на еще работала учительницей в сельской школе. Она давно была на пенсии, и Саше казалось, что весь мир старухи теперь в этой комнате, в зале, как говорили на селе, – с телевизором, который обычно включен на полную громкость, со старым ковром на полу и с его собратом на стене, со странным пыльным привкусом чая, с газетой на столе.
Кто сейчас вообще выписывает газеты? Впрочем, в деревенский нужник с планшетом не пойдешь.
– А что еще она могла? – поинтересовалась Саша. Диктофон послушно записывал их разговор; когда Саша вернется в город, то расшифрует запись, отнесет ее на кафедру русского языка. Профессор Суляев будет доволен.
Антонина Макаровна сделала глоток из чашки. Интерес городской девушки, студентки, которая приехала в Мальцево собирать фольклор, был ей приятен. Ее внуки и правнуки жили в Рязани, иногда выбирались в гости, но Саша, гостья, была совсем другим делом.
– В основном к ней бабы ходили. Когда в семье и так четыре рта, зачем еще пятый? Плод она вытравливала. А так… И полечит, и утешит. Травок даст заварить, на душе и посветлеет. Горе-то вот оно, с нами рядом ходит.
Саша вдруг подумала, что эта сухонькая старушка похожа на серую бабочку, которая влетела в дом и не нашла из него выхода.
– А вот коня на перекрестке она сама боялась, – продолжала Антонина Макаровна. – Перекресток любимое место нечисти, всегда она там толчется да сторожит, кого б на какой грех натолкнуть.
– Черти? – заинтересовалась Саша.
Она любила страшные истории с самого детства – и на филфак-то пошла потому, что хотела научиться их писать. Реальность, как и водится, оказалась далека от ожидаемого. Их не учили писать истории – на лекциях и семинарах они занимались тем, что Саша для себя определила как препарацию текста. Разбор слов и фраз на такие мелкие части, в которых постепенно терялся их смысл.
– Чертей не видела, врать не стану. – Антонина Макаровна поправила платок на плечах и продолжила: – А вот коня я сама видела, и не один раз. Особенно страшно зимой: приеду из города, иду от остановки, а в снегу его следы.
Конь? В каждом поселке, в каждой деревне есть достопримечательность в виде ведьмы, которая превращается в свинью или огненное колесо. И обязательно найдется парень, который ударит ее палкой или камнем – а завтра ведьма будет страдать от удара. Это было не страшно, а замыленно и уже скучно. Конь на этом фоне выглядел чем-то интересным.
Магия ушла из мира в десятом веке нашей эры. С тех пор о ней говорили, пытаясь хотя бы через выдумки прикоснуться к тому, что было у далеких предков и чего никогда не обрести потомкам.
«Все, что нам осталось, – это темная народная фантазия», – подумала Саша, процитировав одного из университетских преподавателей, и предположила:
– Может, это был обычный конь. Отвязался и убежал.
Антонина Макаровна снисходительно улыбнулась. Бледно-серые глаза за стеклами очков на мгновение сделались яркими и живыми.
– Так отпечатки-то раза в три больше обычных конских. И на снегу особенно видно: вот нету ничего – и вот следы. Как будто он ниоткуда выпрыгнул. А однажды летом мы с ребятами поехали в Ермишино, на праздник крапивы. Стоим на остановке, ждем автобуса, и вдруг меня как будто обожгло. Обернулась – вижу, конь бежит прямо к нам…
Старушка глянула в сторону иконы, с которой ласково смотрела Богородица, и перекрестилась, словно старое воспоминание пугало ее и сейчас. Саша мысленно улыбнулась: когда-то Антонина Макаровна была атеисткой и членом партии, а теперь в ее доме иконы.
– Господи, Николай Угодничек, до чего же он страшный был! Морда наполовину сгнила, мясо клочьями болтается, а зубы острые, белые! Я это своими глазами видела, вот как тебя сейчас.
– А вы? – Саша не любила лошадей. Она понимала, что они красивы, что в них есть определенное очарование, но лошадь всегда казалась ей чем-то ненастоящим – мороком, за которым скрывается темное, безликое.
В комнате было светло и тепло, в открытое окно скользил запах жасмина, который пышно разросся в палисаднике, но Саше вдруг почудилось, что кто-то накинул платок на ясный день и приглушил все звуки и краски. Наваждение исчезло через мгновение, но Саше все равно было не по себе.
– А я что? У меня ребята, восьмой «А», шесть человек. Я встала, как квочка, перед ними, руки раскинула – врешь, думаю, фашист, не пройдешь. И вот ты знаешь, конь вдруг взял и пропал. Вроде бы только что на нас мчался, и уже нет его. Ох, что было-то, а? Я чуть не упала, еле на ногах стою. Девчонки ревут от страха, мальчишки еще держатся, но у всех носы дрожат. Слава богу, автобус подошел; пока до Ермишино доехали, кое-как опомнились.
Саша сменила тему, спросив про праздник крапивы.
Через полчаса, когда надо было уходить, чтобы не опоздать на автобус, Антонина Макаровна вручила ей пакет с пирожками – «свое, домашнее!» – и Саша, помахав ей, побрела в сторону остановки.
Диалектологическая практика завершилась, вот и замечательно. Теперь ей предстоял обратный путь. Мальцево осталось позади – еще пять километров по дороге, вьющейся среди лугов, и она выйдет к автобусной остановке. Автобус, из которого, кажется, на ходу вываливаются потроха, привезет ее в Мирославль, райцентр, а там пересадка – и уже родной город.
Чем дольше шла Саша, тем легче ей становилось. Сейчас она все воспринимала как обещанное мамой приключение, что подходило к концу, и наконец-то поняла, что освободилась от груза учебы и впереди каникулы. День выдался теплым и солнечным, но не жарким, проселочная дорога широкая и ровная, и идти было одно удовольствие – она подумала, что могла бы так шагать всю жизнь, настолько сейчас все уравновесилось в душе. От травы, названия которой Саша не знала, шел сухой запах, в котором смешивались сладость и горечь, над лугом скользили ласточки, и одинокое дерево на обочине казалось задремавшим часовым в переливах жары. Ветер качал белые головы одуванчиков, и россыпи ромашек звали: погадай, узнай, любит, не любит?
Саше не на кого было гадать. Она рассталась с Артемом после зимней сессии, и с тех пор на личном фронте было полное затишье.
В стороне мелькнуло что-то яркое. Саша остановилась и увидела, как из высокой травы поднимаются девушки в белых рубахах и алых сарафанах. На головах красовались пышные ромашковые венки, и первым делом Саша испуганно подумала: полуденницы. Заложные покойницы, которые караулят поля и луга и разгрызают головы тем, кто работает в полдень. Но девушки вдруг расхохотались, и Саша услышала:
– О, Ромашова! Ты, что ли?
Всмотревшись, она поняла, что никакие это не полуденницы, а третьекурсницы с ее родного факультета – Саша не знала, как их зовут, но несколько раз видела среди участниц кружка народных песен.
– Я. А вы как здесь?
– А мы на фотосессии, – объяснила одна из девушек, светловолосая и пухлогубая. Вряд ли полуденницам нужны были уколы ботокса. – У нас альбом выходит, представляешь? Вот, снимаемся для обложки.
– Понятно, – ответила Саша. Вот люди живут, занимаются своим творчеством, добиваются результатов, а она все никак не допишет книгу, которую начала еще в школе. – А я в диалектологической экспедиции.
Девушки понимающе кивнули. Блондинка подошла, сняла свой ромашковый венок и надела Саше на голову – почему-то он показался очень легким, почти невесомым.
– На, держи. Суляев говорил, что ромашка ума прибавляет. Тебе прямо по фамилии и по делу.
Саша сдержанно поблагодарила и пошла дальше. Третьекурсницы снова двинулись в траву – обернувшись, Саша увидела растрепанную голову фотографа.
Хотелось надеяться, что ромашка прибавит не только ума, но еще и вдохновения, – Саша собиралась взять себя в руки и дописать книгу летом.
Через час пути она увидела перекресток, и сразу за ним – каркас автобусной остановки. Саша подошла, поставила рюкзак на скамью и, сев с ним рядом, поняла, насколько вымоталась. Ноги гудели, голова слегка плыла от травяных запахов. Саша прикрыла глаза, и ей вдруг представилось, как именно на этой остановке Антонина Макаровна и ее школьники увидели призрак коня.
Все это байки, не больше. Попытка прикоснуться к тому, что ушло навсегда и никогда не вернется. Когда-то Антонина Макаровна придумала страшную сказку, чтобы заполнить скучную пустоту своей жизни, а потом и сама поверила в нее.
Выпрямившись, Саша посмотрела по сторонам. Никого. Третьекурсницы не шли к остановке, местные занимались своими делами и никуда не собирались ехать. День плыл огромным кораблем в лучах солнечного света, вокруг ни души, и мир охватывало покоем, ровным и густым. Не сопротивляйся, скользи по его течению, и все будет правильно, наконец-то будет правильно. Травы перешептывались друг с другом, кричали стрижи, касаясь травы и взмывая под облака, и каждая песчинка мира звала и звучала, у каждой звенело свое живое слово – и это и было настоящей магией. Сердце наполнялось счастьем и готовилось кричать о нем.
А потом появился парень. Молодой, на пару лет старше Саши, одетый в видавшие виды джинсы, стоптанные кроссовки и футболку с египетскими пирамидами, он шел к остановке, спрятав руки в карманы, и Саша не понимала, почему ей вдруг сделалось настолько жутко.
Просто парень. Возможно, такой же студент, как и она. Или житель соседней деревни, идет в гости к родственникам в Мальцево… Откуда он взялся, тут же никого не было минуту назад!
Саша машинально сунула руку в карман и вынула ключи от дома, сжала в ладони. Кричать бесполезно, ее никто не услышит, – можно попробовать отбиться ключами, ранить его, если вздумает напасть. Впрочем, чего бы ему нападать? Незнакомец держался вполне миролюбиво: проходя мимо остановки, он оценивающе посмотрел на Сашу и спросил:
– Сидишь?
– Сижу, – буркнула Саша.
Парень выглядел вполне располагающе: высокий, худой как щепка, светловолосый и светлоглазый, он казался провинциально милым. Люди с такими лицами не совершают подлостей. Люди с такими лицами играют Иванов Царевичей в театрах юного зрителя.