Когда мы обогнули подошву горы, далеко вдавшуюся в озеро, перед нами открылась глубокая бухта, простиравшаяся до самых утесов, которыми была окружена долина. Бухта эта находилась недалеко от запертого прохода, откуда мы проникли в Азтлан. Здесь – частью на низменном прибрежье залива, частью на крутом склоне горы – раскинулся город Гуитцилан. Самой любопытной его особенностью, прежде всего бросавшейся в глаза, была высокая труба; из нее валил густой черный дым, расстилаясь над каменным зданием необыкновенной прочности и весьма значительных размеров.
Меня как археолога необычайно удивил вид этой трубы, да и Рейбёрн, человек в высшей степени компетентный относительно всего, касавшегося его профессии, был удивлен не меньше меня. Труба эта, очевидно, принадлежала плавильному заводу, а мы оба отлично знали, что такие усовершенствованные приспособления при плавке металла представляют продукт цивилизации уже высокой степени и что даже в Европе они изобретены сравнительно недавно. Что касается Янга, то, по его словам, вид заводской трубы вызвал в нем настоящую тоску по родине. Будь она сложена из кирпича, а не из черного камня, можно было бы предположить, что ее перенесли сюда прямо из его родимых мест.
– Я так и жду, что мы услышим паровой свисток, сзывающий рабочих к обеду, – грустно заметил он и продолжал: – А знаете, профессор, что я вам скажу? Мне кажется, что я начинаю вникать в самую суть рассказов полковника о здешних «мятежах», как он их называет. Конечно, я далек от мысли, что он нас морочит своими историями. Нет, полковник – совершенный джентльмен, но так как он родился и вырос среди язычников, то не имеет правильного понятия о многих вещах. То, что он старается нам втолковать, и не может из-за незнания английского языка, есть нечто иное, как «стачка». В ней-то вся и штука. Рудокопы уж такой народ, что им скучно без стачек; это у них в крови. Объясните, пожалуйста, полковнику, что мы тоже видали такие виды и понимаем, куда он гнет!.. Однако, признаться откровенно, я никак не воображал, чтобы в Мексике были возможны стачки, чтобы эти черномазые индейцы были способны постоять за себя против заводчиков хозяев!
Так как догадка Янга не внушала мне особого доверия, то я и не пытался объяснить его слова Тицоку, тем более что нам некогда было продолжать разговор. Лодки, шедшие впереди, причаливали уже к отлично устроенной дамбе, простиравшейся от берега до глубокой воды, и вскоре мы сами высадились на пристани. Город занимал площадь в половину квадратной мили и был тесно застроен хижинами, причем самая большая из них состояла не более чем из двух комнат. Несколько домов попросторнее и получше были обнесены толстой каменной стеной, за которой помещался и завод. У пристани, где мы сошли, стояло судно, которое нагружали золотыми слитками для отправления в сокровищницу в центре города Кулхуакана. Загрузка производилась почти совершенно голыми рабочими. Никогда в жизни не приводилось мне видеть таких свирепых лиц! В физическом отношении, это были великолепные экземпляры индейской расы – высокие, прекрасно сложенные, сильные люди – настоящие богатыри! Они, очевидно, безо всякого напряжения, совершенно шутя, перетаскивали на плечах огромные слитки золота. Но вместе с тем на их лицах читалась такая ненависть, они так злобно поглядывали на нас исподлобья, а растрепанные жесткие волосы, ниспадавшие на мрачно блестевшие глаза, придавали им такой дикий вид, что мне стало не по себе. Тлагуикосы метали на нас враждебные взгляды, от которых становилось жутко, точно под градом отравленных стрел, и я успокоился только тогда, когда заметил, что их было на пристани всего человек двенадцать, а тяжело вооруженный конвой караульных втрое превышал число каторжников. При взгляде на этих существ, скорее напоминавших хищных зверей, чем людей, я понял, почему Тицока так тревожила мысль о союзе с ними.
– Их очень легко подвигнуть на бунт, – заметил Янг, – это все равно, что пустить товарный поезд под гору, но как мы с ними справимся, когда захотим обуздать их, – вот в чем вопрос! Пожалуй, этих чудовищ ничего не сдержит.
Но хотя буйные тлагуикосы угрожали нам всем немалой опасностью, вся надежда на успех зависела от нашего уменья использовать для дела этот грубый народ. К счастью, у нас были союзники помимо них, и наша партия намеревалась воспользоваться их силой только при содействии значительного числа дисциплинированных и надежных солдат. Они-то и составляли нашу главную боевую силу. Кроме того, мы надеялись, что позднее к нам добровольно примкнет немало народу из низшего класса как рабов, так и свободных. Хотя они и не могли сравниться с регулярным войском, но умели владеть оружием. Этот план действий, выработанный советом, изложил нам Тицок во время переправы через озеро, и я очень обрадовался, когда Рейбёрн – человек опытный в делах этого рода – одобрил намерения наших предводителей.
– Если бы я хотел остаться здесь, когда междоусобица прекратится, – сказал он, – то и тогда одобрил бы настоящее решение совета. Военная часть программы не заслуживает ни малейшего упрека. Народным правителям не составит никакого труда принудить тлагуикосов драться ради чего бы то ни было, если их противником будет верховный жрец во главе своих приверженцев. Битвы и кровопролития лучше всего соответствуют их буйным наклонностям. Из них легко сделать отчаянных бойцов, но какие выйдут граждане из такого свирепого отродья, это уже другой вопрос. Тут-то вся и загвоздка. Но ведь мы не собираемся поселиться в этой долине – разве только если не найдем отсюда выхода – и потому нам нечего беспокоиться о предстоящем усмирении тлагуикосов. Пускай справляются как знают с этой дикой ордой – мы тут будем ни при чем. А если так, то чем скорее наши единомышленники приступят к решительным действиям, тем лучше.
И надо отдать справедливость членам совета: они, кажется, еще больше Рейбёрна, старались продвинуть вперед начатое дело. Отправившись прямо с пристани к укрепленному месту в центре города, где обыкновенно находился комендант гарнизона и представители гражданской власти, эти люди немедленно приступили к переговорам; здесь, по словам Тицока, они намеревались безотлагательно сформировать новое правительство, чтобы как можно скорее организовать армию инсургентов.
Что касается нас, то мы в сопровождении Тицока – только с меньшей поспешностью – тоже отправились в цитадель, укрепленное здание возле плавильного завода; тут нам было приготовлено вполне удобное помещение рядом с членами совета. Я и мои товарищи стали дожидаться исхода совещания в довольно напряженном настроении; пассивная роль отчасти тяготила нас, пока совет, удалившись в особую комнату, продолжал свои прения, разрушая административную систему, существовавшую более тысячи лет; нас немало удивило то обстоятельство, что коренная перемена старинных постановлений, освященных веками, обсуждалась так спокойно. Между комнатами цитадели, конечно, не было дверей и в наше помещение ясно доносились звуки голосов: голоса эти не звучали ни гневом, ни особенным волнением, что заставило меня невольно преклониться перед спокойным самообладанием азтланеков, которые так хладнокровно и обдуманно исполняли свою ответственную задачу радикальной реформы в государстве. Пока этот важный вопрос, обещавший привести к кровопролитному столкновению, обсуждался так спокойно, Тицок посвящал нас в интересные подробности горной промышленности в Азтлане и описывал жизнь рудокопов.
Его соотечественники долго не знали о существовании громадных залежей золота в своей долине, а затем стали добывать его в самом незначительном количестве, так как оно не представляло большой ценности в глазах народа, пока могло идти только на одни украшения. Но когда был открыт способ закалять благородный металл, который таким образом сделался пригодным к разнообразному употреблению с полезными целями, то это открытие в связи с усовершенствованиями орудий рудокопного дела дало последнему громадное развитие. Вся земля под нами, как говорил Тицок, была прорезана многочисленными ходами по направлению рудных жил, которым как-будто не было числа, потому что едва успевала истощиться одна из них, как тут же находили другую, не менее богатую золотом, точно все подножие громадной горы представляло из себя колоссальную глыбу благородного металла.
Незнакомый с мерами веса у азтланеков, я не мог хорошенько уяснить себе, какое количество золота добывалось здесь ежегодно. Тицок уверял нас, что ежедневный продукт местных рудников равнялся, но крайней мере, одному из больших золотых слитков, виденных нами на пристани, откуда их отправляли в сокровищницу; иногда же встречались жилы, до того обильные золотом, что ежедневная добыча металла возрастала вчетверо.
– Эти слитки весят не менее двухсот фунтов каждый, – заметил Рейбёрн, когда я перевел ему рассказ Тицока. – Следовательно, рудник дает не менее трех тонн ежемесячно, а в необработанном виде тонна золота стоит полмиллиона долларов. Если полковник не ошибается в своих вычислениях, – а вы сами, профессор, верно передали его слова, – то здесь по соседству добывается не менее чем на двадцать миллионов золота ежегодно.
Янг выразительно свистнул:
– Этакая уйма денег, подумаешь, – с завистью воскликнул он, – стоят ли эти босоногие уроды такой милости небес! Ведь они, наверно, не знают даже десяти заповедей и совсем неумытый народ! Знаете, Рейбёрн, что я намерен сделать, если мне посчастливится у этих черномазых? Я возьму да и куплю железную дорогу Старой Колонии именно для того, чтоб насолить начальнику эксплуатации и послать его к черту. Он прогнал меня, после того как у нас вышла путаница по отправке грузов, а я был тут вовсе ни при чем; это мой начальник перепутал тракты, мне же оставалось делать, что приказывают. Вот я и хотел бы заплатить ему той же монетой. Наверно, у него глаза полезут на лоб, когда он получит служебные инструкции за подписью: «Сет-Янг – директор», и узнает, что это тот самый Сет-Янг, который ездил на тридцать втором номере по участку Фолл-Ривер.