— Спроси его, почему он сменил сутану францисканца на индейское облачение.
— А почему вы не в сутане, а в индейском наряде? — смягчил вопрос Ромка.
— Видите ли, юноша, я уже много лет живу среди индейцев. Сутана поистрепалась, и я вынужден был переодеться, — улыбнулся де Агильяр.
— Долго? И как вы сюда попали?
— Корабль, на котором я шел, вышел из Панамы. На пути в Санто-Доминго буря выкинула нас на рифы около одного из островов. В отлив каравелла опрокинулась, мачты сломало, снасти порвало. Те, кто выжил, с трудом выбрались на берег, многие утонули, не успев скинуть кирасы. Там нас встретили недружелюбно настроенные индейцы, пришлось с ходу вступить в бой. — Он потянулся к шее жестом, которым священники обычно поправляют воротничок, но наткнулся на перья накидки и отдернул руку. — У нас остались только мечи да кинжалы. Но и у туземцев, к счастью, не оказалось луков, только копья и ножи, поэтому мы успешно отразили их первый натиск. Потом последовали второй и третий. К ночи нам удалось загнать их обратно в лес. Мы смогли разбить лагерь и провалились в глубокий сон, даже не удосужившись выставить часовых. К счастью, индейцы в темноте не воюют, и к утру мы проснулись живые и невредимые. Но с рассветом они снова кинулись на нас. Мы дрались как тигры, спина к спине, по колено в крови, но врагов было слишком много.
В голосе де Агильяра послышалась дрожь. Даже сейчас, через восемь лет, ему было тяжело вспоминать эти несколько дней.
Совладав с собой, он продолжил:
— Кого убили, кто попал в плен. Надо сказать, те, кто попал в плен, могли позавидовать мертвым. Мы долго слышали в ночи их крики. От моей команды на тот момент осталось всего восемь человек. Потом пять, потом четыре, потом двое. Но мне и моему другу Гонсало Герреро повезло. Мы сумели пробраться в глубь страны и поселиться в городе. — Он произнес длинное переливчатое название, которое никто из присутствующих не смог бы повторить с первого раза.
— А велик ли тот город?
— Да, велик. Жителей там несколько тысяч, водопровод, сады, крепостные стены. Золото? Да, золота очень много. Так вот, Гонсало взял жену из туземок, которая родила ему двоих сыновей.
— А неужели возможно человеку зачать ребенка с туземкой? Говорят, они как звери, вроде обезьян, — спросил Ромка, в аистов не очень-то веривший, но в целом плохо осведомленный о механизме деторождения.
— Да бросьте, — оборвал его де Агильяр. — Такие же люди, как и мы, только не так испорчены цивилизацией. Они почти не пьют хмельных напитков. У них нет дурных заболеваний вроде сифилиса, нет оспы, чумы, холеры. Правда, есть привычка засовывать измельченные листья местного растения — табака в специальные деревянные трубки, поджигать его и вдыхать получающийся дым. Насколько я могу судить, это очень вредит их здоровью, поскольку некурящие могут бежать значительно дольше и быстрее, чем курящие. Но в целом они сильнее и проворнее обычного европейца. А вы бы видели их женщин… — Священник помолчал, очевидно вспоминая прелести местных красоток, потом решительно продолжил: — Вождь, оказавший нам столь радушный прием, предлагал мне самых красивых женщин своего племени, но я остался верен церковным клятвам. В конце концов он настолько убедился в моей честности, что назначил хранителем своего гарема.
Ромка не смог сдержать ехидной улыбки. Рассказчик бросил на него уничтожающий взгляд:
— Видимо, из-за этой высокой должности местные дикари меня и уважают.
— А вы тут уже бывали?
— Да, по делам, связанным с моей службой, я посещал эти места с посольством и большим отрядом в придачу, — улыбнулся де Агильяр.
Ромка коротко переводил Мирославу суть беседы.
— Спроси его, за посланцев каких богов нас приняли.
Ромка перевел.
— Дети мои, у индейцев есть поверье, что древний бог Кетцалькоатль был высок и бел лицом. Когда-то он ушел на восток, и с тех пор все ждут его возвращения. По преданию, когда он или его потомки вернутся в эти земли, тут наступит рай. Так случилось, что с востока пришли мы. Нас было мало, но у нас были бомбарды и фальконеты, способные метать гром и молнии, шпаги, с легкостью протыкающие их доспехи, латы и шлемы, выдерживающие удар самой тяжелой палицы, вино, сваливающее с ног любого, даже самого сильного воина. Наконец, у нас были знания. Астроном рассказал Колумбу, что скоро случится солнечное затмение, и тот пообещал туземцам погасить солнце, если ему не дадут еды и воды.
— И погасил! — воскликнул Ромка. — Я читал об этом в труде Рамона Пане, монаха ордена святого Иеронима.
Священник с уважением взглянул на юношу, который не только был обучен грамоте, но и читал такие серьезные книги.
— Да, сын мой, так и было. Но в конце концов миф рассеялся. — Агильяр тяжело вздохнул. — Здесь, на островах, он продержался дольше, хотя несколько последних кораблекрушений сильно подпортили дело. Туземцы увидели, что белые боги смертны и, более того, съедобны. Мне все труднее поддерживать свой авторитет. Я почти израсходовал весь запас лекарств и пороха. А что творится на материке…
— А что там творится? — спросил Ромка.
— Наши гранды, ободренные низкопоклонством аборигенов, богатыми землями и рассказами о несметных сокровищах, стали слишком вольно обращаться с туземцами, буквально обращая их в рабство. А кому это понравится? Сначала на островах случилось несколько мелких бунтов, которые были сурово подавлены. Потом на Кубе — это огромный остров к юго-западу отсюда — вспыхнуло настоящее восстание. Тамошний губернатор Диего Веласкес, кровавая собака, прости мне, Господи, злые слова, вместе со своим родственником Эрнаном Кортесом творил настоящие зверства. — Монаха передернуло.
Ромка бегло переводил.
— Такие же, как эти. — Мирослав ткнул пальцем в сторону костров с человечиной.
— Нет, тут принципиальная разница. Для туземца съесть печень своего врага так же естественно, как для вас подобрать из пыли золотой дублон. А рубить руки и сжигать людей живьем — дело для знатного дворянина и студента, пусть и недоучки, противоестественное, а потому грешное.
— Не понимаю, — сказал Ромка. — Почему для туземцев это не грешно, а для испанцев грешно?
— Потому, сын мой, что индейцы не ведают, что творят зло. Испанцы же знакомы с десятью заповедями Отца Небесного, ведают, что творят зло, но все равно творят. Это и есть грех, и этим он отличается от заблуждения.
Ромка лишь покачал головой, а Мирослав тронул его за рукав и попросил перевести:
— Святой отец, нам нужно выбираться с острова. У вас есть корабль или хотя бы лодка?
— Да. Местные лодки называются пирогами.
— Понятно, — перебил Мирослав Ромкин перевод. — А где, спроси, он ее оставил?
— На берегу, рядом с другими индейскими лодками.
Мирослав насупил брови. Он понял, что священник не хочет показывать дорогу, чтоб путники не вздумали выходить в море без него.
— Проводите? — выдавил из себя воин.
— Конечно, — просиял монах в индейском наряде.
Похоже, его авторитет был тут не настолько силен, чтоб совсем уж не беспокоиться за свои печень и сердце.
— Мне кажется, надо перевязать вашего друга, — сменил он тему разговора. — У меня есть корпия и относительно чистая тряпица.
— Мы будем вам очень благодарны, — ответил Ромка и наконец осмелился задать давно мучавший его вопрос: — Святой отец, а почему туземцы такое внимание уделяют штанам?
— Сами они, как вы заметили, этой детали гардероба не носят и до нашего появления даже не догадывались о такой одежде, — ответил монах, ловко бинтуя мускулистый торс Мирослава. — Теперь они считают, что в них сосредоточена сила белого человека.
Глава шестая
Погасли костры, стихли детские голоса. Деревня уснула. Мирослав отогнул край циновки, оглядел прилегающие улицы и бесшумно растворился в ночи.
— Дон Рамон! — подал голос де Агильяр. — Такие предосторожности излишни. Эти туземцы в темноте не воюют, других племен тут нет, собаки тоже не водятся, а нападение диких зверей считается божьим промыслом, перечить которому грех.
— Я бы рад, но у Мирослава свои представления, — грустно ответил Ромка. — А как же они до часовых не додумались? — он почти перестал делать паузы в разговоре, чтоб подобрать подходящие испанские слова.
— Они много до чего не додумались, до колеса, например. И пороха не изобрели.
— Дикари, одно слово, — хмыкнул Ромка.
— Не рубите сплеча, молодой человек. Матросы, вернувшиеся из экспедиций на Юкатан, рассказывают, что в лесах там стоят города с множеством домов, а храмы затмевают размером и величием египетские пирамиды и греческий Акрополь.
— И до сих пор без порток бегают? — удивился юноша.
— Жизнь людей может строиться на совершенно иных ценностях, но это не делает их живодерами или подлецами. Вот, например, европейцы считают туземцев дикарями, потому что те обменивают на золото зеркальца, ножи, топоры и стеклянные бусы.
— А разве они не дикари? — снова удивился Ромка — Ведь золото дороже, чем какое-то зеркальце или даже хороший нож.
— В Европе да, дороже. Но здесь самородки размером с кулак валяются в реках как галька и ценности особой не имеют, а ножи и зеркала — наоборот. Ну, представьте, приходит в Мадрид человек и начинает продавать всем желающим клинки дамасской стали, прося взамен придорожные камни. И кто получится глупее?
— Действительно. — Ромка хотел почесать в затылке, но вспомнил, что такое поведение не пристало благородному испанскому дону, и сделал вид, что поправляет иссиня-черный локон. — А где ж Мирослав? Пора бы ему уже и вернуться.
— Дон Рамон, а вы полностью уверены в своем слуге? — спросил монах. — Мне кажется, он слишком своеволен.
— Да, святой отец, он несколько распустился во время путешествия, но, как только мы прибудем в цивилизованный мир, ему снова придется взять себя в руки.
Циновка бесшумно отодвинулась, и робкий свет звезд загородили широкие плечи Мирослава.
— Выходим сейчас. Святоша впереди, ты за мной. Не отставать и в сторону не отбегать. Понятно?