Я представлял себе ужасную сцену под нами, где теперь водворилось безмятежное царство смерти: несметная толпа народа собралась присутствовать на жертвоприношении, и вдруг этот страшный потоп хлынул на город с такой быстротой, что человеческая жертва, которую держали за шею на жертвенном камне, пожалуй, захлебнулась ранее, чем ее успели заколоть. Высокий холм был затоплен после всего, и несчастные жители, взобравшиеся сюда, должны были видеть, как их жилища исчезают под водой, прежде чем смерть добралась и до них. Без сомнения, они чувствовали себя в безопасности на таком возвышенном месте, освященном присутствием их богов. А когда наводнение дошло наконец до них, какая суматоха и борьба за существование поднялась между ними на короткое время! Сильные толкали слабых в безумном стремлении продержаться минутой долее на твердой земле. Но вот наконец торжествующая стихия в своем грозном величии обняла все живущее, и под ее зеркальной поверхностью скрылись и смолкли все ужасы жестокой человеческой агонии, сменившейся нерушимым покоем смерти.
XII. В долине смерти
Когда плот приближался к западному берегу озера, мы перестали видеть под собой дома; их сменили каменные ограды с загородными садами. Голые деревья, симметрично рассаженные в виде рощиц и по бокам аллей, вымощенных камнем, стояли еще там; высеченные из камня скамьи помещались в уголках, которые прежде, вероятно, манили к себе отрадной тенью, а некоторые сады были снабжены даже каменными бассейнами изящной формы. Город соединялся с этим, некогда очаровательным, предместьем широким мощеным шоссе, какое мы нашли и на восточном берегу. Это шоссе продолжалось на суше выше теперешнего уровня озера по направлению к западным утесам. На высоком западном берегу стояло немного домов, но они были обширны, красивы, окружены садами с каменной оградой и, очевидно, принадлежали богатым и знатным гражданам.
Здесь мы нашли некоторые следы былого великолепия; по стенам висели некогда роскошные и тяжелые ткани, истлевшие теперь до тонкости паутины и державшиеся только золотыми нитями, затканными в них. Глиняная посуда прелестной формы, хотя с несколько грубыми орнаментами, указывавшими на остатки варварства, была расставлена повсюду и почти вся сохранилась в целости. Мы нашли также много красивого оружия: мечей, копий, ножей – из того же удивительного металла, как и меч, найденный Пабло в ущелье, но гораздо лучшей работы и изящной формы. Из того же металла было сделано высокое седалище, которое мы сочли царским троном, найденное нами в самой большой комнате в лучшем изо всех домов. Мы предположили, что это здание было некогда загородным дворцом. Аудиенц-зала, в которой стоял трон, была очень картинно украшена по стенам барельефами людей и животных; тут были целые сцены битв, совета, охоты, обведенные бордюром такого правильного рисунка, что фра-Антонио и я угадали в нем иероглифические надписи. Впрочем, этот предмет так подробно разобран в моей книге «Условия жизни на североамериканском материке до Колумба», что я не буду вдаваться в излишние подробности.
Однако ни в одном из домов, к великому огорчению Рейбёрна и Янга, мы не нашли и следа того клада, который так соблазнял их обоих. И, действительно, если несметные богатства хранились до сих пор в затопленном городе, трудно было предположить, чтоб они лежали в одном из этих загородных домов; вероятно, хранилищем их служило какое-нибудь прочное здание в самом центре города, а в таком случае до них нельзя было добраться в глубине озера. Если это был в самом деле укрепленный город, представлявший цель наших поисков, – что вполне могло быть, потому что ни один город в мире не был окружен более высокими стенами, как эти могучие утесы, замыкавшие со всех сторон долину, – наши труды пропали даром в смысле нахождения клада. Что же касается меня, то я был вполне вознагражден за все, выстраданное мной, открытием такой громадной археологической важности; фра-Антонио разделял мое бескорыстное удовольствие, но он также был разочарован, потому что надеялся просветить светом христианства живые души, а здесь не было ничего, кроме костей бесчисленных мертвецов.
Мощеная дорога продолжалась к западу и мы пошли по ней, так как здесь должен был находиться выход из долины. Поднявшись на значительную высоту, шоссе расширялось и по обеим сторонам было обставлено каменными статуями бога Чак-Мооля. Янг тотчас начал взбираться поочередно на каждую из них с самым деловым видом и с презрительной миной на лице. Но какова ж была его досада, когда ни одна статуя не пошатнулась, пока он сидел, болтая ногами, на ее голове. «Нет, эти не качаются», – сказал он, слезая с последней и посматривая на нее с упреком. Но его лицо просияло, когда мы, пройдя немного далее, увидали другую, более крупную статую идола в сидячем положении; фигура эта помещалась в гроте, высеченном в скале у конца мощеной дороги. Чтобы соорудить этот грот, понадобилось много труда и смелости. Он имел, по крайней мере, сто футов вышины и столько же ширины, глубоко вдавался в утес и был закруглен сверху, а снизу к нему вела высокая лестница, также высеченная в скале. В центре ниши, на ровном полу стояла громадная каменная глыба кубической формы, служившая седалищем для каменной фигуры Чак-Мооля. Отверстие ниши было обращено прямо на восток, и, когда мы приблизились к ней, каменная фигура была чуть видна в темном пространстве грота, заслоненного тенью гигантского утеса, простиравшейся далеко в длину. Поднявшись на ступени к большому алтарю, мы увидали перед собой всю долину, и, прежде чем ее затопило озеро, с этого места был ясно виден весь город. Пока мы приближались к идолу, я заметил, что Пабло остался немного позади, как будто в глубине его сердца была затронута какая-то струна или в нем заговорил инстинкт крови, наполнивший его душу благоговейным трепетом.
Но Янг, конечно, не проявил никаких благоговейных чувств к каменному истукану. С проворством обезьяны, какого я никак не ожидал от его толстых ног и коренастого тела, взобрался он на алтарь, а потом с важностью сел на голову статуи. Однако нашего весельчака постигло новое разочарование: идол не подался ни в ту, ни в другую сторону. Тут мы принялись рассматривать его подробно и поняли причину этой неподвижности: как фигура, так и самый алтарь, на котором она сидела, были высечены из цельной массы, составлявшей часть утеса, где была вырублена ниша. Это было замечательное произведение; я рассматривал его, удивляясь искусству и терпенью людей, создавших такое диво. Между тем Янг спустился из грота, страшно рассерженный. Он проклинал народ, нарочно дурачивший путешественников.
– Ну, и к чему они понаставили истуканов этого Джека Муллинса? Какие-то безобразные фигуры, которые не качаются, когда они должны качаться! Это такая же подлость с их стороны, как и то, что они спрятали свое сокровище в такое место, откуда его нельзя извлечь без водолазного колокола.
Позади алтаря грот был вырублен так глубоко, что в его глубине при наступлении сумерек царил полнейший мрак; бедняга Янг чуть не сломал себе шею, провалившись в небольшое отверстие в полу, тем менее заметное, что оно было скрыто выступом скалы. Однако он своевременно ухватился за этот выступ и не упал, после чего торопливо зажег восковую спичку, чтобы взглянуть, можно ли здесь пройти. Из отверстия спускались вниз каменные ступени, сильно истертые, как будто здесь прошли тысячи ног. Янг быстро спустился туда, держа перед собой восковую спичку, – мексиканские восковые спички горят, как свечи, – захватив их целую коробку на всякий случай. Через минуту мы услыхали его голос, окликавший нас, но не могли понять, откуда он раздавался, потому что Янг спустился вниз, а звук, слышанный нами, исходил как будто сверху. Прислушиваясь с удивлением, мы снова увидели свет внизу, и наш товарищ поднялся по лестнице, громко смеясь.
– Вот так штука! – сказал он. – Я думаю, что старые жрецы набросились бы на меня всей компанией, если б знали, куда я попал. Ведь истукан-то этот пустой, а в нем могут поместиться шесть человек, и в голове у него щель, так что оттуда можно все видеть и очень удобно возвещать разные пророчества, как будто от имени самого идола. Еще бы! Да с такими средствами можно заставить сделать что угодно тысячную толпу, которая искренне верит в Джека Муллинса.
Однако любопытное открытие, сильно заинтересовавшее меня и фра-Антонио, не подвинуло ни на волос решение вопроса, как нам выйти из долины. Мы все еще питали слабую надежду найти царский символ со стрелой, указывающей путь; этот знак убедил бы нас в том, что город, погребенный в глубине озера, был не тот, который мы искали. Впрочем, и без того следовало непременно найти выход. Не могли же мы оставаться в этом замкнутом месте! И вот мы принялись тщательно осматривать утесы па западной стороне. Ни один дюйм поверхности скал, насколько их можно было окинуть взглядом, не ускользнул от нашего внимательного осмотра; но, даже смело карабкаясь на выступы утесов в некоторых местах, мы не открыли ни следа тропинки. Таким образом мы медленно прошли вдоль утесов до северного края озера, потом также медленно вернулись обратно, а затем взяли вправо к южному краю, после чего вернулись снова к пункту отправления и сели в большом унынии перед статуей Чак-Мооля.
Только одно открытие сделали мы во время нашего обхода и оно послужило нам ключом к загадке: каким образом несчастный город был так внезапно затоплен водой? Как раз у северной окраины долины мы увидели высоко над нами громадную выемку более чем в тысячу футов ширины. Земля под ней была прорыта в виде глубокой канавы и усыпана громадными обломками скал. Очевидно, вода хлынула этим путем из горного озера сверху и город был моментально затоплен. Вероятно, жители были предупреждены о грозившей им участи оглушительным шумом обвала и увидели издали блеск воды, устремившейся сверху водопадом. Прежде чем вода затопила улицы города, они еще успели взобраться на высокую насыпь, где стоял их храм. Обезумев от ужаса, эти люди, вероятно, осаждали просьбами своих жрецов принести поскорее человеческую жертву для умилостивления разгневанного божества. Но надо полагать, что раньше, чем жертвоприношение совершилось, и народ, и жрецы, и обреченная жертва погибли вместе, настигнутые наводнением.