Эти черты извозчика чутко отмечает французский писатель Люк Дюртен, посвящая вымирающему институту извозчиков несколько страниц своей книги о Москве 1926–1927 г.: «Напомним, что слово «извозчик» обозначает одновременно и кучера, и его пролетку. В царское время человек на козлах представлялся лишь частью экипажа, элементом лошади: чувствительная зона, предназначенная Провидением для воздействий пассажира» [Durtain, L’autre Europe, 59].
2 [к 25//5]. Незадолго до действия романа (весной 1926) в некоторых районах Москвы произошло наводнение, по поводу которого возник свой фольклор и юмор, в том числе и шутки о плывущей по комнате мебели [см. Kisch, Zaren…, 76: Hochwasser als Spass].
26. Два визита
26//1
Подобно распеленатому малютке, который… — Период явно построен под Толстого, причем «особенно «толстовским» является само положение этого отрывка в начале главы» [Чудакова, Поэтика М. Зощенко, 99]. Подобные развернутые сравнения (восходящие в конечном счете к эпосу) встречаются у Толстого в «Войне и мире» (например, сравнение Москвы с «обезматочившим ульем» [III.3.20], французской армии с раненым животным [IV.2.10] и др.) и в «Анне Карениной» (сравнение любовников с убийцей и трупом [III.11]). Ср. ДС 25//10 (где также имитируется этот «толстовский» оборот).
26//2
«Царица голосом и взором свой пышный оживляет пир…» — Неточная цитата из «Египетских ночей» Пушкина [см. также ДС 14//19].
26//3
…Штраф ли это за разбитое при разговоре в трамвае стекло… — Ср. «Зубное дело» М. Зощенко: «Один-то зуб ему, это верно, выбили при разговоре» [Бе 39.1927].
26//4
ПОПАЛ ПОД ЛОШАДЬ… — Хроника мелких происшествий, несчастных случаев регулярно печаталась в газетах: «На углу Тверской-Ямской и Б. Грузинской улиц на постового милиционера Панкова наскочил автомобиль с коляской под управлением С. Соколова… Все отвезены в институт Склифосовского»; «В Яузскую больницу из д. № 8 по 3 Карабковскому переулку доставили отравившуюся бертолетовой солью А. А. Петрову» [Из 04.05.27] и т. п. Пострадавший отделался легким испугом — прочное клише газетных отделов происшествий 20-х гг. Несколько сообщений, кончающихся этими словами, цитирует в корреспонденции из Иваново-Вознесенска А. Гарри [Ситцевая столица, Чу 37.1929].
Ср рассказ Чехова «Радость», где речь идет о хроникальной заметке сходного содержания: «Коллежский регистратор Дмитрий Кулдаров… находясь в нетрезвом состоянии, поскользнулся и упал под лошадь стоявшего здесь извозчика… Испуганная лошадь [ср. «робкое животное белого цвета», ДС 25]… помчалась по улице… О случившемся составили протокол» (ср. «—Требую протокола!», ДС 25). Потерпевший Бендер в романе также преувеличивает значение газетной заметки, воспринимая ее как личную обиду (у Чехова — как славу).
Метод действия Бендера (находит фиктивный предлог для визита в редакцию, чтобы визуально обследовать помещение на предмет стула) напоминает о Шерлоке Холмсе (например, в «Союзе рыжих»).
27. Замечательная допровская корзинка
27//1
— Дожили, — говорил брандмейстер, — скоро все на жмых перейдем. В девятнадцатом году и то лучше было. — «(До чего) дожили» — фраза эпохи военного коммунизма [см., например, Н. Огнев, Крушение антенны, 97]. Ниже ее повторяет попугай («Дожились!»). К тому же периоду относится и жмых, ср.: «[В 1919–1920] паек выдавали не продуктами и даже не мукой, а зерном, а то и жмыхами» [Либединский, Современники, 137]. Жмых, или макуха, — отход производства подсолнечного масла (выжатые под прессом плитки из жареных и размолотых семечек), «столь знакомый горожанину по голодным годам» и в обычных условиях идущий на корм скоту [очерк Б. Кона в Ог 07.07.29].
27//2
Там Альхен застенчиво перепродавал в частные лавочки добытые сахар, муку, чай и маркизет. — Подобная спекуляция была обычным явлением при дефиците товаров в государственном и кооперативном секторах. «Нэпманы подстерегают товары, имеющиеся в недостаточном количестве», — передает иностранный журналист со слов советского знакомого. «Когда такой товар завозится в кооператив, они первыми узнают об этом от служащего, состоящего с ними в сговоре, и скупают всю партию по оптовой цене, чтобы затем перепродать ее с изрядным барышом». П. Истрати сообщает, что «безработные кооператоры», у которых есть время стоять в длинных очередях, скупают в кооперативе дефицитные ткани и массу других вещей и сбывают их частникам, которые и продают их втридорога потребителю [London, Elle a dix ans, la Russie rouge! 35; Istrati, Vers l’autre flamme II, 73].
О скупке обывателями товаров, об очередях, вызываемых кривотолками о международном положении, см. также стихи Маяковского «Плюшкин, послеоктябрьский скопидом…» [Поли. собр. соч., т. 9].
27//3
У Кислярского была специальная допровская корзина. — Допр — дом предварительного заключения (ср. ДС 8//26). Корзинка Кислярского символизирует ежеминутную неуверенность нэпмана в будущем (во втором романе такую роль будет играть чемодан Александра Ивановича Корейко, хранимый на вокзалах, см. ЗТ 4//5). Ее устройство близко к известному в 20-е гг. юмористическому жанру «веселых проектов», основанных на дефиците вещей и жилой площади, вроде «универсального шкафа «Что хочешь»», превращаемого в кровать, умывальник, рояль, автомобиль, ларек и тюремную камеру [М. Зощенко, Н. Радлов, Веселые проекты (1928), Счастливые идеи (1931); см. об этом также Щеглов, Антиробинзонада Зощенко].
27//4
Судя по их жестам и плаксивым голосам, они сознавались во всем. — Ср. немедленное самораскрытие кружка после отъезда Верховенского в «Бесах» [Заключение], также начинающееся с признания одного из участников — Лямшина. Как и Лямшин, Кислярский является единственным евреем среди заговорщиков [указал Г. А. Левинтон]. Нэпман, частник в тогдашней сатире нередко был евреем.
27//5
— Ох! — запела вдова. — Истомилась душенька! — Ср. арию Лизы: Ах, истомилась, устала я… — из «Пиковой дамы» П. И. Чайковского. Остап-Грицацуева и Германн-Лиза пушкинской повести — в чем-то сходные ситуации: в обоих случаях женщину используют, чтобы получить доступ к желанному богатству. О других параллелях с «Пиковой дамой» см. ДС 21//5 (аукцион).
27//6
— Все берите! Ничего мне теперь не жалко! — причитала чувствительная вдова… — …Какое вознаграждение будет? [спросил Коробейников]. — Все берите! — повторила вдова. — Двадцать рублей, — сухо сказал Варфоломеич… — Сколько? — переспросила она. — Пятнадцать рублей, — спустил цену Варфоломеич. Он чуял, что и три рубля вырвать у несчастной женщины будет трудно. Попирая ногами кули, вдова наступала на старичка, призывала в свидетели небесную силу и с ее помощью добилась твердой цены. — Риторика первой фразы видна из сопоставлений: «— Все берите! Берите, слышь, себе! — зашамкал старик» [Г. Мачтет, Мы победили // Русские повести XIX века, 70-90-х годов, т. 1]; «— Берите все! — крикнул он не своим голосом. — Грабьте! Берите все! Душите!» [А. Чехов, Тяжелые люди]; «Все берите!.. Отнимайте последнее» [Чехов, Жена] и др.
В устах Грицацуевой предложение «берите все» звучит по-торгашески. В силу «плутовского» сюжета ДС/ЗТ большое место занимают в них сцены купли-продажи, обменов, предложений, приценок и т. п. На разных этапах романа ведется торг между Бендером и другими лицами — монтером Мечниковым, Корейко, членами «Меча и орала», Коробейниковым, Эллочкой, аукционной барышней, журналистами «Гудка» и т. п. Часто вступают в торговые переговоры и другие персонажи. Перечислять все подобные сцены здесь излишне, но следует отметить неизменно точную и комически-выразительную передачу фразеологии, связанной с торговлей и товарообменом.
См., например, ЗТ 22//12 или хотя бы данный разговор Варфоломеича с нэпманшей. Для персонажей торгашеского склада типично уверенно заявлять о своих неограниченных возможностях, о готовности предоставить клиенту «все», что потребуется. Это, однако, оказывается не более чем фигурой речи. Таков разговор проезжающего с гостиничным слугой в повести В. А. Соллогуба «Тарантас» (1840): «— Что есть у вас? — Все есть, — отвечал надменно половой. — Постели есть? — Никак нет-с…» [гл. 5].
27//7
Муж, ее милый муж в желтых ботинках лежал на далекой московской земле, и огнедышащая извозчичья лошадь била копытом по его голубой гарусной груди. — Литературным фоном служит вся линия причитаний об убитом или раненом муже / женихе, от плача Ярославны до Лермонтова, например: И снилась ей долина Дагестана; / Знакомый труп лежал в долине той; / В его груди, дымясь, чернела рана, / И кровь лилась хладеющей струей [Сон]. Или в ироническом, близком к ДС тоне: «Она безутешно зарыдала. Ей так ясно представился мертвый Леон Дрей с раной в груди» [Юшкевич, Леон Дрей, 593], и др.
Созвучия с темой Ярославны возникают в линии Грицацуевой не раз. Вдова помещает в газете объявление «Умоляю» об исчезновении О. Бендера. «Троекратно прозвучал призыв со страниц «Старгородской правды». Но молчала великая страна» [см. ДС 19//2] — ср. троекратное обращение Ярославны со стен Путивля к ветру, Днепру и солнцу.
Как известно, жена князя Игоря готова полететь за мужем «зегзицею», чтобы омыть его раны живой водой из Дуная. Зегзица почти единодушно отождествляется комментаторами с кукушкой, в облике которой невеста, жена или мать в фольклоре оплакивают погибшего воина [см.: Словарь-справочник СПИ, вып. 2; Энциклопедия СПИ, т. 4: 110–113]. В «Задонщине» сказано: «Зогзици кокують» [Повесть о Куликовской битве, 13]. Своеобразной «зегзицею» (хотя эта птица и не упоминается прямо) прилетает за утраченным супругом Грицацуева. Не случайно именно в этой главе с ней связывается глагол «куковать»: «— Унес, — куковала вдова» [ДС 28]. Здесь же: «Остап не слышал