этих знаменитых соотечественников с маленьким безвестным «темистом» из советской газеты? Думается, что здесь затрагивается тема, близкая к дилемме Кавалерова в одновременной с ДС «Зависти» Юрия Олеши. Герой ее, как известно, с горечью отметал обезличенность труда в советской республике, предпочитая ей западный идеал индивидуальных достижений, «славы-для-себя». Авессалом Изнуренков справедливо сетует на анонимность своего виртуозного труда, на безвозмездное растворение своего таланта в продукции коллектива. Созвездие имен, с которым он сравнивается, напоминает о том, какого успеха могут достигать соотечественники творческого склада в иной социальной системе. Впрочем, преувеличенность шаржа (а также введение для отвода глаз советской знаменитости — конькобежца Мельникова — и московского чистилыцика-ассирийца) сглаживают остроту вопроса, переводя пронзительную кавалеровскую ситуацию в чисто юмористический ключ.