регали нас; действительно, только что мы показались из ущелья, чтоб посмотреть, свободен ли путь, как к нам прилетело с полдюжины стрел. Если б мы были здоровы, то могли сделать попытку пробиться вперед. Но даже этот несчастный план был неосуществим, потому что наши члены одеревенели и жестоко ныли. К счастью, у нас был большой запас провизии и в свежей воде мы также не ощущали недостатка. Это подавало нам надежду, что индейцы соскучатся долгой осадой и уйдут. Если б они отважились атаковать нас в пещере, мы могли с успехом отразить их нападение. Если же они добровольно снимут осаду, нам не придется вовсе сражаться с ними. Но и выжидать своей участи в этом мрачном месте было очень неприятно.
Немало смущало нас и то обстоятельство, что царский символ неверно указывал путь. При свете дня мы снова осмотрели фигуру, вырезанную на скале при входе в ущелье: стрела, несомненно, указывала туда. Но что еще более встревожило нас и привело в уныние, так это то, что условный знак повторялся при самом входе в пещеру, а стрела показывала прямо на статую Чак-Мооля. Невозможно было предположить, чтобы эта пещера с мумиями вместо обитателей была укрепленным городом, где скрывалась запасная военная сила и были спрятаны несметные сокровища; а все-таки именно здесь, очевидно, был конец пути. Мы убедились в том, еще раз тщательно обыскав грот в надежде найти другой выход; мы даже стучали в стены, ожидая, что перед нами откроется искусно скрытый потаенный ход. Однако все оказалось напрасным, и Рейбёрн справедливо заметил, что мы походили на крыс, попавшихся в ловушку и подстерегаемых терьерами.
X. Качающаяся статуя
Прошло четыре дня, тяжелых и скучнейших. Наши раны заживали, благодаря простому образу жизни на открытом воздухе, но все же мы чувствовали постоянную боль и это увеличивало нашу меланхолию. Индейцы по-прежнему сторожили нас в долине. Рейбёрн выставил на палке шляпу и пальто, спрятавшись сам за уступ скалы, и в ту же минуту пара стрел просвистала в воздухе; так как одна из них прилетела справа, а другая слева, мы убедились, что оба конца долины охраняются нашими неприятелями.
Конечно, некоторое время мы были в полной безопасности; если бы даже индейцы победили свой суеверный страх и вошли в ущелье – что было мало вероятно, так как они не осмелились даже убрать своих покойников, – их нападение на нас в пещере не увенчалось бы успехом. Защищенные бруствером, воздвигнутым нами в узком входе, и вооруженные ружьями и револьверами в несколько зарядов, мы были в совершенной безопасности.
– Хорошо еще, что все мы целы, – сказал Янг, – что у нас достаточно пищи и воды, а также и топлива; если мы и заперты здесь, то можем устроиться отлично. Только мне ужасно хочется раздобыть себе билет железнодорожного сообщения и укатить домой. Ну его, этот спрятанный клад! Глупый францисканец напрасно поверил пленнику-индейцу, который прикидывался искренно обращенным христианином. Да и умирающий кацик бессовестно врал. Все это чепуха. А мы сдуру поверили, вообразили себе невесть что да и попались теперь, как говорит Рейбёрн, точно крысы в мышеловку.
В словах Янга было столько искренности, что я не стал с ним спорить, хотя и был уверен, что письмо фра-Франсиско, а тем более завещание умирающего кацика дышали правдой. Впрочем, эта правда могла быть искажена и преувеличена.
Заметив, что никто ему не отвечает, потому что тяжелое настроение духа располагало нас к молчанию, Янг обернулся к статуе Чак-Мооля и принялся осыпать ее бранью по той причине, что она служила идолом ацтекской расы, виновной во всех наших злоключениях. По его словам, не будь ацтеков, мы не пошли бы отыскивать их сокровищницы и не ввязались бы в такую глупую историю. Так как его внимание было привлечено идолом, он принялся с досады осматривать изваяние со всех сторон по свойственной ему наблюдательности и, чтобы вглядеться хорошенько в статую, вздумал влезть на алтарь, продолжая поносить уродливого кумира.
– Ишь ты, красавчик какой! – говорил он с презрением. – Да хорош и народ, который тебе поклоняется, хороши и твои жрецы вроде нашего друга-профессора и кацика. Нужно быть неотесанным невеждой и в среде язычников, чтобы поклоняться такому каменному истукану с уродливой головой, с бревнами вместо ног и со сковородой на брюхе. В нашей стороне тебя не положили бы даже вместо каменной скамейки в парке. Нет, ты не стоишь и того, чтоб на тебя сесть, а впрочем, не попробовать ли мне взобраться на плоскую макушку твоей уродливой башки?
И вот, желая испробовать эту штуку, Янг уселся на голову Чак-Мооля.
Тут произошло нечто необычайное. Идол и служившая ему подножием каменная глыба слегка пошатнулись в сторону; голова статуи стала опускаться, а подножие подниматься. Янг с криком спрыгнул на землю, когда почувствовал, что камень опускается под ним, и тогда идол, избавленный от тяжести, принял свое прежнее положение, произведя легкий скрип. В тот момент, когда каменная глыба поднялась на воздух, из-под нее блеснула полоса света.
Мы были до того поражены такой странной случайностью, что позабыли свои ушибы и раны; немедленно вся наша кампания влезла на алтарь, чтобы рассмотреть, в чем дело, между тем как наши сердца забились радостной надеждой.
– А ну-ка, Янг, – сказал Рейбёрн, – попытайтесь проделать опять то же самое. По-видимому, этот идол не так глуп и ничтожен, как вам показалось, и вы напрасно осыпали его такой бранью.
– Нет, пусть меня повесят, если я опять влезу ему на башку, – отвечал Янг, – попробуйте сами, коли есть охота! Почем я знаю, что может случиться с этим каменным истуканом, который качается во все стороны? Я вовсе не хочу шутить с ним более. Говорю вам, пробуйте сами, коли вам это нравится!
– Ладно, – отозвался Рейбёрн, – вы с профессором станьте тут возле, чтобы схватить меня в случае опасности. Мне кажется, что мы открыли здесь лазейку, я хочу рассмотреть все подробно.
Мы с Янгом встали по обеим сторонам Рейбёрна и поддерживали его под мышки, пока он лез на голову истукана. Под его тяжестью голова стала медленно наклоняться, верхняя часть каменной глыбы также наклонилась, а нижняя поднялась и обнаружила квадратное отверстие, откуда вырвался сильный поток света. Когда голова наклонилась до уровня скалы, а глыба встала под углом приблизительно в пятьдесят градусов, движение прекратилось. Заглянув в отверстие, мы увидели лестницу о двенадцати каменных ступенях; нижняя из них была ярко освещена солнцем и нам в лицо повеяло свежим воздухом. На скале возле самого спуска был начертан царский символ, показывающий вниз.
– Ура! – крикнул Янг. – Вот нам и лазейка. Нет, теперь я начинаю думать, что и тот монах старинных времен, и кацик не были такими отъявленными лгунами, как мне казалось!
Рейбёрну также захотелось заглянуть в отверстие, но едва он спрыгнул на землю, как статуя встала на прежнее место и отверстие закрылось.
– Не беда, – сказал он, – теперь мы знаем что делать. Нам нужно только как-нибудь подпереть статую, вот и все. Мне необходимо хорошенько вникнуть в эту штуку. Здесь все основано на расчете центра тяжести каменной глыбы и держится она на отличном механизме. Вот статуя опять наклонилась, подоприте ее подножие камнем, когда оно поднимается.
– Хотел бы я знать, – заметил Янг, – куда приведет нас эта лазейка. Пожалуй, этак мы сейчас наткнемся на спрятанные сокровища.
То же самое подумали мы все и энергично принялись за работу. Наклонив статую, мы подложили под нее громадный камень и спустились с лестницы. Но внизу каменных ступенек мы нашли только продолжение ущелья – как будто по какой-то необъяснимой игре природы тонкие каменный стены пещеры были воздвигнуты по самой середине этого прохода. Рейбёрн обратил наше внимание на то, что мы находились на гребне горы, потому что ручей, бежавший у наших ног, направлялся вниз по этой части ущелья, а это служило также верным признаком, что из него был выход. Как далеко находились мы от него, было трудно определить, потому что ущелье приблизительно в полумили от того места, где мы стояли, круто поворачивало вправо. Впрочем, мы убедились, что из нашей тюрьмы был выход, и этого с нас было довольно; теперь мы принялись рассматривать искусный механизм, устроенный в давнишние времена и приводивший в движение статую. Снизу этот аппарат, прилаживание которого требовало, однако, серьезного знакомства с законами механики, был ясно виден. В большую каменную глыбу был продет с одного конца до другого, как раз посредине, круглый стержень, сделанный из того же блестящего металла, как и меч, найденный Пабло, он имел более фута в диаметре; концы стержня вставлялись в две металлические лунки, вроде того, как пушечные дула вставляются в утки лафета. Но что поразило Рейбёрна как специалиста, так это безукоризненно ровная круглота как стержня, так и лунок; по его словам, то и другое было сделано на точильном станке. Наш инженер, как и прежде при виде меча, был сильно заинтересован неизвестной композицией металла, не подвергавшегося окислению в продолжение такого долгого периода времени.
– Только одно золото не боится ничего, – сказал он, – но золотой стержень даже такой толщины согнулся бы вдвое под страшной тяжестью каменной массы. Я дал бы десять долларов за возможность подвергнуть его анализу. Тот, кому удалось бы пустить в обращение металл, подобный этому, разбогател бы вернее, чем найдя сокровище, которое мы отыскиваем, тем более, что наши поиски не приведут, пожалуй, ни к чему.
– Полноте, – перебил Янг, – вам до смерти хочется найти клад, и мы найдем его скоро. Я с этим идолом заключил союз. Мне теперь ужасно жаль, что я так ругал бедного Джека Муллинса или как там его зовут. Беру назад все свои бранные слова. Конечно, я не стал бы ему поклоняться, и он, во всяком случае, страшная образина, но в нем есть и хорошие качества. Ведь он, право, сделал для нас доброе дело! Я всегда любил таких добрых идолов. Джек Муллинс выпустил нас из проклятой западни. По-моему, лучше всего убраться из этой пещеры подобру-поздорову и ехать дальше. Ведь, может быть, несметные богатства спрятаны вон за тем поворотом.