Прежде чем мы успели вступить в город, между светскими и духовными властями произошло столкновение. Едва мы сошли на берег, как встретивший нас офицер обратился к командиру баржи с формальным приказом немедленно представить приезжих иностранцев совету правителей. Командир судна отвечал на это, что ему приказано немедленно привести пленных к верховному жрецу. Меня удивило, что один начальник стражи называл нас «иностранцами», а другой «пленными».
Это являлось новым доказательством враждебных намерений Итцакоатля, который решился скорее прибегнуть к насилию, чем потерпеть неудачу. Пока начальник баржи и посланный от совета горячо спорили между собой, какому из двух разноречивых приказаний следует отдать преимущество, послышался топот ног и бряцание оружия; военный отряд не менее сотни человек выскочил из-за какого-то дома, стоявшего у самого берега, и направился бегом к тому месту, где мы стояли. Толпа, расступившаяся, чтобы пропустить солдат, смотрела на них с очевидным недоумением, которое перешло в гнев, когда причина их прихода стала ясна. В один момент воины окружили нас, отрезав от посланного советом и Тицока; начальник баржи стал во главе и резким, торопливым голосом скомандовал идти вперед. Мы поневоле двинулись, увлекаемые солдатами, прошли мол и вступили на улицу, которая вела в самый центр города. Очевидно, действуя по приказанию начальства, солдаты расстроили ряды и плотно сдвинулись вокруг нас, вероятно, с целью загородить Эль-Сабио от глаз встречного народа. Фра-Антонио был согласен со мной, что верховный жрец действует далеко неосмотрительно, оказывая открытое сопротивление воле совета и притом прибегая к содействию вооруженной силы. Подобный поступок – если Тицок верно представил нам настоящее положение дел – был совершенно достаточен сам по себе, чтобы раздуть искру мятежа. Но вспыхнет ли восстание настолько быстро, чтобы принести нам существенную пользу, в этом мы сильно сомневались.
– Если этот старый плут так умен, как кажется, – заметил Рейбёрн, – и если он круто повернет дело, то мы пропали. Он примет все меры, чтобы избавиться от непрошеных гостей как можно скорее; его игра видна с первых же ходов и для нас мало утешительного в осознании того, что после нашей смерти и ему не сдобровать.
Разговаривая таким образом, мы быстро проходили по городу. Даже опасность, грозившая нам, и понятное волнение не помешали мне с любопытством всматриваться в окружающее, находя в этом гнезде ацтеков следы замечательной культуры. План города, как я заметил издали, напоминал своей формой развернутый веер. От сокровищницы на возвышенности в центре сбегали радиусами двенадцать улиц; три из их, обращенные к северу, и другие три, обращенные на юг, оканчивались у большой наружной стены, а шесть остальных спускались через проходы в стенах, пересекая террасы, прямо к воде. Все они были прекрасно вымощены широкими обтесанными камнями и поднимались на террасы широкими низкими ступенями. Поперечные улицы имели форму правильных полукругов, начинаясь у лицевой стороны утеса и проходя по наружному краю террас возле самой стены, огибавшей каждую из них.
Рейбёрн еще больше меня удивлялся правильности этих громадных полукругов, потому что он понимал, как трудно провести правильную дугу. Но я отлично знаю, что достичь такой точности не особенно трудно. Мой друг Банделье в своем превосходном разборе митлийских развалин ясно показал мне, как часто приписывается научному знанию то, что представляет только результат механической ловкости. Как я указал, коснувшись этого предмета в моей книге «Условия жизни на североамериканском материке до Колумба», верхняя площадь над этим рядом террас могла быть устроена в виде правильного полукруга с помощью заостренной палки, привязанной на длинную веревку, после того было уже легко закруглить так же ровно и все остальные террасы, спускавшиеся к низу. Однако нельзя отрицать, что ацтеки обладали замечательным инженерным искусством как в распланировке города, так и в его постройке, хотя, может быть, и применяли его самым простым способом. Уже одна подготовка грунта требовала невероятной затраты труда, так как скалистый мыс – в первобытном состоянии неровный и имевший неправильную форму – был до того тщательно выровнен, что теперь представлял одну ровную поверхность, поражавшую правильностью линий. С этой целью в некоторых местах приходилось вырубать громаднейшие глыбы камня, в других – пополнять недостающие. При этой предварительной работе, как и при последующей постройке домов, приходилось перемещать каменные глыбы такой величины, что, по словам Рейбёрна, это представлялось невозможным даже при современных усовершенствованиях инженерного дела. При том что громадные камни употреблялись не на один фундамент зданий. Некоторые из них были подняты очень высоко; действительно, самый большой из этих камней, вес которого, по вычислению Рейбёрна, доходил до двадцати тонн, увенчивал высокую стену. Все камни на постройке были отлично обтесаны и имели правильную форму. Внешний вид ацтекских домов был, правда, прост и неказист; но в растворенные двери нам удавалось заметить, что на внутренних стенах жилищ были вырезаны различные украшения. Окон на улицу здесь совсем не полагалось, что придавало и постройкам из черного камня, и улицам, вымощенным такими же плитами, мрачный и печальный вид. Весь город произвел на нас вблизи еще более удручающее впечатление, чем издали. А между тем во внутренних дворах, насколько мы могли рассмотреть их через отворенные двери, было светло и красиво; там пестрели цветы, сверкали фонтаны; следовательно, в этих мрачных с виду жилищах кипела веселая и вовсе не монотонная жизнь. Я заметил, что наружный вход не затворялся, как у нас, деревянными дверьми, но заграждался или металлическими перекладинами, какие мы видели в доме Тицока, или подъемной металлической решеткой. Я приписал это отсутствие деревянных дверей не столько желанию создать более крепкую преграду, сколько неумению обрабатывать дерево, так как ацтеки еще сравнительно недавно познакомились с необходимыми для этого инструментами. По-моему, это был любопытный пример своеобразного развития цивилизации вследствие особых естественных условий местности, потому что изобрести и сделать деревянную висячую дверь, конечно, несравненно легче, чем выдумать и сделать изящную опускную решетчатую дверь из закаленного золота.
Вид всех этих массивных золотых вещей до того поражал Янга, что у него разбегались глаза и дыхание спирало в груди.
– Мне просто досадно смотреть, профессор, – говорил он, – на такую непроизводительную трату драгоценного металла, из которого можно понаделать блестящие доллары. Подумайте только, входная дверь из литого золота! Ведь такая роскошь не по карману самому Джею Гульду! Эти поганые ацтеки заткнули за пояс царя Соломона со всей его славой и великолепием. Право, если бы мне подарили одну такую дверь, вон хоть от того большого дома, прямо против нас, я бы отказался от дальнейшего участия в нашей погоне за кладом и не остался бы в убытке. Только боюсь, что мне пришлось бы отыскивать нового Самсона, чтобы унести с собой эти ворота, – он ведь был мастер на этот счет – а в них должно быть много веса.
Тем временем мы поднялись по всем террасам. Дом, на который показывал Янг во время своей речи, стоял как раз у подножья верхней площадки, где возвышался храм. Это было самое большое жилище, какое мы видели здесь, и несравненно более изящное с виду, чем прочие дома; золотая решетка, замыкавшая наружный вход, была необыкновенно массивная и чрезвычайно красивой. Здание охранялось часовыми в таком же одеянии, как и солдаты нашего конвоя; очевидно, здесь жил какой-нибудь важный сановник. Мы остановились у самого входа; начальник нашей стражи стал переговариваться с кем-то, стоявшим за решеткой. Минуту спустя решетчатая дверь медленно поднялась и мы вступили в узкий коридор, а из него в небольшую комнату, служившую, вероятно, сторожкой, потому что здесь были в порядке расставлены копья, дротики, а на стенах висели щиты, луки и колчаны со стрелами. Здесь нам опять велели остановиться и, пока мы стояли молча, раздумывая о том, какая участь готовится нам в этом месте, до нашего слуха долетел стук тяжелой решетки, которая опустилась за нами с неприятным зловещим звоном.
XXII. Бунт
До того неприятен был этот звук, и в нем сказывалось столько зловещего, что дрожь пробежала у меня по телу и сердце обдало холодом. Я был очень рад, когда нас вывели из караулки; по крайней мере, вид новых предметов отвлекал мои думы от мрачного будущего. Из тесной комнаты мы опять попали на свежий воздух. Обширный внутренний двор утопал в солнечном сиянии, но – странно – здесь ото всего веяло холодом и безотрадной тоской. Хотя стены домов и каменные плиты галерей во всем городе были такого же темного цвета, как тут, но в других жилищах двор пестрел цветочными клумбами, а занавеси на дверях были из ярких материй. Здесь же все это отсутствовало. Правда, по стенам виднелись роскошные барельефы, но они отличались мрачностью сюжетов; большая часть из них изображала обряды человеческих жертвоприношений, причем у живых людей вырывали сердца. Несмотря на тропический зной мороз пробегал по коже при виде таких украшений. От центра двора широкая лестница вела к площадке, на которой стоял храм, и это ясно доказывало, что здание, куда нас привели, принадлежало к идольскому капищу, служа, вероятно, жилищем высшему духовенству.
Однако не успели мы хорошенько осмотреться вокруг, как стража заторопила нас идти дальше. Мы прошли через весь двор до его задней стены – Эль-Сабио следовал по пятам за Пабло, – после чего остановились у дверей, занавешенных черным сукном, ниспадавшим тяжелыми складками. Тут наш конвой выстроился в ряды и начальник баржи, не обмолвившись с нами ни словом, пока мы проходили по городу, откинул занавес и подал знак, чтоб мы входили.
Перед нами открылось какое-то темное пространство, где после яркого света на открытом воздухе ничего не было видно, так что мы невольно остановились на пороге. Только когда наше зрение немного освоилось с темнотой, у нас хватило решимости двинуться дальше. Свет проникал сюда только через два узких прореза в толстой стене над входной дверью, но и он поглощался тяжелыми драпировками черного сукна, которыми была увешана вся комната. Осмотревшись немного, мы увидели, что находимся в большой продолговатой зале. На дальнем конце ее возвышалось нечто вроде трона на высоком подножии, но лишь дойдя – по требованию офицера – до средины комнаты, мы с трудом различили какую-то неясную человеческую фигуру, сидевшую на этом почетном месте.