Остап выпрыгивает из окна, как Подколесин в «Женитьбе» Гоголя; параллелизм усиливается благодаря сходству ситуации (бегство от матримониальных уз). У героя одного из рассказов В. Катаева с Подколесиным в силу детского воспоминания ассоциируется любой прыжок с высокого места [На полях романа (1930), Собр. соч., т. 1: 385].
Примечание к комментариям
1[к 28//10]. «Пупсик» — дореволюционная бульварная оперетта и песенка: Меня еще с пеленок / Все Пупсиком зовут… / Когда я был ребенок, / Я был ужасный плут… и т. д.
29. Автор «Гаврилиады»
29//1
Заглавие. — «Гаврилиада» — каламбур, основанный на пушкинской «Гавриилиаде». Фривольная атеистическая поэма Пушкина (1821) печаталась в России — с цензурными пропусками — с 1908.
29//2
…Служащие самых скромных рангов: курьеры, входящие и исходящие барышни, сменные телефонистки, юные помощники счетоводов и бронеподростки. — О курьере — «маленьком человеке» советского учреждения — см. ЗТ 15//8.
Входящие и исходящие барышни («совбарышни») — секретарши, ведающие входящими и исходящими бумагами (ср. популярную в годы нэпа песенку о «Клавочке»: …На исходящих Клавочка сидит, / И ножкой топает, / И много лопает, / И стул под Клавочкой так жалобно трещит).
Бронеподростки — подростки 15–17 лет, для которых трудовым законодательством предусматривался определенный минимум мест в учреждениях и на предприятиях. «Всего на 1 июля 1926 было 138632 бронеподростка по всей промышленности» [БСЭ, 1-е изд., т. 7].
29//3
Никифор Ляпис. — Халтурные литераторы, снискивающие хлеб насущный методами Никифора Ляписа, — нередкое явление в газетно-журнальных редакциях 20-х гг. Как вспоминает К. Паустовский,
«во Дворце Труда жили десятки всяких профессиональных газет и журналов, сейчас уже почти забытых. Некоторые проворные молодые поэты обегали за день все этажи и редакции. Не выходя из Дворца Труда, они торопливо писали стихи и поэмы, прославляющие людей разных профессий — работниц иглы, работников прилавка, пожарных, деревообделочников и служащих копиручета. Тут же, не выходя из стен Дворца Труда, они получали в редакциях гонорары за эти стихи и поэмы и пропивали их в столовой на первом этаже. Там даже подавали пиво» [Четвертая полоса // Воспоминания об Ильфе и Петрове].
Есть мнение, что имя Гаврилы и общий дух стихов о нем могли быть навеяны соавторам журналом «Бузотер», где из номера в номер печатались стихи под рубрикой «Крути, Гаврила!» 1 В них сообщалось, например, что В жизнь глядя светло и мило, / Весел, прыток, юн и горд, / С детства самого Гаврила / Страсть любил стрелковый спорт; или: Но, заехав нэпу в рыло, / Въедлив, шумен и остер, / Основал стрелок Гаврила / Скорострельный «Бузотер» [цит. по кн.: Вулис, И. Ильф, Е. Петров, 146–147]. Гаврила этого, выражаясь по-современному, «сериала» стал мифической фигурой, для которой характерна универсальность профессий и ролей. В одном из эпизодов он даже предлагает себя киносъемщикам в качестве исполнителя роли Пушкина [КН 17.1926, рис. В. Козлинского, перепечатано из Бу]. В ленинградских еженедельниках «Пушка» и «Смехач» печатался аналогичный иллюстрированный сериал о любознательном, жадном до жизни совслужащем, в чьих приключениях (как и в сюжете романов Ильфа и Петрова — см. Введение, раздел 4) отражались решительно все типичные, популярные темы тогдашней злободневности. Стихотворный текст сериала сочинялся по очереди разными поэтами, рисунки делал художник Б. Антоновский, а героем был легковес и недотепа Евлампий Надькин. Подобно Гавриле, Евлампий подвизался во всех актуальных для того времени ролях (изобретателя, рыболова, фокусника, радиолюбителя, гипнотизера, спортсмена, растратчика, алиментщика, борца с хулиганством, спасателя на водах, китолова, памятника и т. д.), отзывался на самые горячие темы и кампании (совершал арктический полет, прицепившись к амундсеновскому дирижаблю «Норге», боролся за снижение цен, ратовал за режим экономии, проводил лето на свежем воздухе, устраивал новогоднюю елку, получал бандероль с ценными вещами из-за границы и т. п.) и неизменно терпел эксцентрические фиаско. Мгновенно узнаваемая фигурка Надькина с его вздернутым иглообразным носом выступала как представитель «Смехача» в разного рода рекламных призывах и анонсах.
Очевидно, что Никифор представляет иной род сочинительства — не творческий сериал, со все новыми занимательными эпизодами из жизни героя (как в эпопеях Надькина или бузотеровского Гаврилы), а многократная перекраска одного и того же топорного изделия. Приключения Надькина или бузотеровского Гаврилы, при всей своей намеренной легковесности, были честной работой коллег соавторов по журнальной юмористике, с известной долей фантазии притягивавших образ маленького обывателя к разным советским положениям. Сделать мишенью популярную фигуру Надькина было бы нетактично, «не по-товарищески», что совсем непохоже на Ильфа и Петрова. Сомнительна и нацеленность соавторской пародии на бузотеровского Гаврилу: во-первых, ввиду слишком уж открытого тождества имени героя ДС и Бу, а главное, ввиду лихо-частушечной и обезоруживающе шуточной тональности самих этих куплетов (см. выдержки выше в настоящем примечании), столь явно отличающей их от единообразных поделок Никифора. Видеть в них отражение этих или каких-либо других конкретных образцов едва ли правильно. Как и другие пародии соавторов (ср. хотя бы театр Колумба, образ Лоханкина или пассаж о «старике Ромуальдыче»), их «Гаврилиада» имеет обобщенную и множественную направленность.
Выведя подобного литератора в ДС, соавторы «впервые освятили» им страницы романа, однако в фельетонистике данный тип мелькал уже давно. Как сообщает Б. Галанов, «в 1927 г. «Смехач» выводил на чистую воду довольно известного поэта, который умудрился сварганить стихи на одну и ту же тему для журналов «Печатник», «Медицинский работник», «Пролетарий связи» и «Голос кожевника», так что знаменитый автор «Гаврилиады» мог перекочевать в роман из ранее написанной юморески Е. Петрова «Всеобъемлющий зайчик» и одновременно из свежего номера сатирического журнала» [Галанов, 105]. В юмореске Петрова [См 32.1927] поэт продает одни и те же стихи — Ходит зайчик по лесу / К Северному полюсу — в журналы «Детские утехи», «Неудержимый охотник», «Лес, как он есть», «Красный любитель Севера» и «Вестник южной оконечности Северного полюса» [Собр. соч., т. 5]. В фельетоне В. Ардова «Кинематографичность» один и тот же сюжет решается в великосветском, эксцентрико-комическом и идеологически выдержанном ключах [См 27.1927]. В стихотворной пародии А. Архангельского «Халтурное» предлагаются трафаретные строфы для праздников 8 марта, МЮД, 1 мая, 7 ноября — все на одни и те же рифмы, с незначительными адаптациями к теме дня [См 42.1928]. Тремя годами ранее в рассказах В. Катаева «Птичка божия» и «Ниагаров-журналист» был выведен жулик, эксплуатирующий пушкинские стихи «Птичка Божия не знает…», вставляя в них то Маркса, то Колчака, то другие злободневные имена, а также продающий халтурные очерки в журналы разной специализации.
В юмореске «Разговор издателя с поэтом (по Пушкину)» издатель учит автора пристраивать свои произведения по профсоюзной принадлежности героев: Пастушку можете в «Батрак», / Авось дадут вам на галушки, / В «На вахту» кое-что с водой… [Мих. Андреев, См 31.1928]. Та же мысль в более отточенной форме развита в фельетоне В. Ардова «Потрафляющий», где некий литератор с опытом дает рассказчику («я») такие советы:
«— А у вас — что? Тоже — рассказик? А кто действующие лица?
— Гмм… Их много — действующих лиц… Ну, партиец один, инженер, иностранец… пожарный есть…
— Если иностранец, несите в Общество Смычки с Западом. А если пожарный — в «Голос Коммунальника». Там с пожарным обязательно возьмут. А работница у вас в рассказе есть? Какая?
— Работница?.. Я, собственно, так не подгонял… Хотя есть там работница-кухарка…
— Кухарка — это Нарпит. Хуже. Надо бы ее одного союза с пожарным: кондукторша, например, или маникюрша. Если все герои одного союза — обязательно возьмут, а так — не наверняка» [Бу 18.1927].
Как многие мотивы советской юмористики, схемы эти восходят к сатириконовцам. Так, в «Истории одного рассказа» А. Аверченко сюжет о раскаявшемся преступнике предстает то в рождественском, то в пасхальном, то в революционном оформлении, а в «Неизлечимых» писатель-порнограф переделывает одну и ту же скабрезную ситуацию на множество ладов в угоду меняющимся вкусам времени.
Есть в ляписовском эпизоде и другой популярный момент, восходящий к «Сатирикону». Как известно, в этом журнале были специальные рубрики для издевательства над малограмотными авторами («Почтовый ящик» и др.). В одном рассказе военного времени сотрудники редакции уличают автора в неправильном употреблении слов, в незнании смысла терминов. «— Какую вы написали странность: «Австрийцы беспрерывно стреляли в русских из блиндажей, направляя их в них». Что значит «их в них»? — Что ж тут непонятного? «Направляя их в них» значит направляя блиндажи в русских. — Вы, значит, думаете, что из блиндажа можно выстрельнуть?» Как вскоре выясняется, журналист воображает, будто блиндаж — «нечто вроде пушки» [Аверченко, Специалист по военному делу]. Сходный спор происходит у Ильфа и Петрова: «— Скажите, Ляпсус, — спросил Персицкий, — какие, по-вашему, шакалы?.. — Ну, такие… В форме змеи» (и далее столь же невежественное употребление Ляписом слов «седло дикой козы», «пеньюар», «домкрат» и т. п.). Неправильное обращение Никифора с терминами перекликается, конечно, и с ляпсусами порнографа-приспособленца в аверченковских же «Неизлечимых» (как, например, в «исторической» главе: «Сняв с высокой волнующейся груди кокошник, [боярышня Лидия] стала стягивать с красивой полной ноги сарафан…»). Этот мотив превратного словоупотребления перешел от сатириконовцев в советскую сатиру и пародию