Слова Янга не рассмешили меня на этот раз; напротив, мне хотелось теперь заплакать. Товарищ напомнил мне, насколько я виноват перед ним, соблазнив его перспективой обогащения в таинственной долине, где его ожидала не сегодня-завтра лютая смерть. Вместе с легковерным Янгом, я погубил Рейбёрна; что же касается Пабло, то моя вина перед ним не имела никаких оправданий. К счастью, они все трое не думали упрекать меня за мое легкомыслие, но их кротость, пожалуй, еще больнее растравляла мою сердечную рану. Поэтому я почувствовал некоторое облегчение, когда, вернувшись к остальной компании, услышал, как фра-Антонио успокаивал Рейбёрна тоном глубокого, непоколебимого убеждения. Он толковал ему о духовных благах, которые несравненно лучше и выше материальных, потому что последние не могут утешить нас в минуты тяжелых испытаний, тогда как духовные блага одни могут поддержать человека на его грустном земном поприще и спасти от отчаяния на краю гибели. Прислушиваясь к этим утешительным речам, я немного успокоился сам и почувствовал в себе новую силу, тогда как за минуту перед тем изнемогал под бременем своих напрасных сожалений. Вскоре фра-Антонио перешел к другому предмету, потому что избегал многословия, поднимая какой-нибудь религиозный вопрос; зато его наставления были так метки и красноречивы, что невольно западали в душу несмотря на их краткость. Теперь францисканец стал рассказывать нам о том, что происходило с ним с тех пор, как он потихоньку ушел на рассвете из лагеря инсургентов.
Впрочем, у него не было никаких особенных приключений. Завидев его лодку на озере, азтланеки узнали монаха и отворили перед ним ворота; с пристани фра-Антонио провели прямо в то здание, где мы были заключены в день нашего прибытия в Кулхуакан. Там он оставался в неволе, пока его не привели в храм, чтобы участвовать в триумфальном шествии на церемонии, так неожиданно прерванной трагическим вмешательством Эль-Сабио. Францисканец ни разу не видел верховного жреца и даже не получил ответа на свою настоятельную просьбу отпустить с миром нас троих из долины, так как он исполнил требование Итцакоатля и добровольно отдался ему в руки; но молчание деспота было понятно после храброго вызова со стороны тлагуикосов, которые, к несчастью, оказались на деле низкими трусами.
В недолгий период своего заключения, фра-Антонио не говорил ни с кем, кроме одного человека, приносившего ему питье и пищу. Но и эти непродолжительные разговоры подали молодому миссионеру надежду, что если бы он мог обратиться со своей проповедью прямо к народу, как делал в Гуитцилане, то цель его прибытия сюда была бы достигнута. Хотя тюремщик фра-Антонио и был жрецом при храме, но он с большими интересом и сочувствием вникал в сущность христианской доктрины, изъявляя радостную готовность отказаться от заблуждений идолопоклонства ради новой веры, которая оказывалась несравненно чище и благороднее. Он говорил миссионеру, что его товарищи, служащие при храме, уже слышали кое-что о новой религии от перебежчиков из Гуитцилана и хотели бы узнать о ней побольше; таким образом, по словам фра-Антонио здесь была, по-видимому, плодородная нива, которая обещала вскоре принести богатую жатву для христианства. Поэтому монах пламенно желал иметь случай открыто обратиться к пароду со своей проповедью. Далее он прибавил, что если бы его речь сопровождалась каким-нибудь знамением с неба, то он обратил бы в христианство всю здешнюю общину, которая не по своей вине до сих пор погибала в грехе язычества.
Мы с Рейбёрном переглянулись, когда фра-Антонио упомянул о знамении с неба, потому что, по нашим понятиям, время чудес давно миновало, но фра-Антонио не соглашался с нами в этом отношении и его вера в чудеса была вполне логична.
– Иначе, – говорил он, – человечеству было бы известно, в какую эпоху со времени основания христианства прекратились на земле поразительные проявления силы Божьей, которые кажутся людям сверхъестественными.
В этом, как и во многом другом, он обнаружил большое сходство со святым Франциском Ассизским, основателем францисканского ордена.
Что касается Пабло, то он далеко не так благополучно провел время своего плена, как фра-Антонио; жрецы не на шутку старались обратить его в язычество, прибегая для этого к суровым мерам. Когда нас так грубо разлучили с мальчиком во время ареста в жилище верховного жреца Пабло и Эль-Сабио торопливо потащили по ступеням к храму, а через храм в сокровищницу; здесь Пабло и оставался в заключении, но не в том месте, где мы находились теперь. Его морили голодом, жаждой, жестоко били и грозили ему смертью, если он не покорится. Но он остался тверд в свой вере. Передавая нам эти подробности, мальчик горько рыдал; по его словам, он не хотел отказаться от христианства, главным образом, из боязни огорчить фра-Антонио и меня. Фра-Аитонио пристыдил его слегка за это и напомнил ему, что он был обязан держаться христианства, несмотря ни на какие угрозы, из любви к Спасителю, что, впрочем, нисколько не умаляло его настоящего подвига, а в заключение францисканец похвалил юношу за твердость в испытаниях, которые испугали бы многих людей на его месте. Пока бедного Пабло терзали таким образом, только один человек выказывал ему участие. Это был старик, по-видимому, хранитель архивов, собранных в сокровищнице. Он дважды рисковал собственной жизнью, тайно принося заключенному питье и еду. К счастью, мальчика ни разу не разлучали с Эль-Сабио и не отняли у него губной гармошки; таким образом присутствие четвероногого друга и музыка помогали ему переносить тяжелую участь.
Когда, в свою очередь, мы с Рейбёрном и Янгом начали описывать наши несравненно более удивительные приключения и заговорили о своих радужных надеждах, разлетевшихся прахом, то избегали толковать о будущем. Обходя этот тягостный и бесполезный вопрос, мы старались весело болтать о посторонних вещах, как из желания поддержать свою бодрость, так и из боязни расстроить Рейбёрна, у которого уже открылась лихорадка из-за раны. Но, несмотря на эти благоразумные предосторожности, ни один из нас не сомневался, какая готовится нам судьба, и даже не надеялся на отсрочку жестокой казни.
Поэтому мы сильно удивлялись, что проходил день за днем, а все оставалось по-прежнему. От человека, приносившего нам пищу, мы не могли узнать ровно ничего, но не вследствие его скрытности, а потому, что он сам ничего не знал о планах верховного жреца. Нашим тюремщиком был один из жрецов; несмотря на свое звание он относился к нам с участием и даже слушал обращенные к нему наставления фра-Антонио, пытавшегося просветить его светом христианства. Но проповедь францисканца не находила дорогу к сердцу язычника – очевидно, он был менее податлив, чем первый тюремщик миссионера. Кроме него, мы видели иногда старика, оказавшего покровительство Пабло, хранителя архивов. По своему официальному положению, он имел свободный доступ в ту часть сокровищницы, от которой нас отделяла вторая решетка. У этой решетки мне случалось вступать с ним в интересные разговоры по части археологии; между тем фра-Антонио стал относиться к старику равнодушнее, заметив, как мало действует на него истолкование христианских доктрин. В самом деле, этот почтенный жрец был весь поглощен изучением древностей и мало интересовался религиозными вопросами. Не увлекаясь христианством, он в то же время не был ревностным последователем и своей собственной веры. От него я узнал много любопытных вещей касательно ацтекского народа; между прочим, он указал мне также, каким образом велись их летописи, как мало-помалу живописные грамоты ацтеков сменялись письменами, представлявшими нечто среднее между идеографами и азбукой, употребляемой у корейцев. Этот предмет был впоследствии пространно описан в моем ученом сочинении. Архивариус сообщил мне, между прочим, об одном обстоятельстве, сильно его изумлявшем. О том, что верховный жрец по нескольку раз в год удалялся в то самое место, где мы были теперь заключены, и проводил здесь иногда по целому месяцу, вдали от своего народа, без пищи и питья. Итцакоатль уверял своих подданных, что в это время он находится в непосредственном общении с богами.
Между тем все мои расспросы относительно несметных богатств, собранных здесь царем Чальзанцином, ни к чему не привели. Старик-архивариус, несмотря на свое привилегированное положение и страстную любовь к древностям, знал о царских сокровищах так же мало, как я сам. Он уже не раз осматривал каждую комнату в сокровищнице, но не нашел ни малейшего следа этого древнего клада, о котором в народе сохранилось только неясное предание. Отсюда он заключил, что если несметные богатства и находились когда-нибудь в Кулхуакане, то были давно растрачены. Конечно, открытие клада при настоящих безнадежных обстоятельствах только удовлетворило бы мое любопытство, не принеся никакой существенной пользы, и с моей стороны было крайней нелепостью печалиться о том, что я не достиг своей цели. Однако, сознаюсь откровенно, в это тяжелое время мысль о моих неудавшихся археологических изысканиях жестоко мучила меня. Мне было так больно сознаться, что мое предприятие, начатое и продолжавшееся так удачно, было основано на чистом заблуждении с начала до конца.
XXXIV. Мученический венец
Медленно и безотрадно тянулись дни в стенах нашей темницы, вырубленной в самых недрах горы, и, по мере того как проходило время, на нас надвинулось новое горе, более тяжкое, чем неопределенный страх перед грозившей нам смертью. Рана Рейбёрна, нанесенная зубчатым острием маккагуитла, представляла большую опасность с самого начала; продолжительный переезд через озеро под палящими лучами солнца вызвал в ней воспаление, а дальнейший перенос раненого и волнение, причиненное ему жестокой расправой Эль-Сабио с нашими неприятелями у жертвенного камня, окончательно ухудшили дело. Даже искусный уход фра-Антонио только поддерживал слабые силы больного во время страшных приступов горячки, не принося ему существенного облегчения; когда же горячка миновала, силы Рейбёрна стали