Павля оскалился в улыбке.
– И дотребовался. Вы его убрали.
Кирилл Петрович кивнул. Ухмылка Павли сделалась шире.
– Верно, Паш, с твоей помощью. Что ж, Сашенька, вы умница. Как себя чувствуете? Головная боль, тошнота? Озноб?
Саша прислушалась к себе. Чужая магия улеглась и затаилась в ней так, словно ее и не было. Все было как всегда.
– Нет. Ничего такого.
Кирилл Петрович вновь довольно качнул головой, и Саше вдруг захотелось рвануться к нему и сдернуть маску с его лица. Она мысленно усмехнулась: после этого ей вряд ли удастся прожить долго. Павля перегрызет ей глотку, и его диета подойдет к концу.
– Вот и замечательно. Тогда пока отдыхайте, спите, а утром вас отвезут на нашу вторую базу и избавят от чужого.
Павля задержался с хозяином; выходя из подземелья в сопровождении женщины в белом халате, Саша услышала краем уха, как упырь сказал:
– Что-то я своего мастера не чувствую…
Но дверь захлопнулась прежде, чем она успела уловить что-то еще. Не спрашивать же у молчаливой провожающей, какого именно мастера Павля имел в виду. Наверняка того, который все это время помогал ему подняться из мертвых и наплодил ту армию, которую испепелил Денис.
Денис Шнайдер – это Кощей Бессмертный. Не персонаж, о котором Саша читала в сказках, а некая сущность с вечным голодом и особыми отношениями со смертью. Саша верила, что Денис сейчас ищет ее и найдет, но почему-то, когда за ней закрылась дверь в палату, ощутила липкое прикосновение тоски.
Палата тонула в розовых сумерках. Солнце уползало за горизонт, и летний мир становился будто бы присыпанным легкой пудрой. Краски, такие насыщенные и резкие днем, сейчас смягчились и расплылись, предметы теряли границы, листья берез мягко сливались в один лист. Все делалось огромным и бескрайним; ветер осторожно шагал по вершинам деревьев и травам, и на душе становилось спокойно и чуть-чуть горько.
Денис и Зоя сейчас искали ее. Мама искала ее. Саша была не одна, ее не забыли и не бросили на произвол судьбы, но сейчас, в летних сумерках, пронизанных последними лучами уходящего солнца, криками стрижей и тенями, которые неторопливо ползли от белых стволов, Саша чувствовала настолько бескрайнее одиночество, что слезы подступали к глазам.
– Саша, – вдруг уловила она едва слышный зов. – Сашенька!
Саша встрепенулась, сбрасывая накатившее оцепенение. Она уловила зов не ушами, а разумом – никто не слышал его, кроме нее. Голос был бархатным, словно сумерки: он проникал в самую глубину души и приказывал отказаться от сопротивления.
– Саша. Это я, открой!
Она вспомнила, что упырь говорил о том, что заглянет вечером. На мгновение Сашу бросило в холод, но она тотчас же с облегчением поняла: Павля не может войти, если она сама ему не откроет. Хоть в этом упырь был правильным, как полагалось в мифах.
– Проваливай. – Саша хотела говорить твердо, но слова получились тихими и беспомощными. Голос в ее голове креп, становился все сильнее – это была та нежная власть, которой нельзя противостоять. Саша сжала кулаки – зов набирал силу, зов обещал и влек, соблазнял и сулил невиданное доселе наслаждение и счастье.
– Сашенька, ну что ты, милая? Не бойся, это же я. Открой…
Саше казалось, что она слышит переливы бойкого ручейка, бегущего по камням с веселой песенкой. Голос проникал в каждый уголок души, наполнял вязкой покорностью, заставляя поднимать руку, класть ее на ручку двери и открывать, открывать…
– Пошел вон! – ответила Саша уже тверже, и на какой-то миг наваждение исчезло. Она сказала себе, что Павля не совсем уж дурак – нападать на нее накануне перевозки. Но что, если его голод настолько велик, что он уже не контролирует себя? Что, если ему так больно, что он способен думать только о своей боли и том, чтобы утолить ее?
– Саша, открой. – В голосе появились твердые властные нотки. Сладость соблазна уступила: теперь упырь не просил, а приказывал, как хозяин – рабу. – Боишься меня? Не бойся. Я ничем тебя не обижу. Не будет больно, не будет страшно, просто открой мне дверь и дай войти.
Саша послала Павлю по матушке – в такую даль, о которой он, наверно, и не подозревал. Пригодился малый казачий загиб: один из второкурсников, который писал курсовую по фразеологии, однажды процитировал его, а Саша запомнила с той легкостью, с которой вообще запоминается всякая чушь. Павля расхохотался так, словно Саша умудрилась как-то его обрадовать.
– Вот боевая-то, а? Вот это по-нашему, по рабоче-крестьянски! Саш, да я сразу понял, что ты не барынька какая-нибудь, ты наша, красная пулеметчица! Открывай, родная, принимай друга.
Саша поняла, что открыла дверь, только тогда, когда Павля шагнул внутрь и сгреб ее в объятия. Она завизжала на все здание, забилась в его руках, пытаясь освободиться и колотя ладонями по плечам и лицу, – упырь лишь смеялся, лихорадочно целуя ее куда придется. В груди расплескался холод, ноги сделались ватными, а по коже словно плеснуло жидким огнем: Саше казалось, что сейчас она сойдет с ума.
Вот и все, мелькнуло где-то в сумерках, вот и все.
– Вот это по-нашему, милая, вот это правильно, – горячо шепнул Павля, быстрыми отработанными движениями скрутив Сашу так, что она больше не могла сопротивляться. У него были очень сильные руки, весь он был горячий, сухой, жилистый – он, должно быть, сопротивлялся, когда его убивали возле церкви, он цеплялся за жизнь, и…
– Пусти, – только и смогла выдохнуть Саша, утопая в собственном бессилии.
Павля улыбнулся, скользнул губами по ее щеке, и Саша почувствовала, как пульсирует жилка на шее.
– Пусти, – повторила она, снова дернулась, пытаясь освободиться и не понимая, почему никто еще не прибежал на ее вопли.
Упырь слегка ослабил хватку, прикоснулся губами к синякам на шее, отсчитывая пульс легкими ударами языка, и Саша…
Она не сразу поняла, что дышать стало легче, – просто вдруг увидела, что не стоит в центре палаты в объятиях упыря, а сидит на краю своей койки. Павля аккуратно усадил ее, сделал несколько шагов в сторону с самым невинным видом и поинтересовался:
– Ну? Что там у вас?
Медленно, словно преодолевая сопротивление, Саша обернулась к двери: в коридоре стоял кто-то из сотрудников в белом халате.
– Шнайдер, – услышала она, – взял твоего мастера только что.
Упырь даже присвистнул. От недавнего соблазна в нем не осталось и следа: он сделался цепким, решительным, готовым сражаться.
– Ого, – пробормотал Павля и посмотрел на Сашу так, словно она должна была броситься в бой вместе с ним. Она одарила его ледяным торжествующим взглядом, и он растерянно произнес: – Вот это да, братец. Вот это номер.
Глава 8
– Ты уверена, что это именно он? – спросил Денис, въезжая в дворик на окраине.
Зоя усмехнулась.
– Разумеется.
– Не какой-то другой некромант?
– Нет. Некроманты не воскрешают животных, это для них изначально неживая материя. А этот воскресил. Пожалел. Значит, у него не все в порядке с головой, а ты знаешь еще одного такого некроманта?
Денис не знал.
Это место словно существовало вне времени. Двухэтажный кирпичный дом, построенный еще до первой русской революции, утопал в кустах жасмина. Возле подъезда на кривенькой лавчонке сидели старухи – обменивались сплетнями, покрикивали на чумазых детей, которые возились в пыли с какими-то немудреными играми. Мужичок в спортивных штанах и футболке пытался что-то починить под капотом битой «девятки», кошка взирала на мир прищуренными золотыми глазами, лениво развалившись на разбитом асфальте, и Зоя кивнула в ее сторону.
– Видишь? Та самая кошка.
Кошка была самой обыкновенной – маленькая трехцветка с пушистым хвостом и истинно кошачьим презрением к двуногим рабам. Необыкновенным было то, что ее утром разорвали собаки – а потом оживил человек.
Видео этого оживления Зоя совершенно случайно нашла в социальной сети – а найдя, поняла, кто именно за этим стоит. Выйдя за ней из автомобиля, Денис скользнул взглядом по дому: да, здесь можно прятаться от всего мира, никто даже и не подумает искать в таком месте. Из-под тонкого аромата жасмина проступали запахи сырости и гнили, дом равнодушно смотрел на гостей, в отличие от старух, и Денис услышал:
– Молоденький совсем, а весь седой.
Денис присмотрелся к старухам внимательнее, и на мгновение их мирный облик приподнялся, словно завеса, открывая настоящие лица – иссушенные, мертвые с тех пор, как города с давно забытыми именами погрузились на дно океана. Старухи поняли, что Денис узнал их. Сухие лица дрогнули, выпуская улыбки: его здесь тоже узнали и приняли. Позволили войти и задать вопросы тем, кто прядет нити судьбы.
Зоя, на свое счастье, ничего не поняла. Денис знал: тот, кто увидит настоящие лица прях, когда не будет к этому готов, умрет, утратив рассудок и выцарапывая глаза.
– Здравствуйте, – сказал Денис со всей вежливостью, на которую был способен. – Игорь дома?
– И вам не хворать, – откликнулась одна из старух, тощая и высокая. Светлая кофта и юбка в горох на ней почти истлели, и Денис обрадовался, что Зоя этого не видит. Перед ней были обычные пожилые женщины – пусть не очень опрятные, но все-таки обычные, нормальные. – Дома, где ж ему быть?
Вторая старуха, приземистая и пухлая, обернулась на окна второго этажа и сказала:
– Пятая квартира. Тамара Дмитриевна ему как раз перед Клепальной субботой сдала.
Из дыры на ее щеке быстро выглянуло что-то гибкое, черное, усеянное серебряными пуговками глаз, и нырнуло назад. Третья старуха не сказала ничего, но Денис знал, что она неразговорчива.
Где еще некроманту найти убежище, как не рядом с теми, кто умер так давно, что забыл о своей смерти?
Они с Зоей вошли в подъезд, пропахший кошками, подсолнечным маслом и гнилью, и Денис увидел, как в стене рядом с почтовыми ящиками что-то проползло: вспучилась краска, полетели лохмотья побелки, надпись «Рома лох» поднялась и осела на место. Он вспомнил ролик, который показывала Зоя: девушка целовала кошку, рассказывая о том, как Игорь ее собрал почти из клочков. Странно, что ролик еще не стал вирусным, а на Игоря не рухнула всемирная слава.