24//5
— А когда вам поручили чубаровское дело, вы что писали? — Чубаровское дело — уголовное дело, слушалось в Ленинградском губсуде в декабре 1926. 22 человека в возрасте 17-25-ти лет — в их числе комсомольцы и кандидат в партию — обвинялись в изнасиловании осенью того же года девушки-рабфаковки. Местом преступления был сад завода «Кооператор» в Чубаровском, ныне Транспортном переулке (недалеко от Октябрьского, ныне Московского вокзала), куда негодяи затащили свою жертву силой. Отсюда и название дела, получившего широкую огласку в печати. Один из общественных обвинителей, журналист, говорил на суде: «Чубаровское дело затрагивает огромные социальные вопросы. Оно касается вопросов быта и жизни миллионов трудящихся нашего Союза, касается вопроса о нашей молодежи, о нашей трудовой смене… Величайшее значение настоящего процесса состоит в том, кто поведет за собой нашу молодежь — чубаровцы или советская общественность. Рабочий класс сейчас скажет словами Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью»». Суд приговорил семерых обвиняемых к расстрелу, остальных — к срокам заключения от 3 до 10 лет. [Ог 09.01.27; КН 05.1927; КП 02.1927 и др.]
Чубаровское дело получило всесоюзную и международную огласку, отразилось в городском фольклоре, вошло в пословицы: «Не успел отгреметь громкий судебный процесс, как уже повсюду зазвучала песня, в которой осуждались «чубаровцы». Словечко «чубаровец» на долгие годы стало синонимом понятий «грубый насильник», «отпетый хулиган»; некоторые пожилые ленинградцы и поныне при случае употребляют его» [Шефнер, Имя для птицы, 462]. Бороться с «чубаровской бациллой» хулиганства призывали пресса и литература.
Любопытный штрих к этой ныне полузабытой истории. Хотя чубаровское преступление произошло в начале сентября (по крайней мере см. эту датировку в Ог 17.10.26, где и фото сада «Кооператор»), переулок, по-видимому, и до этой даты славился как гнездо хулиганства и проституции. Это видно из сатирического стихотворения Дм. Цензора «Переулочек» в майском номере ленинградского еженедельника «Пушка» за 1926, где описывается злачная атмосфера этого и соседних переулков, но о совершившемся там преступлении не упоминается ни словом: — Чем же, милый, я не пара вам, / Уж поладим как-нибудь… / В переулочке «Чубаровом» / — Только за угол свернуть… / За углом панелью узкою / Гостя пьяного ведет / В дом, где «чайная с закускою» / И «тряпичник» у ворот… / Мусор, лужи, вонь помойная. / У разрушенной стены / В карты дуется спокойная / Кучка уличной «шпаны». / Увидали и заахали: / Ваську-«Шило» тычут в бок: / Повела Маруська «хахаля», / — Ставь-ка пиво, голубок! / Вот лавчонка в «переулочке» / — В мути грязного стекла / Плесневеющие булочки, / Колбаса и пастила. / А спросить бы (разве не с кого?), / Не заразна ли она, / В самом центре, возле Невского, / Яма «питерского» дна? [Пу 06.1926, май].
24//6
А запишись ты лучше в друзья детей. — Общества «Друг детей» (ОДД) по борьбе с беспризорностью, существовавшие во всех крупных городах Союза, имели целью «помочь детям вырваться из цепких лап улицы» [КП 22.1927]; см. ДС 5//2. «Общество «Друг детей» издавало приключенческие романы; выручка шла на борьбу с детской беспризорностью» [В. Панова, Времена года // В. Панова, Собр. соч., т. 4]. В фельетоне М. Булгакова перечислен набор признаков лояльного совслужащего: «…в глазах сильное сочувствие компартии, на левой стороне груди два портрета [конечно, Ленин и Троцкий], на правой значки Доброхима и Добрфлота, а в кармане [членская] книжка «Друг детей»» [Кулак бухгалтера (1925), Ранняя неизвестная проза].
Примечание к комментариям
1 [к 24//1]. Называя Дом народов «океанским» зданием, мемуарист прибегает к достаточно ходячей метафоре «дом — корабль». Ср. у Е. Замятина: «…домов в Петербурге больше нет: есть шестиэтажные каменные корабли. Одиноким шестиэтажным миром несется корабль по каменным волнам…» и т. д. [Мамай]. И у Л. Леонова: «ковчег», «ковчежные жильцы» [Вор (1928)]. Естественно, чтобы по своим размерам Дом народов приравнивался к океанскому кораблю.
У Ильфа и Петрова прямых корабельных метафор применительно к домам как будто нет. Косвенный намек на этот троп — «Мы разошлись, как в море корабли» в ДС 28, когда именно в Доме народов Остап расходится с Грицацуевой и цитирует этот стих. В том же здании развертывается диалог с упоминанием загадочного «тихоокеанского петушка» [см. ДС 28//8]. Среди газет и журналов, разместившихся в «Доме народов», есть «Капитанский мостик», куда халтурщик-литератор продает свой опус («Волны… падали стремительным домкратом…»). По-видимому, гигантский Дом народов исподволь притягивает к себе морские и корабельные ассоциации.
Своебразное слияние дома и корабля произойдет, когда театр Колумба переселится на пароход «Скрябин» [см. ДС 32//3].
25. Разговор с голым инженером
25//1
…Он [Бендер] переходил улицы, останавливался на площадях, делал глазки милиционеру, подсаживал дам в автобусы и вообще имел такой вид, будто бы вся Москва с ее памятниками, трамваями, моссельпромщицами, церковками, вокзалами и афишными тумбами собралась к нему на раут. Он ходил среди гостей, мило беседовал с ними и для каждого находил теплое словечко. — Литературность пассажа видна из его сходства с описанием губернаторского бала в «Отцах и детях» Тургенева: «[Губернатор]…ласкал всех… рассыпался «еп vrai chevalier francais» перед дамами и беспрестанно смеялся крупным, звучным и одиноким смехом, как оно и следует сановнику. Он потрепал по спине Аркадия… удостоил Базарова… рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь… подал палец Ситникову и улыбнулся ему… даже Кукшиной он сказал: «Enchante»» [гл. 14].
У английского юмориста М. Бирбома в сходном стиле ведет себя явившийся в Париж дьявол: «Он размахивал своей тростью черного дерева и вообще вел себя так, будто вся улица принадлежала ему» [Max Beerbohm, Enoch Soames (1912); курсив мой. — Ю. Щ.]. Можно вспомнить в этой связи мину Воланда (который, как известно, родствен Бендеру) при виде советской Москвы: «Иностранец окинул взглядом высокие дома… причем заметно стало, что видит он это место впервые и что оно его заинтересовало», а также поведение Бендера, когда тот в начале второго романа входит в г. Арбатов.
Моссельпромщицы — продавщицы Московского Сельско-промышленного кооперативного товарищества (Моссельпрома), торговавшие папиросами, конфетами, шоколадом, бутербродами и другими мелкими изделиями. А. Гладков вспоминает их синие лотки и форменные кепи с длинными козырьками в Москве середины 20-х гг. [Поздние вечера, 24]. М. Булгаков в 1923 пишет: «…выросли грибы невиданные — с черными головами. Молодые люди мужского и женского пола в кепи точь-в-точь таких, в каких бывают мальчики-портье на заграничных кинематографических фильмах. Черноголовцы имеют на руках повязки, а на животах лотки с папиросами. На кепи золотая надпись: «Моссельпром»» [Шансон д’эте, Ранняя неизданная проза]. Моссельпромщица — характерная фигура московской улицы, запечатленная на обложках журналов, в кинофильмах («Папиросница от Моссельпрома», 1924, с Юлией Солнцевой в главной роли), в лирике: Ты вместо имени и отчества /Надела шапку «Мосселъпром»… // До ночи бродишь грязью липкою / С тяжелой кладью папирос… // О разреши от сердца жгучего / В тени бульваров прикурить… [Б. Ковынев, Розовый лоток, НМ 09.1925]. О моссельпромовской теме в эстрадном репертуаре см. ДС 20//21.
Очаг новой советской «романтики» — главный штаб Моссельпрома — располагался в многоэтажном новоотремонтированном доме, с неумолкающим шумом лифтов, пишмашинок и арифмометров, с вереницами автомобилей и грузовиков у подъездов. Работа в МСП становится желанной: «» — Скажите мне, товарищ, как мне сделать, чтобы тоже папиросами торговать», — подскакивает девица к немолодому гражданину со знаком МСП. Гордыми носителями синей шапки, желтого лотка, золоченых кокард становилась не одна молодежь, до и многие из горожан «пенсионного возраста». На молодых конкурентов иные из них ворчат за шумное, развязное поведение, а другие смотрят с симпатией и «хорошей завистью». «Вот видите, как это у них просто», — сокрушенно вздыхает пожилая дама. — «Я вот так-то все вспоминаю, — отвечает старик, — какие в наши времена-то были девицы. Скромность, послушание. И не то чтобы как, а даже до великовозрастия конфузились перед мужчинами». — «Одна погибель», — вздыхает дама», глядя на развязное, непринужденное общение молодежи. Моссельпромовская шапка легко знакомит, сближает людей, а порой и устраивает личные жизни; моссельпромовские пункты раздачи товаров становятся своего рода клубами, где ведутся оживленные операции по обмену товарами и городскими стоянками: «К покупателю приспособляются: кто стоит со своим лотком на Тверской или на Кузнецком мосту, ведь мимо него нэпман или иной курящий иностранец прогуливается, а стало быть подавай ему там «Золотые»; а на городской окраине рабочий человек и с «Шуткой», с «Червонцем» живет» (Ср. у Пушкина:«…мертвый без гроба не живет» [Гробовщик].) Группы МСП-овцев выезжают в подмосковные деревни — не только поторговать, но и «сено косить, мужикам, бабам помогать, книжки ребятам раздавать». «Весело, бодро, хорошо! Правильное учреждение: «Моссельпром», — так заканчивает свой пространный репортаж очеркист П. Сухотин [КН 09.1925].
Ленинградским соответствием Моссельпрому был Табачный трест, чьи уличные торговцы (в красных кепи) набирались в основном из инвалидов войны и безработных [Kisch, Zaren…, 49].
25//2
Он вразвалку подошел к смущенному старику-извозчику и треснул его кулаком по ватной спине. — Вата — непременный элемент зимней экипировки извозчика и кучера; их ватные спина и грудь — общее место извозчичьей топики. По словам мемуариста, московские кучер