– Скажите своему упырю, чтобы не кусал меня, – пробормотала Саша. Павля не прокусил ее шею, но отпечатки его челюстей налились впечатляющими синяками, и Саша прекрасно понимала, что должно с ней случиться потом. Кирилл Петрович понимающе кивнул.
– Простите его, Сашенька, он переволновался. Павел неплохой молодой человек, вы это узнаете, когда познакомитесь с ним поближе. И вы ему нравитесь, он сразу это сказал.
– Пусть ко мне не лезет.
– Я уже приказал ему быть сдержаннее. – Взгляд Кирилла Петровича сделался спокойным и дружелюбным – ни дать ни взять родственник, который пришел навестить Сашу в больнице. – Пока отдыхайте, Сашенька, собирайтесь с силами. Может, вам что-нибудь принести?
«Принеси свою печень в кляре», – подумала Саша, но, разумеется, не сказала об этом вслух, заявив, что ей ничего не нужно.
На том и расстались. Кирилл Петрович ушел, а Саша вновь встала у окна. По березовой ветке резво прыгала белка, солнце весело светило, заливая деревья ласковыми лучами, и мир казался чистым и открытым: протяни руку, прикоснись, стань его частью.
Вот бы выбраться из этой комнаты в рощу, попробовать завить березку и вернуться домой…
Через полтора часа пришла немолодая женщина в белом халате и позвала Сашу на обед. Выйдя за ней в коридор, Саша поняла, что находится в самой обычной больнице – такие же белые пластиковые двери, такая же стерильность, такой же лекарственный дух, въевшийся, кажется, в каждую трещинку. На одной из дверей была табличка: «Некроформирование, особый отдел. Предъявите пропуск», и Саша невольно поежилась.
В столовой было пусто, если не считать знакомого упыря, который расположился за столиком у окна. «Свиная кровь», – напомнила себе Саша, посмотрев на высокий картонный стакан с трубочкой у него в руках, и подошла к стойке раздачи. Повариха одарила ее очень цепким и пристальным взглядом, словно сравнивала Сашу со словесным портретом, а потом принесла поднос: борщ, картофельное пюре с биточком, два ломтика хлеба и чай.
Снова вспомнилось про голод, о котором упомянула Зоя, и Саша подумала, что их пикник для Дениса был чем-то вроде актерской игры. Не ест, а делает вид.
Может, он не просто магический выродок, а такой же упырь? Что именно его питает?
Стоило Саше устроиться за столом и погрузить ложку в борщ, как Павля покинул свое место и с невероятно довольным видом разместился напротив. Саша бросила на него тот взгляд, который советует убираться подальше на самой высокой скорости, и процедила:
– Я тебя не приглашала.
– Да ладно тебе! – махнул рукой упырь и с омерзительным хлюпаньем присосался к полосатой трубочке в своем стакане. Кажется, ему нравилось производить на Сашу неприятное впечатление. – Мы с тобой коллеги и, считай, родня.
В борще было довольно много чеснока. Саша выловила его и направила ложку на Павлю. В тех историях, которые она записала за время своих диалектологических скитаний, говорилось прямо: чеснок отпугивает кровососов.
– Вали давай, – посоветовала она.
Павля вопросительно поднял левую бровь, а затем нагнулся к ложке и, не сводя с Саши глаз, втянул чеснок в рот по-змеиному быстрым движением языка. Запил из стакана и улыбнулся так, словно отведал блюдо от мишленовского повара.
– А вы, барышня, еще перекрестите меня, – насмешливо предложил он. – Ну давайте, давайте! Только у нас и не только сегодня: упыри рассыпаются от святого креста!
Саша отложила ложку и взялась за второе. После того как упырь прошелся по ней языком, есть ею резко расхотелось. Значит, легенды были только легендами – или этот Павля какой-то необычный упырь. Генно-модифицированный, с исправленными багами вроде боязни чеснока, креста и святой воды.
На спецкурсе по мифологии им рассказывали в том числе и об упырях – заложных покойниках, чья душа после смерти осталась бродить в месте соприкосновения двух миров, потому что не могла освободиться и уйти в ад или в рай. В древнем заклинании колдун призывал себе на помощь упырей – умерших, убитых, с древа падших, заблудящих, некрещеных, безыменных… А еще считалось, что они вызывают мор, неурожай и засуху. И да, им следовало бояться чеснока, креста и прочих вещей, которые сейчас казались Саше наивными. Павля, убитый в продразверстку, не боялся никого и ничего.
– Ты и святой воды можешь выпить? – спросила она.
Павля снисходительно усмехнулся: кажется, Саша забавляла его.
– Как газировка. Пузырики в нос шибают.
– Что, и в храм войдешь?
– С такой прелестной барышней я всю обедню там отстою и лоб перекрещу.
– А осиновый кол?
– Неприятно, но терпимо. Как говорится, это меня огорчит, но не остановит.
– А ромашка тебе не нравится.
– Так точно. Воняет! Но не иприт, конечно, не иприт.
Саша вопросительно подняла бровь.
– Ты иприт нюхал?
Павля осклабился.
– Я много чего нюхал. Долго рассказывать.
– Медведей боишься? – не отставала Саша.
– Их тут с позапрошлого века не видели. Но если у тебя есть, приводи. Всегда хотел погладить.
– А горсть мака?
Улыбка Павли стала шире. Сверкнули зубы, челюсть, кажется, сделалась крупнее. Ему было весело, а Сашу постепенно накрывало жутью. Наверно, когда все кончится и она больше не будет нужна своим похитителям, ее отдадут упырю, и его диета на свиной и донорской крови прервется.
С ней же ведь будут что-то делать после того, как она уже не сможет работать на Кирилла Петровича и его команду. Наивно рассчитывать, что Саше дадут орден за доблестный труд и пенсию.
– Пересчитывать не буду.
– А хвост есть?
Павля осушил свой стакан, облокотился на стол и, придвинувшись к Саше, шепнул ей на ухо:
– Хочешь, покажу? Приду сегодня вечером, постучу, а ты меня впустишь. Я много интересного покажу, тебе понравится. А то что у нас с тобой за жизнь? У меня пиявки да мавки, у тебя… – Он ухмыльнулся, снова скользнул кончиком языка по уху Саши и шепнул с такой опаляющей страстью, что у нее зазвенело в ушах: – Открой дверь. Вечером.
Это был зов, которому почти невозможно противостоять. Еда оказалась неплохой, и Саша пожалела, что не успела пообедать как следует. Когда вилка воткнулась в запястье упыря, Павля издал сдавленное шипение и отпрянул. Саша выдернула вилку – из четырех ранок выступила темная кровь, кожа вокруг них почернела.
– Не лезь ко мне, – отчеканила Саша. – Это понятно?
– Понятно, что уж там. – Павля лизнул ранки и снова осклабился: – Решительная барышня, люблю таких. Ладно, пойдем. Нас уже, наверно, заждались.
– Так что меня отстранили от дела.
Дениса выписали утром, Зою – после обеда, и он готов был поклясться, что от них хотели избавиться поскорее. С глаз долой, из сердца вон. Он встретил Зою возле больницы, протянул букет темно-красных роз, ее любимых, и попросил почти с детской мольбой:
– Не сердись на меня, пожалуйста. Прости.
Зоя приняла розы, улыбнулась и погладила Дениса по плечу. Вздохнула – Денис понял, что она по-прежнему жалеет его и в ней нет ни капли злости или раздражения.
– Бедный мой мальчик.
Когда они сели в его внедорожник, то Денис рассказал и о звонке с работы. С сегодняшнего дня он отстранен от всех дел за непреднамеренное причинение вреда коллеге, до сентября ему велено оставаться на больничном, потом на месяц уйти в отпуск – а там Денис не сомневался, что начальство придумает что-то еще, лишь бы не допускать его до работы.
На какой-то миг его ошпарило обидой – но горечь растворилась почти сразу же. Было бы глупо ожидать от начальства чего-то другого, особенно когда ты тот, кто ты есть. На него всегда смотрели как на чудовище, подсчитывая гвозди, вздрагивая, когда появлялись новые, и прикидывая, что будет, если он решит сбросить портупею.
Зоя его жалела. Саша Ромашова боялась, но верила ему.
Думать о Саше было тоскливо. Денис вспоминал о том, как она закричала, когда крылья упыря раскрылись над ней, и ему становилось больно. Не удержал, не спас, не сохранил. Вырвали из рук то, что было самым дорогим и важным.
Впрочем, у него всегда забирали то, чем он владел. В каком-то смысле это было правильно. Живое проходит рядом с мертвым и изменяется, чтобы жить дальше уже в новом качестве. Ледяной кокон его души сделался еще толще, и Денис невольно обрадовался. Так будет легче. Так он сможет жить дальше без ненависти к самому себе – за то, что упустил сокровище, не сберег его, разжал пальцы.
Ему удалось развоплотить целую армию упырей, но Сашу это не спасло.
Он вспомнил свой сон про церковь с тьмой, которая сочилась из стен, и шкуры, из-под которых он выволок Зою, но не стал об этом упоминать. Зоя выслушала его, пошелестела записной книжкой и ответила:
– Ну меня-то, слава богу, не отстранили. А для консультации я могу пригласить всех, кого сочту нужным, хотя бы тебя, и тут никто даже не попробует запрещать. Так что едем сейчас к Добрынину, я позвонила ему из палаты, он ждет. И не имеет ничего против тебя. Я даже удивилась, когда он разрешил тебе приехать.
– Надо же, – усмехнулся Денис, выворачивая на проспект. Александр Константинович Добрынин жил в Яснополянских Выселках, дорога туда займет примерно полчаса. – Наверняка он что-то задумал.
– Конечно. Он ничего не сделает просто так.
Посмотрев на заднее сиденье, Денис увидел «Трех мушкетеров» и спросил:
– Когда это ты была у меня дома?
Зоя улыбнулась той спокойной и мудрой улыбкой, которая всегда заставляла Дениса чувствовать себя ребенком рядом со взрослым, готовым защитить и все сделать правильно.
– Мои коллеги были. Те, которым я могу доверять.
– А такие есть? – усмехнулся Денис.
Зоя лишь кивнула и ничего не ответила. Хорошо, что она доверяла своим коллегам больше, чем он доверял своим.
Неудивительно, что Добрынин поселился именно в этом месте, думал Денис, когда внедорожник сворачивал к воротам особняка. Заповедная зона, культурная обстановка, много зелени – живи и радуйся тому, что живешь. Их встретила молчаливая охрана: провели досмотр и разрешили пройти в сад.