Затем он принялся рассказывать о старых школьных друзьях, которых встречал. Из него так и сыпались новости о тех, кто вступил в армию, и, пока мы с ним беседовали, я все думал, можно ли ему довериться и рассказать о Вейле и о своих подозрениях. Казалось, будто само небо послало мне эту возможность. Офицерам ВВС была предоставлена большая свобода действия. У него, вероятно, есть машина. У него может оказаться много возможностей позвонить по телефону с какого-нибудь пункта подальше от нашего аэродрома и передать мое сообщение. А может, он поедет в город на другой день, и в этом случае мог бы прямо позвонить Биллу Тренту. И все же я опасался, что снова влипну. И не то чтобы он был парнем, который выдал бы меня, если б я ему доверился, нет: просто я не знал, насколько он будет осмотрителен.
— Ну, — сказал он наконец мне, — пожалуй, пора идти, а то еще пошлют поисковую партию.
Я взглянул на часы, было почти два.
— Благодаря тебе моя вахта прошла быстро и приятно, — сказал я.
— Ну что ж. — Он соскочил с парапета. — Слушай, приходи как-нибудь, пообедаем вместе и по-настоящему вспомним прошлое.
Я засмеялся.
— С удовольствием бы, — с сожалением сказал я. — Но, боюсь, это невозможно. Нам не разрешается выходить за пределы лагеря, а в данный момент я нахожусь под домашним арестом.
— Ах, вон как! Значит, ты влип в какую-то передрягу?
Я заколебался, потом поведал ему все — вернее, не совсем: о плане вывести из строя аэродромы я не упомянул. Мне не хотелось снова прослыть слишком легковерным. Но я рассказал ему о предполагавшемся, по словам немецкого пилота, налете на наш аэродром в пятницу и о том, как этот человек испуганно замолчал, увидев Вейла. Я рассказал ему, что я узнал о библиотекаре, и о позиции, занятой Уинтоном, когда обнаружилось, что я пытался послать телеграмму сотруднику, прося у него информации о Вейле. Я объяснил также, что у одного нацистского агента нашли план оборонительных сооружений аэродрома.
— Да, я об этом слышал, — сказал он. — Довольно необычная штука, поскольку это был не просто план. В нем еще и указывалось приблизительное количество снарядов на каждой зенитной позиции и приводилась полная схема проводки оперотдела и освещения ВПП. План был составлен человеком, имевшим доступ к различной информации, которая обычно под замком.
— А это говорит о том, что тут замешан кто-то из начальства, — сказал я. — Такие подробности мог получить Вейл. Но у меня против Вейла ничего нет — абсолютно ничего определенного. Просто я его подозреваю, и я не удовлетворюсь, пока не узнаю наверняка, обоснованы мои подозрения или нет.
— Это невысокий парень с довольно красивой головой и волосами стального цвета?
— Да, — сказал я. — Удлиненные, чуть ли не сардонические черты лица.
— Вот-вот. Прошлым вечером я видел его во «Вращающемся колесе». Это нечто вроде фермы, превращенной в ночной клуб, на другой стороне долины. Он был там с одной из ЖВС.
— Он с кем-нибудь разговаривал?
— Ну, поздоровался с несколькими пилотами. Это заведение практически живет на летных офицерах. Да, вспоминаю, он поболтал с двумя парнями с Митчета. Но большую часть вечера провел с этой своей девушкой Элейн.
— Элейн? — Я заинтересовался. Я вспомнил, что сказал Кэн. Неразборчивость в отношениях с мужчинами может оказаться весьма полезной для агента. — Послушай, — сказал я. — Ты можешь передать одно послание Биллу Тренту из «Глоба»?
— Ну, ты знаешь, с телефонами очень трудно, а телеграммы, по-моему, страшно запаздывают. — Он помолчал. — Но, возможно, завтра вечером я проскочу в город. Тогда бы я мог ему позвонить, если тебя это устраивает. Имей в виду, обещать я не могу. Но я должен быть свободен. Во всяком случае, сделаю, что в моих силах. Что ему сказать?
— Просто попроси его собрать всю информацию, какую он может, о Вейле. Скажи ему, что она может оказаться жизненно важной. Можешь не беспокоиться, он парень осторожный.
— Ладно. Если смогу, сделаю. Какой у него телефон? — Я сказал ему. — Ну что ж. Пока. — Он поднял руку в приветственном салюте и зашагал в сторону офицерской столовой.
Я прошел к бараку и позвал Четвуда, который должен был сменить меня. Было два пятнадцать. Через несколько минут он заступил на пост. Я был так озабочен шагами, которые предпринял, чтобы вступить в контакт с Биллом Трентом, что позабыл рассказать Четвуду о подвиге Джона Найтингейла. После свежего ночного воздух в бараке казался застоявшимся, но мне слишком хотелось спать, чтобы я еще тревожился из-за таких пустяков.
Меня разбудили рабочие, которые появились в бараке в половине восьмого. Их было двое. Они пришли вставлять стекла, которые не вставили еще при постройке барака. Неисповедимы пути государственных рабочих. Барак был поставлен месяц назад. Как только появилась крыша, рабочие куда-то исчезли, хотя стекол в окнах не было, внутренние стены не обшиты, а обещанный электрический свет так и не был проведен. Но поскольку палатки, хотя и замаскированные, считались слишком заметными с воздуха, их свернули, а всей орудийной прислуге пришлось поселиться в этой голой, недостроенной хижине.
И вот теперь, как гром среди ясного неба, ввалились эти рабочие, совершенно не думая, что, может, обитатели хотят спать. Оскорбления так и посыпались на них, однако на старшего, мужчину с кувшинным рылом и задубелой кожей, это совершенно не подействовало. Его напарник, совсем еще мальчишка, тактично сказал:
— Простите, что побеспокоили вас, ребята.
Сознание медленно возвращалось ко мне, и до меня вдруг дошло, что сегодня уже четверг. Этот четверг я буду помнить всю жизнь. До него, пожалуй, я не отдавал себе отчета в том, против чего я стою. Подсознательно я как бы вел какую-то игру, желая отвлечься от постоянных воздушных налетов. Но в тот четверг я обнаружил, насколько я далек от Давида, ищущего Голиафа, а к вечеру того дня меня чуть ли не тошнило от страха, который навалился со всех сторон.
День начался гораздо лучше, чем большинство других дней, с тех пор, как я находился на этой позиции. Завтрак прошел нормально, без тревоги. Собственно говоря, до одиннадцати вообще никакой тревоги не было, да и тогда-то прилетело всего с полдюжины вражеских самолетов, длилась она недолго. Хоть раз нам удалось побриться и помыться спокойно. Но покоя нам это затишье не принесло, так как любое затишье стало необычным, а измотанные нервы реагируют на необычное с подозрением. Людям почему-то не хотелось наслаждаться отдыхом, предвещающим, по всеобщему мнению, значительно худшие времена. Ложного оптимизма не было. Каждый вечер мы с радостью слушали сообщения о том, что немецких самолетов сбито все больше и больше. И, хотя соотношение британских и немецких потерь превосходило все ожидания, мы слишком хорошо знали, чего это нам стоит — столько измотано пилотов, столько выбыло из строя машин!
Кто-то вспомнил о моем разговоре с немецким пилотом, и сразу же все усмотрели в этом затишье подготовку к налету на Торби. Это, разумеется, было нелепо. Ради того только, чтобы подготовиться к налету на какой-то там один-единственный аэродром, немцы не прекратили бы своих полетов, но сам факт, что они все-таки не прилетают, казался зловещим. За массированным налетом на ряд аэродромов истребителей мог последовать десант. Казалось резонным, что они нанесут удар, пока на аэродроме будет царить беспорядок. Я моментально оказался в центре горячих споров. Меня забрасывали вопросами справа и слева, и я снова ощутил эту скрытую подозрительность. Я был тем самым солдатом-новобранцем, который знал больше остальных. Уже одно это вызывало у большинства неосознанную враждебность. В то же время, лишенные какой-либо уверенности относительно грядущего дня, они полагали, что я наверняка что-то не договариваю.
— А ты сказал мистеру Огилви? — спросил капрал Худ.
— Да, ему об этом известно, — ответил я.
— А что он собирается делать? — Лицо у Мики было белое, напряженное. Ожидание переносится гораздо труд нее, чем реальность.
— Не будь дураком, Мики, ну что и может?
— Ну, можно было бы поднять вверх истребители и устроить воздушное прикрытие. — Это сказал Четвуд.
— Да, одна эскадрилья, вот и все, что нам выделили бы, браток. А какой, к чертям, прок от эскадрильи? Вы не видели их, когда они были над Митчетом. Их там было буквально тысячи, правда же, Кэн? Буквально тысячи!
— Ну, на днях мы-таки видели сразу тридцать с лишним наших истребителей в воздухе.
— Меня заверили, — сказал я, — что принимаются все возможные меры предосторожности.
— Ах, значит, тебя заверили, браток? Ну и наглец же ты, право слово. Кто все это затеял — ты только скажи мне? И, говоришь, тебя заверили, что все в порядке? Ну а мне страшно, браток, и мне не стыдно сказать тебе это. Дайте мне штык. Холодное оружие — это по мне. Но ждать, когда тебя начнут бомбить! Это не война, ей-богу нет! Надо было мне податься в пехоту. И я подался бы, да только…
— Да только Королевский восточнокентский полк «Баффс» был укомплектован, — сказал Четвуд. — Не нравится тебе зенитная артиллерия — подавай заявление о переводе или заткнись.
— Не смей так со мной разговаривать, браток, — проворчал Мики себе под нос, но ничего не сделал.
— Ну, слава тебе, господи, у нас тут кое-какая защита имеется, — сказал Хэнсон, — даже если это всего-навсего вот эта жалкая трехдюймовка. А вот в Митчете, где ничего, кроме пулеметов «льюис», нет, я бы не пожелал оказаться.
Разговор снова стал общим, но время от времени мне подбрасывали вопросики. И всегда это оказывался один и тот же вопрос, только по-иному выраженный, — а не сказал ли мне пилот чего-нибудь еще? Я чувствовал себя беспомощным. Сказать им точно, что можно ожидать на следующий день, я не мог. Знает бог, я и сам из-за этого страшно тревожился, но это не казалось столь уж важным. Вероятно, потому, что я чувствовал: было что-то гораздо значительней, чем какой-то там налет на аэродром.
От дальнейших вопросов меня спас, наконец, постовой, следивший за воздухом. Он открыл дверь и сказал, что меня хочет видеть одна девушка из ЖВС. Выйдя, я увидел, что у окопа стоит Марион. Когда я подошел к ней и заметил, что она улыбается, мне сразу стало легче.